Отходчиво и жалостливо бабье сердце. Многим стало казаться, что Штычков глубоко переживает смерть Ксюши. У колодца бабы судачили:
– Гляди, как перевернуло мужика! Сорокоуст, слышь, попу заказал, за упокой души ее, горемычной, молится, да и пить, видать, перестал.
Но Анну не трогали эти разговоры. Она лучше знала Демьяна и не верила его скорбному виду.
В прощеное воскресенье на масленой неделе Демьян решил показаться на людях. Он наелся блинов, изрядно выпил и велел работнику запрячь пару лошадей в новую кошеву.
«Чего теперь опасаться? – думал он, выезжая за ворота. – Сорокоуст по покойнице справлен чин чином, да и день такой: каждый у мира прощенья просит и каждому мир прощает…»
Застоявшиеся сытые лошади рванулись вперед, обгоняя кошевки и розвальни, наполненные детворой, парнями и девками. По селу разливался звон бубенцов и звуки тальянок, слышался визг и смех. Лошади с заплетенными в челки и гривы разноцветными лентами тяжелой рысцой тащили до отказа переполненные сани. У ворот сидели мужики и бабы, весело перекликались с проезжавшими мимо сыновьями и дочерьми.
Демьян стрелой пролетел длинной улицей и, повернув обратно, пустил коней шагом. У одного из домов раздался насмешливый голос:
– Прокатил бы, что ли, Минеич! С бабами-то скорее тоску-кручину развеешь!
Демьян повернулся к бабам, остановил лошадей и, ухмыляясь, сказал:
– Садитесь, коли охота. Лошадям все одно надо проминку дать.
– Ты насчет лошадей зубы не заговаривай, – прозвучал тот же голос. – Женихаться поди опять будешь? Может, и угощение припас?
– И угостить могу, – засмеялся Демьян. Он достал из передка кошевы два кулька с пряниками и леденцами и высыпал их содержимое прямо на дерюжку сиденья.
«Господи! Да он впрямь кататься с бабами выехал, рожа бесстыжая!» – вспыхнув от негодования, подумала Анна и вдруг, на что-то решившись, выбежала вперед, громко крикнула:
– А мы от угощения не откажемся, Демьян Минеич! Только, чур, править я буду!
Она первая прыгнула на сиденье, выхватила вожжи из рук Демьяна. За ней в кошеву со смехом вскочили бабы, ухватились друг за друга.
Анна хлестнула вожжами, кони разом взяли и понеслись. Из-под копыт в разные стороны полетели комья снега. За санями вихрем взвился искрящийся на солнце снежный пушок.
Раздувая до красноты ноздри, лошади промчались мимо дома Юткиных и церкви и, когда поднялись на гору, перешли с галопа на рысь. Демьян привлек к себе Анну.
– Нюра… Ну и горячая же ты, аж дух…
Анна оттолкнула его от себя, не дав досказать до конца. Демьян сконфузился, взял вожжи и несколько минут не смотрел на нее. Но вскоре он опять бросил вожжи, пролез в задок кошевы и начал заигрывать с бабами.
Анна поняла: нет, не высказать ей всего, что она хотела. Слова, которые она собиралась бросить в лицо Демьяну, исчезли из памяти. В груди бушевала только злость. Зотиха с неменьшим вниманием следила за Демьяном. Когда тот стал приставать к Пелагее Горбачевой, она потянулась к уху Анны:
– Вот он зачем, идол, кататься нас повез!
С другой стороны, в другое ухо шептала Аграфена Судакова:
– Смотри, смотри, Палашку облапил. Проучить его надо, черта!
«Проучить, правда проучить!» – подумала Анна и решительно схватилась за вожжи.
Лошади ускорили рысь. Обнявшись, бабы начали горланить песни.
Анна правила лошадьми уверенно. Она провезла баб до конца села и свернула в проулок, на самую бедную улицу Забегаловку.
– Ты куда? – обеспокоенно спросила Зотиха, видя, что Анна не останавливает лошадей и они уже бегут по неторной дорожке к реке.
Анна ничего не ответила, только усиленно затрясла головой, и Зотиха поняла, что та велит ей молчать. Лошади остановились внезапно. Баб сильно мотнуло, но они устояли.
– Приехали! – крикнула Анна, выскакивая из саней.
Бабы смолкли и огляделись. Лошади стояли возле той самой проруби, в которой утопилась Ксюха. И без слов всем стало ясно, что пришел час, когда веселье не к месту. Все замолчали.
Демьян вначале непонимающе, а потом удивленно и испуганно посмотрел на прорубь, на баб и отвернулся.
Анне захотелось крикнуть: «Не прячь глаза, убийца!» – но вместо этого она закрыла лицо руками и надрывно заголосила:
– Подружка ты наша, Ксюшенька! Без часу, без времени призакрыла ты свои глазыньки! Ох, призакрыла ясны от лихой судьбы, от кручинушки!
Недолго ломкий голос Анны звучал одиноко. Послышались всхлипывания, и вскоре к ней присоединились новые голоса. Узкая снежная равнина реки, сжатой с той и с другой стороны высокими берегами, огласилась заунывными причитаниями. Бабы опустились на колени у самой проруби, как перед могилой. Демьян стоял понуря голову. Плач и причитания становились все громче.
Кувыркаясь по сугробам, к проруби бежали ребятишки. На круче замаячили две старухи и девчонки.
Демьян решил, что ему лучше удалиться. Он посмотрел на баб и тихонько, стараясь не привлекать их внимания, подошел к саням. Но не успел он взять вожжи в руки, как Анна с криком бросилась к нему:
– Стой!
Может быть, самое неприятное для Демьяна на этом бы и кончилось, если бы он не вздумал бежать от баб. Схватив вожжи и вскочив в кошеву, он начал понукать лошадей, но едва лошади тронулись, бабы нагнали Демьяна, стащили его и принялись тузить.
– В прорубь его, варнака! – крикнула Анна.
– В прорубь!
– Пусть отведает, каково было Ксюше!
– Тащи! Тащи! – кричали со всех сторон.
Сопротивляясь и получая за это увесистые пинки в бока, Демьян осипшим голосом пытался уговорить баб отпустить его. Видя, что его мольбы не помогают, он, до последней степени напрягая голос, закричал:
– На сход выведу! Уряднику донесу!
Но эти угрозы никого не напугали. Цепко держа его за ноги и за руки, бабы волокли Демьяна к проруби. Он понял, что единственная надежда – это Анна.
– Нюра… Евдокимовна… свят бог… не виноват… – Он заплакал. – Жалости в тебе нет…
Анна, задыхаясь, крикнула:
– А ты жалел?.. Не говори больше! На клочки разорвем, падаль!
Кто-то из баб ударил Демьяна кулаком в зубы. Демьян замолчал, плюнул кровью и вдруг дико заорал:
– Караул! Помогите! Люди!..
Крик его прервался на полуслове. Бабы, державшие его за ноги, отпустили их, и он окунулся в воду. Баб обдало холодными брызгами. Демьян завизжал звонко, заливисто, по-собачьи.
– Еще! Еще окунуть! – послышались голоса.
Бабы, державшие Демьяна за руки, приподняли его и так толкнули вниз, что он погрузился в воду до самой шеи. Вытащив из проруби, они бросили его на снег. Демьян на четвереньках пополз к лошадям, остановившимся невдалеке. Потом он поднялся и без оглядки побежал. Через минуту лошади во всю прыть несли его домой.
Бабы молча проводили его и осмотрелись. На круче стояли мужики и громко хохотали, видя, как удирает Демьян.
На холмах, над лиственницами, розовел закат.
Извилистой тропкой по ступенькам бабы поднялись на крутой берег и разошлись по домам.
Как только растаял снег и зазеленели бугры, Максимка принялся шляться с ружьем по буеракам. Утки еще не прилетели, косачи и рябчики в буераках не водились, и стрелять там было нечего. Но его влекло туда другое. В буераках по ручейкам встречались богатые россыпи разноцветной гальки. По целым дням Максимка бродил тут, палкой разгребал гальку, выискивая редкостные, необыкновенные по цвету и форме камешки. Вместо птиц он приносил домой целые карманы камней и сваливал их под навесом в ящик. Анна не раз бранила сына за то, что он камнями рвет карманы, но зато дед Фишка всегда с живостью встречал Максимку и вместе с ним восторгался каждым камешком.
– Вот, сынок, погоди, скоро мы с тобой на Юксу закатимся. Уж там-то каких только камешков нету! – говорил он внуку.
Нередко тут же, под навесом, они пускались в рассуждения, стараясь понять, как и из чего образуются камни и горы, откуда берутся ручьи, как появляются в земле изумруды и золото. Чаще всего Максимка спрашивал, а дед Фишка объяснял.
– Дедка, а если б вон Тараскин бугор раскопать, а? Поди и там добро есть? – указывая рукой на холм, возвышавшийся сразу за селом, спрашивал Максимка.
Дед Фишка дергал себя за брови, чувствуя недостаток знаний, но отвечал уверенно:
– Сколько хочешь, сынок. Тут, в Тараскином бугре, сынок, и керосин поди есть. Он, керосин-то, тоже в горах бывает.
От таких открытий Максимка весь загорался, и его фантазия разыгрывалась еще больше.
– Тут его, дедка, керосину-то, всему селу на год хватило бы! – говорил он.
– Как не хватить, сынок, хватило бы. Столько керосину и в три года не сожгешь, – с видом знатока заявлял дед Фишка.
– А черпали б мы его, дедка, ведрами.
– Где как, сынок. Где, нычит, ковшами, а где и ведрами.
В один из пасхальных дней дед Фишка, увидев из окна Максимку, выбежал ему навстречу.
