— Так точно! Слушаюсь!
Началась нудная работа. Мишин трусливо отсиживался на конспиративных квартирах, а Гайдуку приходилось делать стойку возле убежища пристава. Мишин время от времени вылезал переодетый и даже загримированный по каким-то делам, и вахмистру надо было идти за ним по пятам, оглядывать, безопасен ли путь, нет ли где подозрительных людей, революционеров, которые, того и гляди, кинут бомбу или станут палить из браунингов.
Делиться своими огорчениями, своим негодованием Гайдуку не с кем было. В охранном все следили друг за другом и друг другу не доверяли. Здесь надо было держать язык за зубами и притворяться, что всем доволен и ни чуточки не осуждаешь распоряжений начальства. Дома тоже нечего было и думать отвести душу. Что могла понять жена, которая знала одно: солить огурцы и грибы и варить варенье! Гайдук, получив неприятное распоряжение, только и сделал, что отвел душу, поругавшись с женой.
— Колода ты, колода! — презрительно накинулся он на жену. — Только и знаешь жиреть да спать! У, необразованная!
Жена лениво огрызнулась:
— Ишь, какой образованный нашелся! Кащей, одно слово, кащей! По какому случаю орешь?!
В охранное Гайдук почти не показывался. Не показывался туда и ротмистр Максимов. Охранное стояло словно вымершее. Опустело и жандармское управление. Полковник отсиживался дома. Полковника разбирал страх и он не знал, что делать. Он сидел в своем кабинете, а возле него на дубовом табурете возле окна, застыв и словно понимая, что надо охранять хозяина, сидел серый, холеный дог. Дога этого никто не любил, кроме полковника. Дог ко всем относился с подозрением, на всех рычал, всем показывал свои устрашающие зубы. Гайдук однажды был до смерти испуган псом, когда пришел к полковнику с поручением от Максимова. А сам ротмистр всегда, посещая полковника, осторожно подбирал ноги, на которые дог поглядывал с особенным злым видом.
Пробираясь по улице мимо объявлений совета, мимо расклеенных воззваний военного стачечного комитета и партийных прокламаций, Гайдук тоскливо соображал о том, что налаженная и привычная жизнь пришла к концу и что надо, пожалуй, подумывать о том, как бы шкуру свою сохранить в целости.
Но по привычке и на всякий случай украдкой срывал крамольные листки. Срывал и прятал. Авось, пригодится!
В редкие встречи с ротмистром Гайдук докладывал об этих листках, но Максимов плохо слушал его и морщился:
— Ну, нашел о чем сообщать! Это каждый ребенок знает. Ты, Гайдук, не туда смотришь! Нет в тебе чутья и настоящего соображения!
Ротмистр, видел Гайдук, и сам не знал, что делать, что предпринимать. И вахмистр злорадно думал:
«Ага! Вертишься! Тоже, брат, оглушило!..»
Однажды Максимов веселее обыкновенного встретил Гайдука:
— Скрипишь, вахмистр? Держишься?
— Так точно, вашбродь! — вытянулся Гайдук, настороженно вслушиваясь в бодрый голос начальства.
— Хорошо. Старайся!.. Вероятно, в скором времени все обернется к лучшему. Граф уже близко.
Гайдук подавил вздох. А! это все про тех гвардейцев, которые должны прибыть и все не могут! Ну, он, Гайдук, уже потерял веру и в графа и в его отряд.
— Дал бы господь! Скорее бы, говорю, вашбродь!..
— Теперь уже скоро!..
Но в этот же день вахмистру пришлось пережить несколько неприятных минут.
4
Железнодорожное собрание снова стало шумным и походило на военный лагерь. Здесь обосновалась часть боевых дружин. Здесь находилась и исполнительная комиссия совета рабочих депутатов. В большом зале, где в обычное время устраивались спектакли и концерты, толпились дружинники, раздавались громкие переклики, шумели разговоры. На широкой сцене пылился большой рояль. Иногда кто-нибудь поднимал крышку и неумело тыкал пальцем в клавиши. По неуютному залу проносился колеблющийся звук. Сторож собрания вылезал на средину зала и сурово кричал:
— Этта што? Забава? Понимать надо: струмент концертный! К ему с умом надо!..
Дружинники слонялись без дела и скучали.
Однажды Галя принесла с собой в собрание книжку. Кто-то из рабочих поглядел на Галю, поглядел на книжку и неуверенно предложил:
— А вы бы, товарищ, почитали что-нибудь!
Галя немножко растерялась. Но подслушавший просьбу рабочего Лебедев ухватился за эту мысль:
— Правильно! Давайте что-нибудь вслух. Хорошо бы стихи какие-нибудь. У вас что за книга?
Галя показала. Лебедев перелистал страницы и хлопнул ладонью по книге.
— Вот самое подходящее! Берите и читайте!
Когда Галя посмотрела на то, что ей указал Лебедев, она радостно вспыхнула: вещь была ее любимая и она знала ее всю наизусть.
Рабочие собрались в углу, устроили место для Гали. В зале не прекращался шум. Кто-то вышел на средину и закричал:
— Давайте порядок, товарищи! Послушаем чтение!
Голос у Гали слегка пресекался. Она волновалась. Но преодолевая свое волнение, она начала:
«Над седой равниной моря ветер тучи собирает... Между тучами и морем гордо реет Буревестник, черной молнии подобный...»
Рабочие придвинулись поближе. Те, кто был на другом конце зала, обернулись, прислушались и пошли сюда. Необычные слова взволновали. Чистый, немного глуховатый голос девушки затронул какие-то чувства. Как музыка, лилась поэма. Как музыку, возбуждающую и бодрящую, слушали ее все в зале. Лица разгорелись. У некоторых в глазах вспыхнуло изумление, некоторые улыбнулись и так, с застывшей улыбкой, дослушали стихотворение до конца.
Лебедев оглянул слушателей, присмотрелся к Гале. Эта девушка нравилась ему. Скромная и вместе с тем смелая, она привлекала его к себе. Он узнал ее совсем недавно, с тех пор, как приняли ее в боевую дружину. Он знал ее брата, но девушка казалась ему совсем иной, не похожей на Павла. Но не только Галя привлекла сейчас его внимание. Сосредоточенно слушающие дружинники радовали его. В дружинах не всегда был порядок. Люди, оторванные от привычного дела, не умели с пользой проводить свой вынужденный досуг на сборных пунктах. Изредка с ними приходили беседовать комитетчики. Самым желанным для дружинников было, когда появлялся Сергей Иванович. Его беседы были всегда конкретны и обстоятельны. После его ухода дружинники заявляли:
— Вот это объяснил! Ясно и хорошо!
Но Старику некогда было часто приходить в дружины. У него было много работы в другом месте. Не всегда удавалось побывать здесь и другим комитетчикам. И оттого на сборных пунктах бывало бестолково шумно и неуютно. Дружинники играли в шашки или вяло спорили, или начинали нестройно петь песни. На полу бывало насорено, валялись обрывки газет, кожица от колбасы, корки хлеба. Было всегда густо накурено.
Поэтому Лебедев с удовольствием поглядывал на дружинников, которые присмирели и внимательно слушали чтение.
Галя разгорячилась. Ее щеки горели. Она не смотрела в книгу и декламировала наизуст.
« — Буря! Скоро грянет буря!
Это смелый Буревестник гордо реет между молний над ревущим гневно морем; то кричит пророк победы:
— Пусть сильнее грянет буря!..»
Слушатели подняли головы. Их лица тоже разгорелись. Они повторяют за девушкой:
— Пусть сильнее грянет буря!..
В неуютном зале стало как-то светлее и радостней. Да! О буре, о настоящей буре мечтают эти люди, и слова писателя так близко проникают в душу!..
Когда Галя уходила в этот день из собрания, она чувствовала, что дружинники стали ей ближе и родней. Оглядев их прежде, чем переступить порог, она улыбнулась. А, увидев на эстраде покрывавшуюся пылью рояль, она внезапно подумала о чем-то, что сделало ее улыбку еще светлее и чуточку лукавой.
5
На телеграфе перехвачена была телеграмма, адресованная губернатору и генералу Синицыну. Дежуривший на аппарате телеграфист, член штаба дружины, молча забрал ленту и принес ее в штаб.
— Вот какая штука! — сказал он и прочитал депешу.
Граф Келлер-Загорянский извещал, что после задержки, происшедшей из-за нежелания железнодорожников узловой станции выпускать паровоз под карательный поезд, он теперь следует с нормальной быстротой и без остановки и прибудет через четыре дня.
— Вот какая штука! — повторил телеграфист и бережно положил ленту на стол...
— Что-ж! — сказали в штабе. — Мы ведь этого давно ждем. Ничего неожиданного нет!..
Ничего неожиданного в скором появлении карательного отряда графа Келлера-Загорянского, действительно, не было. Его ждали уже давно. К его приходу готовились. Недаром больше недели дежурили дружинники на сборных пунктах, недаром в депо устроен был склад оружия и недаром Сойфер, Васильев и другие неотступно преследовали Сергея Ивановича, комитет и товарищей из штаба предложением сложить оружие.
О телеграмме быстро стало известно многим. Какими-то путями дошло о ней и до Максимова. Ротмистр удовлетворенно крякнул и стал тщательно расчесывать блестящий пробор на голове. Ротмистр оглядел себя в зеркало, прошелся по квартире, на которую он перебрался на всякий случай, чтобы замести свои следы. У ротмистра засияли ямочки на холеных щеках и он стал насвистывать марш «Под двуглавым орлом».
