Окся последний раз подняла глаза на иконы и, взвыв раненой волчицей, пообещала, что они не услышат больше ни одной ее мольбы. Она переползла на скамью у стены и, чуть живая от усталости и горя, попыталась уснуть. В душе было пусто, тело болело и ныло сердце. Встать бы да водицы испить, но нет сил. И тут в сенях заскрипели половицы, в избу вошел Игнат Мазяркин. Окся не удивилась. С тех пор, как ей привезли два гроба, Игнат постоянно навещал ее: то дров ей принесет, то рыбы наловит. И все глядел на нее, глядел, будто не мог наглядеться.
Борода у Игната черная, голова тоже, только волосы над ушами поседели. Голубые глаза смотрели ласково и застенчиво.
— Ты уж прости меня, что среди ночи пришел… Не увижу тебя часочек — места себе не нахожу. Очень нравишься ты мне, Оксюшка…
— В жены взял бы?..
— Господи, да я бы всю свою жизнь ноги тебе целовал… Только согласись!
— Стыдливый ты уж очень, Игнат, и трусливый. Мне другого надобно. Мне по душе тот, кто в огонь кинуться не побоится. Почему ты, спрашивается, один из леса вернулся живой-невредимый? Ответь… Вместе со всеми не сражался? Убежал, да?
— Выстрелы я только в лесу услыхал. Ушел от своих, когда еще боя не было, — отступил, побледнев, Игнат.
Окся о чем-то глубоко задумалась, словно забыла об Игнате. Он потоптался у порога, повернулся было уйти, как услышал в след:
— Как рабом родился ты, Игнат, так рабом и помрешь. Хорошо тебе рабом быть?
— Сама знаешь — деваться мне некуда. Других забот у меня нет. Кроме Козлова куда мне идти, кому кланяться, где голову прислонить? Он — правая рука графини, а правая рука всегда сильна…
— Тогда будь рабом до самой смерти! Ступай во двор Козлова, там лошади столько навоза накопили, не вывезешь всю жизнь. Оставь меня в покое!..
Игнат с тяжелым сердцем вышел и отправился в конюшню управляющего, где он ночевал и зимой, и летом.
* * *
В это самое время по Верхней улице села не торопясь возвращались с охоты Григорий Козлов, келарь Макарьевского монастыря Гавриил и поп Иоанн.
— Село наше на дыбы иногда становится, а помощников у меня нет… Мне одному народ не успокоить, — жаловался Козлов.
— Попробовал бы еще свои хоромы жизнью монашеской оберегать! — разозлился келарь. — Сами-то на что годитесь?
Козлов испуганно промолчал, хорошо, отец Иоанн выручил.
— Мордву теперь лучше не трогать, — сказал он, — разорвут. А мы их в дугу сгибаем. Надо это делать по-хитрому, умно, потихоньку проникать в души людей.
— Да не дрожи, Мироныч, село ваше зубы-то теперь прижмет: пророком Кузьмой, я слышал, Карл Ребиндер занялся, председатель судебной палаты. Он умеет надевать кандалы! — Гавриил загоготал, как гусак, и хлопнул Козлова по плечу.
Иоанн перекрестил свой лоб.
Свежевыпавший снег скрипел под ногами. Он щедро осыпал охотников, и поэтому они спешили быстрее покинуть улицу. Дошли до дома Козлова. Гавриил вдруг надумал уехать тотчас же в монастырь. Никто препятствовать не стал. Келарь сел в кибитку, и быстроногие его рысаки выбежали на Лысковскую дорогу.
Григорий Миронович вновь почувствовал себя хозяином положения.
— Что теперь будешь делать, батюшка? — спросил он, повернувшись к Иоанну. — В душу народную полезешь? Не выйдет. Народ сам вцепится в твою гриву. Знаешь почему? Не знаешь? Ты больше всех людей обманывал…
— Тьфу ты, богохульник! Сам на себя лучше оборотись. Это ты своих сельчан обираешь до нитки. Ты довел их до бунта… Так что мы с тобою одной веревочкой связаны, оба собаки! — шипел поп и брызгал слюной.
— И все равно я бы тебе советовал убираться из села. Ты в Сеськине чужой, не то что я!..
— Тогда и ты время не теряй попусту, по той же дороге трогай, покедова на шею тебе петлю не накинули! — бросил сквозь зубы Иоанн и поспешил расстаться с управляющим.
Дома Григорий Миронович залез в подпол, где прятал деньги. Наполнил ими мешочек, тронулся в путь. В этом доме ему больше делать нечего. Сына Афоньку он еще осенью отправил в Нижегородскую духовную семинарию. Ульяна живет в Петербурге.
В конюшне слуга Игнат Мазяркин почему-то на его зов не откликнулся. Пришлось любимого жеребца самому вывести из стойла и запрячь.
Из-под крыльца на шум лениво вылезла огромная собака, зевнув, потянулась, взвизгнула тонюсенько и долго-долго грустными глазами смотрела вслед удаляющейся кибитке хозяина. Вскоре поземка скрыла санный след, лишь один темнеющий вдали лес видел, куда направляется хозяин села.
* * *
Над крышами домов уже не вились дымки — село спало. Мало у кого в доме поздним вечером слабенький огонек: берегли свечи и лучины, рано ложились спать. У одной только Окси в окошке до самой полночи мерцал свет. Вдова ждала Игната. Зря обидела парня. В чем его вина? Каким уродился — таков и есть!
В печной трубе выл жалобно ветер. Окся вздрагивала и никак не могла уснуть. А под утро, когда стекла стали синеть, по ним затренькали чьи-то пальцы. Окся похолодела: ей почудилось, что вернулся Листрат. Она, полураздетая, кинулась в сени.
— Кто там? — спросила со страхом.
— Я, Оксюшка, открой! — раздался из-за двери хриплый голос Игната.
— Ой, Игнат, да откуда ты? — она быстро отодвинула засов. Перед ней во весь рост стоял Мазяркин. Весь в снегу, полы тулупа развевались от ветра. К крыльцу привязана лошадь. Через седло перекинуто что-то вроде мешка.
Вошли в избу. Игнат вел себя необычно: оглядывался, прислушивался к чему-то. Глаза бегающие. Больше всего удивило женщину, что Игнат был без бороды.
— Да что это с тобой, — кинулась она к нему. — Зачем бороду-то сбрил?
— Борода — не голова, за неделю отрастет, — наконец улыбнулся прежней улыбкой Игнат. Прошел в предпечье, зачерпнул ковшом воды, стал шумно пить. Вытер рукавом губы.
— В Оранском ските был. Еле-еле нашел я его, собаку!
— О ком ты говоришь? — недоумевала женщина.
— В прошлый раз ты правильно мне сказала. Мне не следовало прятаться, мужику такое не к лицу, стыдно. Но теперь за погибших наших эрзян я отомстил. С той самой ночи, когда ты про Козлова мне напомнила, я все время об этой сволочи думал. И вот поймал я его…
— Знала бы, что у тебя в башке, промолчала бы… Мщением да злобой, парень, жизнь не воскресишь.
— Козлова, стало быть, защищаешь! А он село предал!
— Не один он такой, верный пес барский… Сколько их с кнутами, саблями да с ружьями народ за горло держат! Не будет Козлова — пришлют жандармов…
— Куда же эту дохлую собаку девать? Может, в Репештю отвезти? Пущай люди миром его осудят и проклянут.
— Отвезти? — удивилась Окся, — сам не может разве идти?
— Я его к седлу привязал. Мертвый он, Григорий Мироныч-то. Убил я его…
— Дурак, чего ты мелешь?!
— Правду говорю, Оксюшка! Две ночи я его, проклятого, ожидал на дороге к скиту. Нынче повезло: поймал, свалил наземь и обухом по голове.
Окся молча стала одеваться. Наконец сказала полушепотом:
— Теперь жди незваных гостей. Пока они не нагрянули, надо убиенного куда-то спрятать…
По улице шлялся бродяга-ветер. Верхнюю улицу занесло огромными сугробами. Выли, надрываясь, собаки, словно предчувствуя беду. Пешком, ведя за повод лошадь, Окся с Игнатом выбрались из села. В лесу нашли запряженную лошадь с кибиткой. Игнат привязал ее к сосне. Переложили в нее тело Козлова, уселись сами, закутавшись в тулуп. Оксю трясло — то ли от холода, то ли от страха. Ехали молча.
Наконец Окся оторвалась от тяжелых дум, бросила Игнату резко:
— Труп сожжем — золу по лесу развеем. Собаке — собачья смерть!
Игнат не пошевелился даже, словно этих слов и не слышал.
В лесу было темно и тихо. Дорогу лошадь знала, она словно догадалась, в чем дело, тащила кибитку торопливо и покорно. Это была ее последняя служба хозяину.
* * *
Через день к Оксе зашла Настя Манаева и сообщила об исчезновении Игната Мазяркина.
— Наверно, сел на лошадь и подался куда-нибудь! — трещала она сорокой. — Как лошадь вывел со двора Козловых — никто не видел. Теперича ни лошадки нет, ни Игната.
— Самого себя, видимо, искать поехал, — неохотно отозвалась Окся. — Трусливому зайцу и большой лес мал.
Настя еще посидела и, видя, что соседка не расположена к разговору, ушла. Не успела Окся растопить печь и сунуть в нее чугунок с картошкой, как дверь распахнулась вновь и через порог опять перешагнула Настя.
— Ой-ой, соседушка, такую новость тебе принесла, такую новость… Даже наш церковный колокол расколется!
— Ну что еще? — недовольно спросила Окся.
— Да это… Из Лыскова приехали жандармы. Игната привезли связанного да побитого. Говорят, он Козлова убил да ограбил. Вот ужас-то!
Окся так и присела на лавку.
— Кто это говорит?
— Максим Москунин, наш сельский староста. А точно узнают, когда допрос учинят над ним, над Игнатом-то. Ну я побегла. Может, еще чего узнаю…
