— Все ясно, — без колебании сказал епископ. — Женщина должна признаться в совершенных ею грехах и принести публичное покаяние. Затем она должна покинуть монастырь и в течение года жить в строгости и целомудрии отдельно от строителя. После этого они могут пожениться.
Год в разлуке — это суровое наказание. Филип считал, что, осквернив монастырь, она заслужила его. Однако Филипа очень беспокоило, какова будет ее реакция.
— Она может и не подчиниться твоему решению, — неуверенно сказал он.
Уолеран пожал плечами.
— Тогда гореть ей в аду.
— Я боюсь, если она покинет Кингсбридж, Том может уйти вместе с ней.
— Другие строители найдутся.
— Конечно. — Филипу было бы жаль потерять Тома. Но по выражению лица Уолерана он видел, что епископ был бы не против, если бы Том и его женщина навсегда убрались из Кингсбриджа; и снова он спрашивал себя, почему она так волновала их.
— А теперь уходите все и дайте мне побеседовать с вашим приором, — приказал Уолеран.
— Минуту, — резко заговорил Филип. В конце концов, это был его дом, а они были его монахами, и он, а не Уолеран, должен был собирать и отпускать их. — Об этом деле я сам поговорю со строителем. Никто из вас не смеет никому рассказывать об этом, слышите? Того, кто ослушается меня, ждет суровое наказание. Понятно, Ремигиус?
— Да, — процедил тот.
Филип, ничего не говоря, вопросительно взглянул на него. Наступило тягостное молчание.
— Да, отче, — выдавил наконец Ремигиус.
— Ладно, а теперь ступайте.
Ремигиус, Эндрю, Милиус, Катберт и Дин Болдуин — все удалились. Уолеран налил себе еще немного горячего вина и вытянул к огню ноги.
— От этих женщин всегда одни только неприятности, — проговорил он. — Когда в конюшне кобыла, жеребцы начинают кусать конюхов, лягаться и творить прочие безобразия. Даже мерины перестают слушаться. Вот и монахи, как мерины: плотская любовь им недоступна, но бабий дух они чуют издалека.
Филип смутился. Ни к чему были столь откровенные слова. Он уставился на свои руки и сказал:
— Как насчет постройки церкви?
— Ах да. Должно быть, ты слышал, что то дело, с которым ты приходил ко мне — по поводу графа Бартоломео и заговора против короля Стефана, — обернулось для нас наилучшим образом.
— Да. — Казалось, прошла уйма времени с тех пор, как, дрожа от страха, Филип ездил в епископский дворец, чтобы рассказать о готовившемся против избранного церковью короля заговоре. — Я слышал, что Перси Хамлей напал на Ерлскастл и захватил графа в плен.
— Так и есть. Сейчас Бартоломео в темнице в Винчестере ожидает решения своей участи, — удовлетворенно сказал Уолеран.
— А граф Роберт Глостер? Он был более могущественным заговорщиком.
— А потому и наказание его будет более легким. По сути дела, он вообще не понесет никакого наказания. Он поклялся в верности королю Стефану, и его участие в заговоре было… прощено.
— Но какая во всем этом связь с нашим собором?
Уолеран встал и подошел к окну. Когда он посмотрел на развалины церкви, его глаза наполнились неподдельной тоской, и Филип понял, что, несмотря на всю его светскость, в нем дремало подлинное благочестие.
— Наше участие в разгроме Бартоломео делает короля Стефана нашим должником. И пока еще свежа память, ты и я должны поехать к нему.
— К королю?! — опешил Филип. Это предложение его несколько напугало.
— Он спросит нас, какую мы желаем награду.
Филип понял, к чему клонит Уолеран, и весь затрепетал.
— И мы скажем ему…
Уолеран отвернулся от окна и посмотрел на Филипа; его глаза стали похожими на черные драгоценные камни, в которых блестела жажда власти.
— Мы скажем ему, что желаем иметь в Кингсбридже новый собор, — договорил он начатую Филипом фразу.
* * *
Том знал, что Эллен поднимет шум.
Она и так уж злилась за то, что случилось с Джеком, и Тому надо было как-то успокоить ее. Но известие о «покаянии», которое должна была принести Эллен, теперь могло лишь подлить масла в огонь. Тому очень хотелось отложить объяснение с ней на день-два, чтобы дать ей время немного остыть, но приор Филип сказал, что она должна покинуть монастырь до наступления ночи; и так как Филип сообщил ему об этом требовании в полдень, его разговор с Эллен состоялся во время обеда.
В трапезную они направились вместе с остальными монастырскими работниками после того, как монахи закончили свой обед и ушли. За столом было тесно, но Том подумал, что, возможно, это и неплохо, ибо присутствие посторонних должно было несколько сдержать Эллен.
Но Том ошибался, и очень скоро он это понял.
Он попытался сообщить ей эту неприятную весть осторожно, маленькими порциями.
— Они знают, что мы не женаты, — начал он.
— Кто им наболтал? — зло спросила Эллен. — Какой-нибудь скандалист?
— Альфред. Не вини его — хитрый монах Ремигиус вытянул из него все как есть. Как бы там ни было, мы ведь не просили детей держать это в тайне.
— Я не виню мальчишку, — сказала она уже более спокойным голосом. — Ну и что же они говорят?
Том, наклонившись над столом, подался вперед и прошептал:
— Они говорят, что ты вступила во внебрачную связь. — Он молил Бога, чтобы их никто не услышал.
— Я вступила во внебрачную связь? — громко переспросила она. — А как насчет тебя? Разве этим монахам неизвестно, что для того, чтобы вступить в связь, нужны двое?
Сидевшие поблизости люди засмеялись.
— Тише! — поморщился Том. — Они говорят, что мы должны пожениться.
Она в упор посмотрела на него.
— Если бы это было все, ты не выглядел бы таким жалким, Том Строитель. Выкладывай остальное.
— Они хотят, чтобы ты исповедалась в своем грехе.
— Притворные извращенцы! — с омерзением воскликнула она. — Каждую ночь проводят друг у друга в задницах, а потом у них хватает наглости называть то, что мы делаем, грехом.
Смех в трапезной усилился. Работники прекратили свои разговоры и принялись слушать Эллен.
— Не так громко, — взмолился Том.
— Как я понимаю, они хотят, чтобы я еще и принесла публичное покаяние. Им бы только унизить меня. Что им еще нужно? Давай, говори правду! Ведьме лгать нельзя.
— Перестань! — зашипел Том. — Этим ты только делаешь хуже.
— Тогда говори.
— Нам придется год прожить порознь, и ты должна будешь соблюдать целомудрие…
— Да нассать мне на это! — закричала Эллен.
Теперь на них уже смотрели все.
— И на тебя мне нассать, Том Строитель, — не унималась она. Только сейчас до нее дошло, что она была в центре всеобщего внимания. — И на всех вас тоже! — крикнула она сидевшим за столом работникам. Большинство из них весело улыбались. На нее было трудно обижаться, возможно, потому, что раскрасневшееся лицо и золотистые глаза делали ее такой очаровательной. Эллен встала. — Нассать мне на Кингсбриджский монастырь! — Под гром аплодисментов она вскочила на стол и пошла вдоль него. Обедавшие работяги с хохотом убирали с ее дороги свои миски с супом и кружки с пивом и, когда она проходила, ставили их обратно. — Нассать мне на приора! — продолжала Эллен. — И на его помощника нассать, и на ризничего, и на регента хора, и на казначея, и на все их дела и указы, и на их сундуки, полные серебряных монет! — Она дошла до конца стола. Рядом стоял другой стол, поменьше, на котором лежала раскрытая книга и за которым во время монашеской трапезы обычно сидел один из братьев и читал вслух. На него-то Эллен и перепрыгнула с обеденного стола.
Том вдруг понял, что должно было произойти дальше.
— Эллен! — заорал он. — Не надо! Пожалуйста…
— Нассать мне на Завет Святого Бенедикта! — визжала она изо всех сил. Затем, задрав юбку, она подогнула колени и стала мочиться прямо на раскрытую книгу.
Находившиеся в трапезной мужчины ревели от хохота, стучали кулаками по столу, топали ногами, выли, свистели и улюлюкали. Том не был уверен, разделяют ли они презрение Эллен к священному Завету или просто им доставляет удовольствие смотреть на красивую женщину, выставившую себя на всеобщее обозрение таким образом. В ее бесстыдной вульгарности было что-то эротическое, но в то же время невозможно было удержаться от волнения, глядя, как кто-то открыто оскверняет книгу, которую монахи считали своей святыней. Но какая бы на самом деле причина ни была, а зрелище им нравилось.
Эллен спрыгнула со стола и под бурю оваций выбежала в дверь.
Все разом заговорили. Никто в жизни не видел ничего подобного. Том был шокирован и смущен: он знал, что последствия будут ужасными. Хотя в то же время не мог отделаться от восхищения: «Какая женщина!»
Мгновение спустя Джек вскочил и с чуть заметной усмешкой на своем распухшем лице помчался за матерью.
