Алексей Гатапов - Тэмуджин. Книга 1

Сворачивая к лесу, он еще издали увидел крупную, с седоватой шерстью по холке, волчицу. Жеребец его, бежавший размашистой рысью, тоже заметил ее, издал короткое ржание, предупреждая Тэмуджина об опасности, но он решительно дернул поводьями, направляя его прямо.

Волчица некоторое время сидела неподвижно, глядя на него, потом встала и затрусила в сторону молодых сосновых порослей, опушивших лес. Привставая на стременах, Тэмуджин взволнованно провожал ее взглядом. Перед самой опушкой та остановилась, оглянулась, тяжело поворачивая крупную голову, и скрылась в темных зарослях.

Тэмуджин спешился у потемневшего пенька поваленной им с Джамухой березы. Обрубленные сучья и ветки были сложены кучей в сторонке. Он отвязал седельную суму, разнуздал жеребца, привязав повод к передней ноге, отпустил пастись.

На старом кострище он обломал тонкие, подсохшие прутья березы, высек кресалом искру на овечью шерсть и раздул огонь. Подбросив сучья покрупнее, смотрел, как пламя набирает силу.

Он достал туески с архи, молоком, маслом, сметаной, пенками, мясом, расставил их в ряд у костра. Встав с южной стороны, он капал и бросал в огонь по очереди из туесков, время от времени поглядывая в сторону лысого склона Бурхан-Халдуна, вполголоса просил принять угощения. Затем, обходя огонь по ходу солнца, брызгал восьми сторонам света. Наконец, налив полную чашу архи и повернувшись к самой горе, он в полный голос обратился к ней:

– Великий дух, хозяин Бурхан-Халдуна, этой осенью ты позволил мне взять березу из твоих владений, теперь же я прошу тебя укрыть меня и моих домочадцев в своих невидимых дебрях. Многие опасности постигли нашу семью после смерти отца Есугея-багатура… Единокровные дядья бросили нас среди голой степи на голодную смерть, на съедение зверям, на жертву врагам… Таргудай-Хирэлтэг угнал последних наших людей. Остались мы без подданных, без нукеров, без табунов… Когда я родился на свет, большие шаманы предрекали мне быть ханом племени монголов. Если этому суждено сбыться, помоги мне выжить и встать на ноги, о великий Бурхан-Халдун… Если ты позволяешь мне прийти в твои урочища, пусть эта чаша упадет низом в черную землю, верхом же указуя в вечное синее небо. Пусть будет так!.. – Тэмуджин побрызгал безымянным пальцем архи в сторону горы, остальное выпил до дна и, зажмурившись, изо всей силы бросил чашу вверх.

Все так же зажмурив глаза, искривив от напряжения лицо, с гулко забившимся в груди сердцем он ждал, когда чаша упадет на землю. «Пусть будет так, как решит хозяин…» – смиряясь с неизбежным, успел подумать он, как услышал глухой звук. Он открыл глаза и в трех шагах перед собой увидел свою чашу. Чаша стояла на дне, на середине высокой кочки, прямо глядя в холодное синее небо. Переводя дыхание, Тэмуджин перевел взгляд на каменистую лысую вершину горы и благоговейно, бессвязно шепча слова благодарности, низко поклонился.

Снег выпал в ночь после переезда семьи Есугея на Бурхан-Халдун. В тот день на четырех переполненных арбах, в которые кое-как были запряжены две их дойные коровы и все девять ездовых лошадей, подталкивая телеги сзади на рытвинах и ямах они, наконец, добрались до того места, где в начале осени была срублена береза и накануне Тэмуджин обращался к хозяину горы.

Выбрали место чуть пониже, подальше от опушки и поставили две юрты. Для жилья поставили малую юрту – ту, в которой до этого жила Сочигэл с сыновьями – теснее, но теплее. В небольшом отдалении поставили кожевенную юрту, для скарба. Остовы двух других юрт сложили в кожевенной, но войлоком от них покрыли жилую – в три слоя и накрепко стянули волосяными веревками.

В тот же день после полудня Тэмуджин с Бэктэром, Хасаром и Бэлгутэем на всех четырех арбах съездили обратно и перевезли еще летом заготовленные на топливо большие кучи аргала. К вечеру небо быстро потемнело, солнце, еще не дойдя до заката, незаметно скрылось за тучами и все поняли, что будет снег.

Снег тихо пошел с сумерками и шел, все сгущаясь, всю ночь. Коровы и кони, не ложась, простояли до утра, скучившись между двумя юртами.

В полночь на опушке вдруг снова раздался волчий вой. На этот раз была целая стая. Первым затянул вожак – хриплым, утробным голосом матерого зверя – и скоро ему подпели не меньше трех волков.

От юрт сразу же залились злобным лаем две пастушеские собаки. Тревожно захрапели кони, заржали жеребцы Тэмуджина и Бэктэра, тут же испуганно взмыкнули коровы, поближе придвигаясь к юрте. Волки были близко, на слух – всего лишь в ста с лишним шагах.

Семья Есугея в это время сидела у пылающего очага – прогревали землю в юрте и на ночь пили горячий суп из сушеного мяса.

Бэктэр послушал, пригнув голову, и посмотрел на Тэмуджина:

– Это другие волки. Утренней волчицы среди них нет.

– Вам надо выйти к ним, – решительно оглядывая сыновей, сказала Оэлун. – Они должны увидеть, что здесь есть мужчины. Не то они нападут на скот. Разожгите огонь и подавайте им голоса.

– Спойте им песню и они сами уйдут, – сказала Сочигэл. – Погромче пойте, пусть они услышат мужские голоса.

Четверо старших быстро одели дэгэлы[57], взяли луки со стрелами и вышли из юрты.

Снег большими хлопьями кружил в воздухе. В белой ночи отчетливо было видно шагов до тридцати, дальше все было как в густом тумане. Где-то там, у опушки, заливалась на разные голоса волчья стая.

Волки, видно, увидели их или почуяли сквозь снежную мглу – запели громче. Собаки при виде своих хозяев рассвирепели, зарычали, воинственно приподнимая загривки и обнажая клыки, показывая, что по первому слову готовы броситься на врагов.

Нарочито громко перекликаясь, братья натаскали веток и сучьев от сваленной березы. Быстро расчистили место от снега, из юрты им подали котелок с горячими углями и скоро между двумя юртами запылал огонь.

Пламя, ярко разгораясь, осветило окрестность и они, вглядевшись, у еле угадываемых зарослей опушки увидели желтоватые огоньки волчьих глаз. Зверей было пятеро, они сидели широким полукругом мордами к ним и, изредка прерываясь, тянули протяжную свою песню.

Тэмуджин, стоя перед костром и обратившись лицом в сторону леса, громко запел слова из ехора – древней песни охотников-облавщиков:

Тут же подхватили братья и отрывистая, то резко обрывающаяся, то вновь оглашающая окрестность устрашающим криком песня заставила волков смолкнуть.

Братья пели:

Из юрты матери выпустили Хачиуна и Тэмугэ. Те подошли к костру и, не разобравшись, запели невпопад, из другой песни, за что Хасар тут же одарил их крепкими подзатыльниками. Тэмугэ заорал дурным голосом, из юрты выбежала мать Оэлун и увела его обратно.

Старшие ревели песню, не оглядываясь на младших:

Вдруг Бэлгутэй, прервав песню, крикнул:

– Ушли волки!

Все смолкли, всматриваясь в опушку леса, закрываясь руками от огня. Волков на прежнем месте не было видно.

– Ушли, – удивленно повторил Бэлгутэй, оглядываясь на старших братьев. – Так скоро они нас испугались.

– Пойдем, посмотрим, – сказал Тэмуджин и, оглянувшись на Бэлгутэя и Хачиуна, приказал им: – Вы вдвоем останетесь у костра, смотрите во все стороны, если увидите что-нибудь, кричите погромче.

Втроем с Бэктэром и Хасаром, держа луки и стрелы наготове, они медленно двинулись вперед. У Тэмуджина глаза постепенно привыкали к темноте, и вскоре он отчетливо видел, как перед ними темной стеной встала опушка леса. Ничего подозрительного не было видно. Собаки, увязавшиеся с ними, молчали – поблизости зверей не было.

– Вы что-нибудь видите? – спросил он у братьев, чтобы заговорить.

– Ничего нет, – сказал Бэктэр.

– Убежали, – разочарованно откликнулся Хасар. – Я думал подстрелить хоть одного, а они испугались нашей песни и убежали.

Уже без опаски они подошли к опушке и разглядели глубокие следы зверей. Насчитали пять углублений в рыхлом снегу, где сидели волки и тропки от них, ведущие в лес. Было тихо, густой снег быстро заваливал следы. Собаки глухо ворчали, обнюхивая их.

– Пойдем, – сказал Тэмуджин и первым пошел к костру.

Уже зайдя в юрту и отряхивая с себя снег, братья пустились в безудержное веселье.

– Их было десять или двенадцать, – снимая овчинный полушубок, захлебываясь от волнения, рассказывал матерям Хачиун. – В темноте глаза так и светятся, будто светильники горят.