Пока заботы Александра Петровича были направлены, главным образом, на подготовку «ученых» комедиантов да еще на приведение в годный вид пробного театра в Головкинском доме.
Учебную и тренировочную части в актерском общежитии Сумарокову удалось поставить не хуже, если не лучше занятий в корпусе. Озабочивала недостаточность наличного женского состава. Новых актрис не прибывало, наоборот, произошла даже некоторая «утечка».
В бытность двора в Москве, усилиями Шувалова было решено открыть там университет с театром при нем. Дело, несомненно, не ближнее, но Шувалов приступил к нему с жаром. По части налаживания театра его выбор остановился на опытной актрисе Авдотье Михайловой. Он потребовал, чтобы ее оставили в Москве.
Сумароков даже рассорился с влиятельным министром, но вынужден был уступить ему Михайлову.
— Ихний московский университет, а паче того театр, это издали едущая Улита, — сердился Сумароков. — А мы добрую актрису потеряли.
Сейчас у Сумарокова остались только четыре актрисы: Зорина, две Ананьиных и юная Грипочка Мусина-Пушкина.
Зато мужской состав обещал быть многочисленным и крепким. В Головкинском доме обучалось шесть человек комедиантов, в корпусе — четверо. Кроме того, в корпусе еще восемь человек певчих готовились в актеры.
Много энергии и изворотливости требовало изыскание средств на содержание и обмундирование питомцев Головинского дома, не причисленных ни к какому ведомству. С их нуждишками Сумароков обращался всюду, часто совсем не по адресу, и все же ухитрялся урвать кое-что то там, то здесь.
При удаче потирал руки и восхищался:
— Интенданты — хороший народ. Отвалили тысячу. А что мы интендантам? Кобыле лишний хвост. Не горюй, ребята! К зиме у всех будут теплые епанчи. А к весне, бог даст, платные представления наладим. Денежки — в свой карман!.. Троепольскую похитим… Заживем — люли-малина!..
При малейшей неудаче или задержке обещанного выходил из себя, ругал всех и вся неприличными словами. Часто повторял полюбившееся ему выражение:
— Опять жданками кормить начинают! Сему конца не будет.
Против выступлений с неготовыми актерами восставал всеми силами. Спектакли при дворе совсем прекратились. Все же к торжеству разрешения от бремени великой княгини готовили исподволь помпезный «Пролог» в 3-х действиях с хорами и балетом, заблаговременно сочиненный Сумароковым для такого важного случая.
Александр Петрович почему-то был убежден, что родится непременно девочка, и потому весь «Пролог» был обращен к особе женского пола. Подмигивая, он говорил своим близким друзьям и единомышленникам:
— Эти гусыни на большее не способны. Когда оное дело творится неразборчиво и походя, непременно жди девчонку. «Сама» обронила девчонку и в сем случае також будет. Вот увидите.
Родился мальчик. Его нарекли Павлом.
Сумароков назвал это жульничеством. Спешно принялся приспособлять «Пролог» к «несказанно радостному дару неба» в мужском роде. Работа предстояла немалая, так как «Пролог» был написан стихами. Драматург ворчал:
— Тут работы больше, чем над самим наследником! Подвела немка!
С появлением на свет наследникова наследника отовсюду поползли злостные шопотки. С уха на ухо передавались слухи, будто великая княгиня действительно родила девчонку, не считаясь с интересами престолонаследия. Выручила-де чухонка коровница с царицыной мызы, в ту же ночь разрешившаяся мальчиком. Будто произвели очень ловкий подмен, и неаккуратность супруги наследника была исправлена.
— Я говорил — жульничество! Меня не проведешь! — щурился Сумароков на нашептывания приятелей. — Пиитическая муза надежнее всех повивальных бабок… Не без основания же я на оную полагался…
Девочка в «Прологе» была тщательно подменена мальчиком.
— Не хуже ихнего сделано, — посмеивался Александр Петрович. — Поди, уличи!
Наконец «Пролог» на случай радостного появления на свет мужского отпрыска царственного рода был торжественно представлен при дворе.
Все участники представления получили благодарность из уст царицы, от лица роженицы и от имени самого новорожденного. Не поблагодарил лично только счастливый отец, — по свойству нелюдимости своего характера. Сумарокову приказано было выдать пять тысяч рублей «на устроение его театра».
Строптивый драматург, по обыкновению своему, возмутился:
— Да нет то ж театр — мой? Ведь они оные пять тысяч рублей из камзола в портки переложили! Очередное свинство!
В сердцах порвал злосчастный «Пролог» и бросил его в печку. Впоследствии весьма сокрушался об утрате оного:
— Злодеи выкрали. Ненавистники дара пиитического. Подозреваю, не иначе, как по наущению Васьки Тредьяковского. Он тоже оду кропает.
Все же «чухонские» деньги помогли Сумарокову привести Головкинский дом совсем в приличное состояние.
С рождением Павла атмосфера при дворе сгустилась еще более. Пропасть между великокняжеской четой все увеличивалась. Наследник престола не скрывал, что он не признает новорожденного Павла своим сыном.
Совсем юная, но воспитанная в хорошей школе, Елизавета Воронцова беззастенчиво и откровенно заняла место великой княгини при особе наследника престола.
Положение Екатерины час от часу становилось все щекотливее.
Как-то после довольно длительного промежутка времени Федор Волков вырвался из корпуса, чтобы навестить Олсуфьевых.
— Вы решили совсем не подавать признаков жизни? — встретила его Елена Павловна.
— Вам ведомо, что я сейчас всего лишь прилежный ученик и совсем не принадлежу себе.
— Дает ли это мне право также не принадлежать себе? Ведь и я могу очутиться у кого-нибудь «в обучении»…
— Этому я не могу воспрепятствовать.
— Не можете или не хотите?
— И то и другое.
— Спасибо за откровенность. Она проливает некоторый свет на наши неясные отношения. Как сегодня с вашей особой — принадлежит ли она себе или кому другому?
— Сегодня она ничейная.
— Тогда я ее присваиваю. Едем сейчас за город. Мне хочется вздохнуть свободно. Как однажды в Москве… Припоминаете?
Они проехали далеко по коломяжской дороге. Вышли из кареты и медленно, под руку, пошли к видневшейся в сторонке пожелтевшей и полуоблетевшей роще.
— Ну поцелуй меня за все неприятности, — сказала Елена Павловна после того, как они в полнейшем молчании прошли с полверсты. — Сядем вот здесь и поболтаем.
Елена Павловна указала на группу больших обомшелых валунов, обильно покрытых облетевшими с деревьев желтыми листьями. Они сели рядышком на большом камне, на который Федор бросил свой плащ.
Был погожий, безветренный и теплый осенний день.
— Мудрое время — осень, — сказала Елена Павловна. — Я люблю ее больше весны. Она, как и старость, вливает в человека прозорливость и успокоение. Посмотри, мой старичок, как прекрасно это сочетание лазури с золотом. И какая четкость всех линий! Каждую березку отдельно потрогать хочется. Кажется, до самого горизонта рукой дотянуться можно.
Она задумалась, с грустной улыбкой смотря на расстилавшуюся перед ней картину, немного напоминавшую искусно сделанную панораму.
Елена Павловна была в эту минуту так прелестна, так проникнута какою-то проступающею наружу внутренней теплотой, что Федор не мог удержаться от охватившей его нежности и поцеловал ее прямо в губы.
Елена Павловна благодарно улыбнулась.
— Добрый знак. Это все чары волшебницы-осени.
Она в свою очередь потянулась к нему. Поцеловала. Прижалась мягко и сиротливо. Они сидели некоторое время молча, углубившись каждый в свои думы.
«Почему она не всегда такая?» — спрашивал себя Федор, любуясь ее умиротворенно-кротким лицом с полузакрытыми и вздрагивающими ресницами.
— Ты знаешь, муженек, я тебе едва не изменила за это время, — не меняя положения, сказала Елена Павловна.
— Каким образом? — не совсем удачно вырвалось у Федора.
— Глупенький! Ты не знаешь, каким образом это делается? Самым простым и натуральным. Спроси у тысячи женщин, и ни одна тебе не ответит большего на подобный вопрос.
— Этого следовало ожидать, — усмехнулся Федор.
— Вот видишь, ты согласен? Значит, напрасно я обманула твои ожидания. Ну, да еще не все потеряно…
— Леночка, милая, ведь это же все одна пустая болтовня с твоей стороны! — рассмеялся Федор.
— Плохой ты знаток женских душ, мой друг. Женщина может сообщить о серьезном, только болтая… Это не трудно доказать.
— Ты можешь болтать что угодно, и все же не перестанешь быть в моих глазах образцом самых высоких нравственных качеств.
Елена Павловна поморщилась.
— Ох!.. Так и припахивает одами Сумарокова к «непогрешимой Елисавет». А между тем ее грехам он ведет неустанно счет и уже исписал ими несколько толстенных тетрадей. Может быть, и ты втихомолку поступаешь так же относительно меня? Тогда вот тебе недурной материал для уединенной работы. С некоторого времени твоя «непогрешимая» и так далее… имела счастье обратить на себя внимание одного, — ну, как бы это выразиться точнее? — одного придворного обслуживателя молодых дам. Это, пожалуй, будет достаточно. Однажды он имел наглость облапить меня довольно крепко в одном укромном уголке близ спальни великой княгини. Мне удалось вырваться только ценою моего лифа, половина которого осталась в руках негодяя.
