Но спустя несколько дней в Йорюндгорд прибыл посланный с приглашением на пир – Осмюнд из Шенне праздновал обручение своей внучки Турдис с добрым крестьянским сыном из Довре.
В этот вечер Ноккве опять явился в ткацкую и снова закрыл дверь на засов. Он уселся на краю очага и стал помешивать веточкой угли – Кристин развела небольшой огонь, так как ночи нынешним летом стояли холодные.
– Всё пиры да разъезды по гостям, матушка, – сказал он и коротко засмеялся. – Обручение в Рогнхейме, обручение в Шенне, а там, глядишь, и свадьба Ивара подоспеет. Но на свадьбе Турдис меня, как видно, уже не будет… В ту пору я, уж верно, облачусь в монашеское одеяние.
Кристин ответила не сразу. Но затем промолвила, не поднимая глаз от работы, – она шила праздничный кафтан для Ивара.
– Многие полагали, что Турдис, дочь Гюннара, будет очень опечалена, если ты уйдешь в монастырь.
– Было время, когда я и сам так думал, – отвечал Ноккве.
Кристин опустила шитье на колени. Она взглянула на сына – лицо его было покойно и непроницаемо. И он был так хорош собою! Черные волосы были откинуты с белого лба и слегка вились за ушами и над стройной смуглой шеей. У него были более правильные черты, чем у отца, – лицо более широкое и твердое, нос не так велик, а рот не так мал; ясные синие глаза красиво выделялись под стрельчатыми черными бровями. И все же он не казался таким красивым, каким был когда-то Эрленд. Отцовской кошачьей мягкости и ленивой грации, дыхания неувядающей молодости – вот чего недоставало Ноккве.
Мать снова взяла в руки работу, но шить не начинала. Немного погодя она сказала, опустив глаза долу и загибая край материи иглой:
– Вспомни, Ноккве, ни одним, словом не обмолвилась я против вашего благочестивого намерения. Этого я не смею. Но ты молод… Ты много ученее меня и знаешь, наверное, что в писании сказано: «Взявшись за плуг, не обращаются обратно».
Ни одна черточка не дрогнула в лице сына.
– Я знаю, вы давно уже замыслили это, – продолжала мать. – Еще с тех пор, как были малыми детьми. Но тогда вы еще не понимали, от чего отрекаетесь. А теперь ты достиг зрелости… Не думаешь ли ты, что было бы более разумным, если бы вы еще раз испытали себя, призваны ли вы к монашеской жизни? Что до тебя, так ты рожден наследовать эту усадьбу и стать главою рода.
– И вы дерзаете давать мне подобный совет теперь?
Ноккве несколько раз тяжело вздохнул. Он поднялся с места и вдруг, резко схватившись за грудь, рывком раздвинул ворот рубашки так, что мать могла разглядеть на его обнаженной груди то место, где среди курчавых черных волос выделялись родимые пятна – пять небольших кроваво-красных, огневых точек.
– Вы, видно, думали, что я был слишком мал, чтобы понимать, отчего вы плакали и причитали, Целуя это место на моей груди в те времена, когда я был еще несмышленышем… Я ничего не понимал, но слова, которые вы при этом произносили, я не мог забыть никогда… Матушка, матушка… Или вы забыли, что отец умер бесславной смертью, без исповеди и последнего напутствия? И вы решаетесь отговаривать нас?
Я полагаю, мы, братья, знаем, от чего отказываемся, Мне не кажется слишком уж большой жертвой, если я утрачу эту усадьбу и откажусь от жизни в браке… и от того счастья и доброго согласия, какие были у вас с отцом все эти годы на моей памяти…
Кристин уронила шитье на колени. Все, что пережили она и Эрленд… дурное и хорошее… Воспоминания потоком нахлынули на нее. О, как мало ведал этот мальчик о том, что он отвергал! Со всей его молодецкой удалью, кулачными боями, сумасбродствами и игрой в любовь, он все-таки был не более как невинное дитя.
Ноккве увидел слезы, навернувшиеся на глаза матери, и закричал:
– Quid mihi et tibi est, mulier?1 Что мне до тебя, женщина? {лат.).
Кристин вздрогнула, и тогда сын промолвил в сильнейшем волнении:
– Бог, верно, произнес такие слова вовсе не для того, чтобы унизить свою мать… Но когда она вознамерилась дать ему совет, он сказал ей, чистейшей и беспорочной жемчужине, что сам знает, как ему следует использовать ту силу, что была дана ему от его отца небесного, а не от его матери во плоти…
Матушка, вы не советчица мне в этом деле… Вы не смеете…
Кристин уронила голову на грудь.
Немного погодя Ноккве проговорил очень тихо:
– Или вы забыли, матушка, как прогнали меня прочь от себя… – Он помолчал, словно опасаясь, что голос изменит ему, но затем продолжал: – Я хотел преклонить колена около вас, у смертного ложа отца моего… Но вы попросили меня уйти прочь… Неужто вы не понимаете, что сердце сжимается у меня в груди всякий раз, как я вспоминаю
об этом?
Кристин почти беззвучно прошептала:
– Не оттого ли ты был столь… суров со мною все эти годы, с той поры, как я овдовела? Сын молчал.
– Я начинаю понимать… Ты не простил мне этого, Ноккве.
Ноккве отвел взор.
– Временами… я все же прощал тебе, мать, – сказал он слабым голосом.
– Не так уж часто это было… Ноккве, Ноккве! – воскликнула она горестно. – Неужто ты думаешь, что я люблю Бьёргюльфа меньше, чем ты… Я ведь мать ему… Я ведь мать вам обоим. Жестокосерден был ты, постоянно закрывая дверь между мною и им!..
Бледное лицо Ноккве побелело еще больше.
– Да, мать, я закрывал перед тобою дверь… Жестокосерден, говоришь ты… Помилуй тебя бог, ты не знаешь… – Голос юноши опустился до шепота, словно силы его иссякли: – Я полагал, что тебе не следует… Тебя-то мы должны были пощадить…
Он круто повернулся, подошел к двери, отодвинул засов, но продолжал стоять там спиною к Кристин. Тогда она тихонько окликнула его по имени. Он вернулся, подошел к матери и остановился перед нею, понурив голову:
– Матушка… я отлично понимаю, что все это… нелегко… вам…
Она положила руки к нему на плечи. Он отвел лицо от ее взора, но наклонился и поцеловал ее руку у запястья. Кристин вспомнила: то же самое сделал когда-то его отец… Только она не могла припомнить когда…
Она погладила его плечо; тогда он поднял руку и потрепал ее по щеке. Потом они сели и посидели так немного в молчании.
– Матушка, – спокойно и тихо сказал Ноккве спустя некоторое время, – на вас ли еще крест, который вам остался от моего брата Орма?
– Да, – отвечала Кристин, – но Орм велел просить меня, чтобы я никогда не расставалась с этим крестом.
– Я думаю, если бы Орм узнал об этом, то согласился бы, чтобы я получил этот крест после него. Я ведь теперь так же, как и он, буду человеком без роду и племени…
Кристин достала из-под рубашки маленький серебряный крест. Ноккве принял его; крест был еще теплый от материнской груди. Ноккве благоговейно облобызал ковчежец посреди креста, замкнул тяжелую цепь у себя на шее и спрятал крест под одежду.
– Помнишь ли ты своего брата Орма? – спросила мать.
– Не знаю. Подчас мне кажется, что да… Но, может, это просто оттого, что вы так много рассказывали о нем, когда я был ребенком…
Ноккве еще немного посидел рядом с матерью. Потом встал:
– Покойной ночи, матушка!
– Храни тебя бог, Ноккве, спи спокойно!
Он ушел. Кристин сложила неоконченную брачную одежду Ивара и принадлежности для шитья и загасила огонь в очаге.
– Храни тебя бог, храни тебя бог, мой Ноккве!.. Она задула свечу и вышла из ткацкой.
Спустя некоторое время Кристин повстречалась' с Турдис в одной из усадеб прихода. Хозяева усадьбы занемогли и не успели убрать сено. Тогда братья и сестры гильдии святого Улава пришли, чтобы помочь им управиться с работами.
Вечером Кристин немного прошлась с девушкой. Она шла неторопливой походкой пожилой женщины, болтая о том о сем, и исподволь так повернула беседу, что Турдис сама рассказала матери Ноккве обо всем, что было между нею и юношей.
Да, она встречалась с Ноккве у них дома, на выгоне. А минувшим летом, когда она жила на горном пастбище, он много раз бывал у нее по ночам. Однако он никогда не пытался вести себя с нею чересчур вольно. Вообще-то, она хорошо знает, что говорят в народе о Ноккве, но ее он ни разу не оскорбил – ни словом, ни деянием. Несколько раз он лежал с нею рядом на постели, поверх мехового одеяла, и они разговаривали. Как-то она спросила, намерен ли он посвататься к ней. И он ответил, что не может этого сделать, так как обещал отдать себя в услужение деве Марии. То же самое сказал он ей и той весной, когда им довелось однажды побеседовать. И потому она не стала больше противиться воле отца и деда.
– Великое зло навлекли бы вы оба на себя, если бы он нарушил свой обет, а ты воспротивилась воле своих родичей, – сказала Кристин.
Она стояла, опираясь на грабли, и глядела на молодую девушку. Какое кроткое и красивое личико у этого ребенка! И чудесные золотистые волосы, заплетенные в толстую косу.
– Я верю, что господь дарует тебе счастье, моя Турдис. Ладным и славным юношей кажется твой нареченный жених.
– Да, Ховард мне по сердцу, – промолвила девушка и вдруг залилась горючими слезами.
