Кроме того, художник нашел и решение задачи удвоения объема параллелепипедов, которую в свое время нюрнбергский монах Вернер считал неразрешимой.
Совсем было собирался убрать из книги описание конструкции солнечных часов, совершенно бесполезное для живописцев, но потом решил и его оставить, поскольку, как он слышал, в Германии никто до него этим не занимался. Может быть, кому-нибудь да пригодится. Только в третьей части переходил Дюрер к объяснению того, как собранные им математические знания можно применить в искусстве. Приводил в качестве примеров проекты памятников и зданий, им самим разработанные. Теперь на очереди была четвертая часть — по замыслу последняя, где собирался он разрешить вопросы перспективы. Грустно было, что заканчивались поиски, начатые почти тридцать лет назад. Вместе с каждой написанной страницей все дальше уходил в прошлое любознательный юноша, с открытым ртом внимавший некогда поучениям Барбари и Паччолы. Удивление, с каким он когда-то смотрел на мир, теперь исчезало. Его место занимал опыт.
Как-то Андреа принес брошюру с текстом проповеди, с которой Мюнцер обратился в июле к князьям немецких земель. В ней сказал он: Библия больше не нужна — она повествует об истории и бесполезна для нынешнего и будущего поколений. Сейчас бог посылает на землю свое новое откровение. Реформацию надо довести до конца. Он, Мюнцер, понял: безбожники не имеют права на жизнь, церковь нельзя исправить с помощью слов. Под безбожниками он подразумевал не только папу, но и Лютера.
1 августа 1524 года Иоганн Постоянный, возможный преемник тяжело больного курфюрста Фридриха, запретил Мюнцеру читать проповеди. «Союз божьей воли» отшатнулся от Томаса. Обозвав бургомистра Альштедта Рюккерта «архииудой», Мюнцер в ночь с 7 на 8 августа 1524 года тайно бежал из города. По данным нюрнбергского сыска, еретик держал путь в Нюрнберг, чтобы найти здесь сторонников и отсюда продолжать борьбу.
Новость молниеносно стала известна в Нюрнберге, и город вновь пришел в движение. Сидеть дома, отгородившись листами рукописи от всего и всех, стало невозможно. После долгого перерыва знакомые снова увидели Дюрера в «Гюльден Хорне». Трактир походил скорее на площадь в ярмарочный день. Нижние его залы были забиты посетителями, разгоряченными, жестоко спорящими. В зале второго этажа натолкнулся Дюрер на Пиркгеймера и Шпенглера. К его удивлению, сидели они за столом рядом и вроде бы вели, дружескую беседу. Но, подсев к ним, мастер понял: никакой беседы не было. Пиркгеймер выплевывал злые слова-обвинения: нежелание пустить кровь, трусливая робость погубят Нюрнберг. Нужно быть слепцом, чтобы не видеть: мятеж, вспыхнувший в шварцвальдском Штюлингене — это гражданская война, начало пожара, в котором сгорит Германия. Они, сторонники Лютера, последователи новых лжепророков, разожгли пламя. Уж не думают ли они, что костер обожжет лишь патрициев?
Шпенглер молчал. Глаза прикованы к лужице пива, пролитого на стол. Пятно темнело, под гаснущим лучом вечернего солнца приобретало багровый оттенок. Резко вскочив, вдруг крикнул Лазарус в лицо Вилибальду: кровь… все нынче в Германии жаждут крови, но в ней ли спасение?..
И в эту ночь снился Дюреру сон, уже не раз прежде виденный. Возникал вдруг покойный Конрад Цельтес, беззвучно шевелил губами, слов не было слышно, но почему-то казалось, что шепчет поэт свое моление деве Марии. На этом месте Дюрер просыпался от ужаса, хотя ничего страшного во сне вроде бы и не происходило. Страшной становилась сама жизнь Будь он моложе, он пытался бы бороться, теперь же… Он стал стар. И боязнь лишиться всего гнала его в ратушу: не просить у города жалованья, а предлагать ему взаймы. Так поступали многие — всегда, когда к городу приближалась опасность. В подвалах ратуши хранить деньги было надежнее. Он предлагал Нюрнбергу взять у него тысячу гульденов на условии ежегодной выплаты ему в качестве процентов пятидесяти гульденов. Город денег не брал. Дюрер стучался во все двери, обращался за помощью к Пиркгеймеру и Шпенглеру. Вилибальд отказался помочь: что он может сделать теперь? Всего-навсего обычный патриций, существо, при нынешних временах презираемое. А Шпенглер? Может, и готов был бы Лазарус посодействовать, но только другие дела отвлекали сейчас все его внимание.
Слухи подтвердились — Мюнцер вместе со своим другом Пфейфером действительно направлялся в Нюрнберг. До этого был он несколько недель в Мюльхаузене, но не нашел там издателя для своих памфлетов против Лютера. Теперь спешил в Нюрнберг. Только ли ради того, чтобы напечатать памфлеты? Совету стало известно высказывание Мюнцера: ничего не стоит ему поднять нюрнбержцев на борьбу, ибо там «люд голоден, он хочет и должен есть». Зная любознательность Дюрера, Шпенглер предупреждал его: с Мюнцером ему лучше не встречаться, грозит это большой бедой.
Въезд Мюнцера в Нюрнберг прошел на редкость спокойно. Сторонники ему торжественных встреч не устраивали. «Альштедтский еретик», словно устав от диспутов, засел затворником в доме Денка. Нюрнбергский совет тем временем развернул бурную деятельность. Пожалуй, не осталось в городе ни одного типографа, которого бы не предупредили, что печатание Мюнцеровых трудов кончится для него плачевно. Знал об этом Томас, но как ни в чем не бывало продолжал работать над своими проповедями.
Его сторонники все больше приходили в недоумение. Все ждали живого слова, а Мюнцер предпочитал отмалчиваться. Правда, его сподвижник Пфейфер встречался с нюрнбергскими бунтарями, но беседы с ними вел на редкость вяло. В основном сводились они к тому, что в Нюрнберге и без того знали: мол, «народ станет свободен, и лишь господь бог будет властвовать над ним». От вопросов, как добиться такого положения, Пфейфер уходил. Об этом им надо спросить у Томаса. Мюнцер же сидел у Денка и правил свои рукописи. Соглядатаи доносили совету, что, судя по всему, Мюнцер боится изгнания из города и будет вести себя смирно, пока не опубликует памфлеты. Пфейфер сейчас более опасен — его беседы, хотя он и не говорит в них ничего особенного, привлекают все больше горожан и даже тех, кто раньше не склонялся к Мюнцеровой ереси.
Наконец Мюнцер закончил рукопись и, как сразу же стало известно совету, повел переговоры с Иоганном Херготом об ее издании. Типограф тотчас же доложил властям, что наотрез отказался. Так ли? Из других источников отцам города стало известно, что той же ночью подмастерья, пригласив к себе на помощь подмастерьев из других типографий, собираются антилютеров памфлет набрать и отпечатать.
На рассвете следующего дня городские стражники во главе с судьей нагрянули в мастерскую Хергота. Поздно! Лежала в типографии жалкая стопка брошюр — а ведь в течение нескольких часов здесь работало не меньше двадцати подмастерьев. Кто-то дал им знать о предстоящем обыске, и уже ночью с помощью стражей у ворот города они переправили почти все экземпляры памфлета в Аугсбург. Власти постарались бы закрыть это дело, однако, видимо, не все памфлеты были вывезены из Нюрнберга. В тот же день появились они в большом количестве в городе. Тут уж не посмотришь на происшедшее сквозь пальцы. Закон должен быть соблюден. Поэтому решил совет Мюнцерову книгу судить. Для оценки ее содержания был привлечен не католический священнослужитель, которому, естественно, веры никакой не было бы, а проповедник Осиандер из церкви святого Лоренца, известный в городе сторонник Лютера, — ему-то должны были поверить горожане. Изучил Осиандер памфлет и на заседании совета изложил свое мнение: книга безусловно еретическая и в силу этого вредна. Принял совет решение ее распространение запретить. Попутно было рассмотрено ходатайство Дюрера, и совет на этот раз согласился взять у него заем. Об этих решениях оповестили весь город. Подчеркнули тем самым: вот как в эти трудные времена заботится совет об интересах граждан Нюрнберга!
Шпенглер, поздравляя Дюрера с успешным для него завершением дела, сказал, что немалого труда стоило ему склонить отцов города к такому мягкому приговору в отношении Мюнцера. Многие были настроены воинственно, требовали примерного наказания для подмастерьев, распространивших зловредный памфлет, а также изгнания Мюнцера. Потом удалось их все-таки убедить, что такие меры могут лишь привести к большим волнениям. Ведь Шварцвальд восстал. А он рядом, под боком. Слов нет, лучше всего выставить бы Томаса из Нюрнберга. Может быть, Мюнцер сам уберется, если ему не дадут печатать его труды. Боялись, ох как боялись Томаса патриции, а сделать ничего не могли. 29 октября 1524 года все-таки изгнали из города Пфейфера. Предложили ему «исчезнуть отсюда и свои деньги зарабатывать где-либо еще». Какие там заработки у Пфейфера в Нюрнберге? Но совет счел нужным облечь свое решение именно в такие слова.
Мюнцер эту акцию нюрнбергского совета расценил правильно — как предупреждение ему самому. И в ноябре 1524 года по собственной воле покинул Нюрнберг. Он спешил на юг, где уже во всю силу полыхала Великая крестьянская война.
