Он говорит как по писаному, уже сейчас составляя в уме дипломатические депеши.
– Ах да, – посол усмехается, – эта малышка. Не слыхал, чтобы кто-нибудь хвалил ее ум или красоту. Неужели Генрих снова берет в жены пустое место? В то время как император предлагает ему весьма выгодные союзы… как мы слышали. Мы всё понимаем, Кремюэль. У мужчины и женщины, короля и конкубины, могли возникнуть разногласия, но они ведь не единственные люди на свете, они не в Эдемском саду! Конкубина не вписывается в новый политический расклад и больше его не устраивает. Старая королева в некотором смысле ее защищала, а теперь, когда Екатерина мертва, Генрих тщится обрести былую респектабельность. Поэтому женится на первой же попавшейся порядочной девушке, и нужды нет, приходится ли она родственницей императору, ибо теперь, когда Болейнам конец, Кремюэль взлетит высоко и позаботится набить совет сторонниками Карла. – Губы посла кривятся, что вполне может сойти за улыбку. – Кремюэль, признавайтесь, сколько вам платит император. Не сомневайтесь, мы дадим больше.
Он смеется:
– Ваш господин сидит как на иголках. Знает, что деньги стекаются к моему королю. Боится, что мы нанесем Франции визит, да не с пустыми руками, а хорошенько вооружившись.
– Не забывайте, чем вы обязаны королю Франции! – Посол рассержен. – Только благодаря нашим хитроумным маневрам Папа еще числит вашу страну среди христианских государств. Мы всегда хранили верность нашим союзникам, заботясь о вашем благе больше, чем вы сами.
Он кивает:
– Люблю я слушать, как французы себя нахваливают. Не отобедаете со мной на неделе? Когда все закончится и ваше недомогание пройдет?
Посол наклоняет голову, на шляпе вспыхивает брошь в виде серебряного черепа.
– Я буду вынужден сообщить моему господину, что мои усилия спасти Уэстона ни к чему не привели.
– Скажите, что опоздали. Что обстоятельства ополчились против вас.
– Нет, я скажу, что против меня ополчился Кромвель. А кстати, вам известно, что сделал Генрих? – Посол выглядит довольным. – На прошлой неделе он послал за французским палачом. Не с французских территорий, нет, ему потребовался тот, что рубит головы в Кале. Кажется, ваш король не доверяет умертвить свою жену англичанам. Удивляюсь, что он не выволок ее на улицу и не задушил собственноручно!
Он оборачивается к Кингстону. Комендант Тауэра немолод, и хотя бывал во Франции по королевским делам лет пятнадцать назад, с тех пор вряд ли хоть раз воспользовался своим французским. Говорите по-английски, да погромче, советовал кардинал.
– Вы слышали? Генрих послал в Кале за палачом.
– Клянусь мессой! – восклицает Кингстон. – Еще до суда?
– Так утверждает мсье посол.
– Я очень рад, – говорит Кингстон громко и внятно. – Просто камень с души. – Комендант стучит себя по голове. – Надо понимать, король выбрал… – Кингстон взмахивает рукой.
– Да, меч, – отвечает Дентвиль по-английски. – Вас ждет изысканное представление. – Посол касается шляпы. – Au revoir, господин секретарь.
Они смотрят, как посол уходит. Его уход сам по себе спектакль, слуги закутывают посла потеплее. В свой прошлый визит де Дентвиль изнемогал от жары под пуховыми перинами, прогоняя лихорадку – следствие сырого английского воздуха и лютого холода.
– Малютка Жанно, – говорит он, глядя послу вслед. – До сих пор боится английского лета. И короля – в первый раз, когда его представляли Генриху, бедняжка трясся от страха. Нам с Норфолком пришлось его поддерживать под локотки.
– Правильно ли я понял, – спрашивает комендант, – что Уэстона казнят за стишки?
– В общих чертах.
Выходит, Анна, словно книга, открытая только для мужа, но в которой всяк был волен писать что хотел.
– Ладно, мое дело маленькое, – говорит Кингстон. – Вам не приходилось наблюдать, как женщину сжигают живьем? Мне не довелось. Бог даст, и не доведется.
Когда Кранмер заходит проведать его вечером шестнадцатого мая, вид у архиепископа больной, под глазами залегли тени. Интересно, они появились недавно или были там месяц назад?
– Скорей бы все закончилось, – говорит Кранмер. – Вернусь в Кент.
– Вы оставили Грету в Кенте? – мягко спрашивает он.
Кранмер кивает. Едва ли архиепископ способен произнести имя жены вслух. Всякий раз, когда король упоминает о браке, Кранмер дрожит от страха, а в последнее время Генрих ни о чем другом не говорит.
– Она боится, что король женится и снова обратится к Риму, и тогда нас разлучат. Я убеждаю ее, что бояться нечего. Если бы король передумал и священники могли жить с женами открыто… когда я понимаю, как призрачны мои надежды, то говорю себе, лучше бы я отослал ее домой, пока здесь для нее нет места. Вы знаете, как это бывает, проходит несколько лет, люди умирают, забывают вас, забывают ваш язык.
– Всегда остается надежда, – говорит он твердо. – Передайте ей: в новом парламенте я сделаю все, чтобы вымести из законов последние остатки Рима. К тому же, – он улыбается, – уж если англичанам удалось заполучить папские денежки, они с ними не расстанутся, будьте уверены.
– Как королева? Исповедовалась? – спрашивает он.
– Нет. Еще не время. Позже. Если дойдет до этого.
Что ж, коли так, он рад за Кранмера. Что может быть хуже его доли? Услышать, как виновная женщина признает свои грехи или как невинная умоляет о пощаде? Но и в том, и в другом случае хранить молчание. Возможно, Анна решила тянуть до конца, когда не останется никакой надежды на отмену приговора. Он понимает ее. Сам поступил бы так же.
– Я сказал ей, что все готово для аннулирования брака, – рассказывает Кранмер, – и что слушания пройдут завтра в Ламбете. Она спросила, будет ли там король. Я ответил, нет, мадам, король пришлет своих поверенных. Милуется с этой Сеймур, съязвила она и тут же поправилась: нет, я не должна говорить дурно о короле. Я подтвердил, что это неразумно. Тогда она спросила, разрешат ли ей самой защищать себя в Ламбете? Я ответил, что ее интересы также будут представлять поверенные. Это опечалило ее, а потом она заявила: я подпишу все, что скажет король. Я на все согласна. Может быть, король отправит меня во Францию, в монастырь? Должна ли я подтвердить, что была обручена с Гарри Перси? Я сказал ей: мадам, граф отрицает вашу помолвку. И тогда она рассмеялась.
Он сомневается. Даже полное и подробное признание уже не поможет ей, хотя, возможно, могло бы помочь до суда. Король больше не желает слышать о ее любовниках, прошлых и настоящих. Он вычеркнул их из памяти. А вместе с ними и ее. Анне невдомек, насколько далеко все зашло. Вчера король сказал: «Надеюсь, скоро Джейн придет в мои объятия».
Кранмер говорит:
– Ей трудно вообразить, что король отверг ее. Всего месяц назад Генрих заставил императорского посла ей кланяться.
– Король сделал это ради себя, не ради нее.
– Мне кажется, Генрих любил ее. И до последнего времени они жили душа в душу. Приходится признать, что я не знаю ничего. Ни о мужчинах, ни о женщинах. Ни о собственной вере, ни о вере других. Она спросила меня: «Я попаду в рай? Я сделала много добрых дел».
Такой же вопрос Анна-королева задала Кингстону. Возможно, она спрашивает об этом каждого встречного.
– Королева говорит о поступках. – Кранмер качает головой. – Не о вере. Надеюсь, она понимает, как понимаю теперь я, что мы спасены не нашими делами, но единственно той жертвой, которую принес Господь. Его добродетелями, не нашими.
– Надеюсь, вы не пришли к заключению, что все эти годы она была тайной паписткой. Какая ей в том выгода?
– Мне жаль, что вам пришлось распутывать это все, – говорит Кранмер.
– Когда я начинал, я не знал, что меня ждет. И хорошо, что не знал, ибо открытия подстерегали меня на каждом шагу.
Он вспоминает похвальбу Марка, джентльменов в зале суда, отводящих глаза и отдергивающих руки, чтобы ненароком не коснуться друг друга. Он узнал о человеческой природе много нового.
– Гардинер из Франции требует подробностей, но я не хочу предавать их гласности, ибо они слишком отвратительны.
– Опустим над ними завесу тайны, – соглашается Кранмер.
Впрочем, короля подробностями не смутить.
Кранмер рассказывает:
– Он всем твердит о своей книге. Вот и вчера в доме архиепископа Карлайла… кстати, дом снимает Фрэнсис Брайан… В разгар вечера король вытащил свои записки и начал читать вслух. Совсем помешался с горя.
– Несомненно, – говорит он. – В любом случае Гардинер будет доволен. Я обещал, что трофеи достанутся ему. Должности, пенсии, те, что вернутся короне.
Однако Кранмер не слушает.
– Она спросила меня: после смерти я останусь женой короля? Нет, мадам, отвечал я, король хочет аннулировать брак, и я прибыл, чтобы получить ваше согласие. Я согласна, говорит она, но я останусь королевой? Думаю, по закону – да. Я не знал, что еще ей сказать. Кажется, она обрадовалась. Но этому не было конца! Королева то смеялась, то молилась, то бранилась. Расспрашивала меня о ребенке, которого носит леди Вустер. Анна думает, что плод не шевелится, хотя леди Вустер уже на пятом месяце, и что причиной тому сильный испуг. Мне не хотелось ей говорить, что эта дама свидетельствовала против нее.
