— Потому что документ дали мне в ожидании того, что я буду служить Аттиле столь же усердно, как и в кампании, окончившейся битвой при Шалоне. Несмотря на то, что говорил вам Микка, император хотел, чтобы я оставался с ним.
— Почему ты отказался служить ему?
— Потому что поверил в учение Господина нашего Иисуса Христа. И более не мог принимать участия в войне, обещающей быть столь же ужасной, что и предыдущая. Я не мог заставить себя направлять войска на безоружных людей.
— Но ты продолжал служить императору?
— У меня не было выбора. Он послал меня в Италии с важным поручением, о котором я уже говорил. Он думал, что я вернусь до того, как войска двинутся на Ломбардию, и к тому времени передумаю. Но буквально после моего отъезда ему стало известно, что римский главнокомандующий не собирается защищать горные перевалы, и он решил немедленно перейти в наступление.
— Он, однако, нашел тебе другую работу?
— Да, мой господин. И вновь у меня не было выбора. Император Аттила исходит из того, что ни один человек не может добровольно покинуть его службу. Он послал меня к римскому главнокомандующему с предупреждением, что он уничтожит все города северной Италии, если Аэций будет выжигать посевы и уводить скот, дабы лишить пропитания армию гуннов. Это было чрезвычайно опасное поручение. Я принял его, не надеясь вернуться живым.
— То есть император не утратил доверия к тебе, в чем пытался убедить нас Микка?
— Нет, господин мой.
— Ты виделся с Миккой после выполнения первого поручения императора в Италии?
— Да. И говорил с ним. Аттила считал, что вина Микки доказана, и держал его в кандалах. А в живых его оставили лишь потому, что продолжалась проверка неких сведений, сообщенных им императору. Император, зная, что он шпион и предатель, не мог что-либо с ним обсуждать, особенно вопросы, касающиеся боевых действий. В этой части показания Микки — чистая ложь. Он все выдумал.
— Но почему он, старый и больной человек, приехал в такую даль, чтобы дать показания? Ему есть за что ненавидеть тебя?
— Нет. Когда я видел его в последний раз, закованным в кандалы в его фургоне, он искренне благодарил меня за успешное выполнение поручения императора. Ибо этим я сохранил ему жизнь.
— У него действительно конфисковали все имущество?
— Ему ничего не оставили. Даже содрали с плеч дорогую одежду.
— Чем ты можешь объяснить его присутствие на суде?
Николан помялся.
— Он сам сказал, что готов на все ради денег. Пожалуй, он не стал бы показывать здесь монеты из своего кошелька. Подозреваю, в нем лежит золото плоскогорья.
Николана перепроводили в его комнату, где он нашел Ивара. Поскольку чужестранцам не разрешалось присутствовать на слушаниях, бритонец не выходил за дверь. Но он все слышал, а потому на лице его отражалась тревога. Кроме того, он сообщил Николану пренеприятную новость.
— Друг мой Николан, скорее всего, Сомуту не сможет выступить в суде. Он исчез.
— Ты полагаешь, что ему надоело ждать и он уехал домой? — спросил Николан.
Ивар покачал головой.
Его лошадь в конюшне. Вещи в моем шатре. Нет, его выкрали, чтобы он не смог дать показания. Возможно, даже убили. Николан сел на кровать, обреченно поник головой, закрыл лицо руками.
— Значит, мои показания никто не подтвердит. Да, Ослау удалось посеять сомнения в правдивости Ранно, даже показать, что он трус. Но хватит ли этого? Боюсь, что нет, — затем, совладав со страхом, поднял голову, убрав руки, посмотрел на Ивара. — Я знал, на что иду, когда ехал сюда. Но, Ивар, друг мой, иначе я поступить не мог, просто не мог.
Ночью прошел дождь, не слишком долгий и сильный, но более чем неприятный для тех, кто решил провести ночь рядом с котловиной. Запасы еды у многих подошли к концу, так что склоны оглашали крики голодных детей.
Но тут с севера донесся дразнящий запах жарящегося мяса. И действительно, за ночь с севера от котловины вырыли большой ров, в котором на огромном костре жарились теперь целые туши бычков и овец. И скоро каждый желающий мог получить миску с увесистым куском жареного мяса. Так что вскоре все забыли и про ночной дождь, и про голод.
— За мясо мы должны благодарить Ранно? — спросил глава одной из семей, уже обглодавший здоровенную кость.
Слуга, разносивший миски, пренебрежительно фыркнул.
— Ранно! Разве вы не знаете, что Ранно уморил голодом своего отца? У Ранно не выпросишь и ломаного гроша.
— Так кто платит за мясо?
— Это, друг мой, подарок дамы. Вдовы Тергесте.
И скоро все, кто сидел на склонах, знали, что накормила их вдова Тергесте, которая более не вдова, а жена бритонского Самсона, близкого друга Николана. Естественно возникли вопросы, сделала она это, чтобы склонить присутствующих на сторону Николана или по доброте души? Как бы то ни было, настроение у всех поднялось и со склонах то и дело слышались радостные крики.
К семи часам судьи заняли свои места. Минутой позже появился Ослау, с густо исписанным пергаментом в руки. Копии он отдал помощникам с тем, чтобы те немедленно отнесли их глашатаям.
На лице Ослау читалась решительность. Заговорил он лишь после того, как все глашатаи получили копии документа.
— Два часа тому назад, — начал он зачитывать заявление, — пастух, который искал отбившихся от стада коров, заглянул в ущелье Скаур. Ему показалось, что внизу кто-то лежит. Спустившись в ущелье он обнаружил труп человека, прикрытого плащом. В его спине торчала стрела. В убитом опознали Сомуту, курьера, который должен был выступить свидетелем на этом суде.
— Этот Сомуту пробыл здесь слишком короткое время, чтобы нажить себе смертельного врага. Он не пьянствовал, ни с кем не ссорился. По отзывам тех, кто его знал, он был веселым и общительным человеком. Жена и дети ждали его в Сарматии. Вывод напрашивается только один, и мой долг сказать вам, что его сознательно убрали с дороги.
Когда глашатаи закончили читать эту часть заявления Ослау, над котловиной повисла тишина. А затем ее сменил негодующий рев. Многие мужчины вскочили, потрясая в воздухе кулаками.
Ослау дождался тишины и продолжил.
— Вчера днем Дальбо, конюха Роймарков, видели в харчевне на юге, в двадцати милях отсюда. Он пьянствовал, а его шапку украшало новое перо. Он хвалился туго набитым кошельком. Дальбо, который вчера отсутствовал, должен был дать достаточно важные показания о том, что произошло в ночь перед битвой. Все мы знаем, что за всю свою жизнь Дальбо не заработал на новое перо для шляпы. Вновь вывод напрашивается один: Дальбо подкупили, чтобы он не мог дать показания в суде.
Зрители отреагировали, как и в первый раз, только взревели еще громче.
— И, наконец, я должен сообщить вам, что мой приказ задержать Микку Медеского для повторного допроса был отменен. Вчера днем он покинул плоскогорье.
Заявление Ослау более всего изумило Николана. После завершения слушаний Оратор не перемолвился с ним ни словом. Спал Николан мало, ворочаясь в постели и гадая об исходе процесса. А когда увидел солнце, подумал: «Возможно, я вижу тебя последний раз». Но более всего Николана печалило другое: он мог не свидиться с Ильдико.
Разумеется, от него не укрылась бурная активность за стенами его комнаты. Приезжали и уезжали люди, до него доносились обрывки разговоров, но он не мог сказать, в чему все это могло привести: к спасению или к смерти? А к нему в комнату никто не заглянул.
Ослау вновь выждал, пока стихнет шум.
— Все вышесказанное есть доказательство того, что кому-то очень хочется скрыть от нас истину. К счастью, наши законы умеют с этим бороться. Мы можем выбрать любой из двух вариантов. Снять с подсудимого все обвинения или отложить слушания с тем, чтобы выяснить, кто мешает восторжествовать справедливости.
Николану показалось, что сидящие на склонах, не все, но большинство, одобрили предложение Ослау. Ибо он привел веские доводы: Сомуту убили, Дальбо и Микку услали прочь. В своем молчании все трое стали его лучшими свидетелями.
Ранно, насупившись, слушал Ослау, а когда тот закончил, тут же поднялся.
— Я не вижу причин принимать любой из твоих вариантов, — заявил он Оратору. — Суду представлены доказательства вины Николана Ильдербурфа. Мы должны продолжить слушания.
Вроде бы народ плоскогорья должен был поддержать Ранно. Но когда глашатаи прокричали его слова, со склонов донеслось громогласное: «Нет! Нет! Нет!»
— Кажется всем ясно, господин мой Ранно, — Оратор смотрел его в глаза, — что народ с тобой не согласен.
— Бывают случаи, — Ранно посмотрел на судей, — когда жизнь заставляет менять старые законы. Решение принимаю я. Повторяю, слушания необходимо продолжить. Без задержек и перерывов.
Ослау покинул свой столик и подошел к судьям, не спуская глаз с Ранно.
— Изменение наших законов возможно лишь с согласия народа. Если Ферма не согласится снять с подсудимого все обвинения или отложить слушания до завершения специального расследования, данной мне властью я поставлю вопрос на всеобщее голосование.
