Провалившись в какую-то яму, Левашев больно ударился локтем о железную дверь дота. Поднял голову – увидел лейтенанта Стадухина. Стоя на плоской крыше, командир взвода кинул гранату в дымовую трубу подземной крепости.
Секунда… вторая… третья… и – приглушенный взрыв… Скрипя ржавыми петлями, дверь дота стала открываться, с лязгом катясь роликами по железной дуге порога. Гитлеровский офицер в распахнутом мундире, с бледным окровавленным лицом, на котором топорщилась щеточка усов «а-ля фюрер», выскочил из дота, чуть не сбив с ног солдата.
Левашев, изловчившись, отбросил немца обратно, швырнув ему вслед гремучую «лимонку». И тут же захлопнул дверь дота, оставив фашиста наедине с готовой взорваться гранатой. Потом, не оглядываясь, выскочил из ямы (боль в локте уже прошла) и сразу принял на штык какого-то егеря.
Созданные из расчета на фронтальную оборону, амбразуры немецких дотов были обращены только в сторону Западной Лицы, и пулеметные гнезда, установленные в них, замолкли сами собой, когда войска Карельского фронта вышли им в тыл. Чтобы не остаться в окружении, гарнизоны дотов покидали свои обжитые подземные ячейки и с яростным упорством продолжали драться в траншеях.
Прихрамывая на одну ногу, прибежал Керженцев. Мокрые полы его шинели задубели на ветру и громко хрустели при каждом шаге.
– Левашев, давай в траншеи, там приходится туго, – крикнул офицер.
В глубоком тесном окопе шла рукопашная схватка. В сплошной темноте мелькали фиолетовые огни выстрелов, слышались крики о помощи, взрывы и громкий лязг скрестившихся в поединке штыков.
Едва солдат спрыгнул в траншею, как сразу к его ногам подкатился черный мячик. Левашев схватил гранату, перекинул ее через бруствер, где она разорвалась с оглушительным треском. Кто-то ударил его сзади прикладом по каске. Резко обернувшись, солдат увидел егеря. Развернувшись, он сильно ткнул его концом ствола прямо в грудь, под самое сердце, и одновременно спустил курок.
– Ну вот, – сказал, задыхаясь, вынырнувший из-за поворота Лейноннен-Матти, – а я за ним аж оттуда гнался…
И, заведя за спину раненную на переправе руку, ефрейтор снова исчез в извилистых земляных переходах. Автомат его висел на груди, еще не сделав сегодня ни одного выстрела, зато в здоровой руке Лейноннен-Матти держал финский нож. И пуукко в руке Лейноннена-Матти было грозным, страшным оружием.
– Юкс! – поворот. – Какс! – поворот. – Колмэ!.. – и трое врагов остаются на дне окопа, а ефрейтор снова бежит дальше.
На широкой, вытоптанной сотнями ног площадке минометной батареи на Стадухина наседали двое высоких егерей в свитерах и без касок. У всех троих, очевидно, кончились патроны, и лейтенант с полуавтоматическим ружьем в руках, взятым у убитого бойца, отбивал удары прикладов. Ложа ружья уже была разбита в щепы, по лицу Стадухина текла струйка крови, а гитлеровцы, как молотобойцы, молча размахивали карабинами, стараясь если не выбить оружие, то хотя бы раздробить офицеру пальцы, чтобы он сам выпустил его.
– Держись, лейтенант! – крикнул ефрейтор, вбегая на площадку. Один егерь прыгнул к нему, но не рассчитал своего прыжка и, налетев на Лейноннена-Матти, сразу же упал под ударом ножа. Финн хотел уже броситься на помощь ослабевшему офицеру, но в этот момент с бруствера окопа посыпались вниз темные лохматые фигуры солдат. И одна из них – прямо на второго егеря.
Это подоспели бойцы, форсировавшие Западную Лицу во втором эшелоне. Они перешли реку по семужьему забору, перекинутому над водой немного выше падуна, и были совсем сухие. Какой-то худенький невзрачный солдатик в непомерно длинной шинели, громко хлюпавшей по сапогам, сразу засуетился, тыча штыком в темноту ходов сообщения, и удивленно спрашивал:
– А егерь-то где? А?
– Ну, Матти, – сказал лейтенант, – вовремя ты подоспел. Если бы не ты, туго мне…
И не договорил, прижатый к земле ревом моторов: над окопом, засыпая солдат песком и щебнем, один за другим прошло несколько танков. В небе, просветленном вспышками разрывов, летели на запад стремительные штурмовики. И танки, и самолеты, и люди – все и всё направлялось на прорыв второго пояса вражеской обороны, который уже взламывали бойцы танкового десанта.
Прибежал запыхавшийся Левашев, с ног до головы обвешанный оружием; торопливо сбросив трофеи рядом с минометами, сказал:
– Товарищ лейтенант, Керженцев приказывает продолжать движение вслед за танками…
– Хорошо, – Стадухин натянул поглубже меховую шапку, хлопнул ефрейтора по плечу: – Ну, пошли, Матти…
Грохот орудий понемногу стихал, и теперь было слышно, как беспокойно шумит, перекатываясь невдалеке по камням Западная Лица – река бурная, холодная…
– Горнист!
– Есть, горнист.
– Играть сигнал: «Корабль к походу и бою изготовить».
– Есть, играть…
Матрос закинул лицо к небу, вдохновенно закрыл глаза и, раздувая щеки, забегал пальцами по холодным клапанам горна:
Наступил нынче час,
когда каждый из нас
должен честно
свой выполнить долг,
долг…
до-олг…
до-о-олг!..
И матросы, вспомнив старую традицию русских моряков, – скидывали с плеч пропотелые, засолившиеся голландки, надевали обмундирование первого срока, отчего как-то сразу становились красивее и моложе.
Веселый, почти праздничный гомон стоял в кубриках корабля.
– Наконец-то! – говорили матросы. – Наконец-то дождались!..
Перед съемкой с якоря на борт «Летучего» прибыл контр-адмирал Сайманов. Поднявшись по трапу на палубу, он выслушал рапорт командира корабля, спросил:
– Гирокомпас установился в истинном меридиане?
– Так точно.
– Боезапас?
– Принят полный комплект.
– Добро, – сказал Сайманов, и, приветствуемый матросами, которые бросали работу и поворачивались лицом внутрь корабля, он прошел под полубак. Настил палубы слегка вибрировал от работы машин, из вентиляторов котельных отсеков могуче дышало жаром.
У двери в коридор кают-компании контр-адмирал сказал:
– Рассыльный! Вызвать в салон артиллериста корабля.
– Есть! – ответил матрос и, кошкой выгнув тело, нырнул в узкую горловину люка.
Раздвинув малиновые бархатные шторы, контр-адмирал прошел в салон, сел за мраморный столик, расстегнул тесный воротник кителя.
– Вот что, Бекетов, – сказал он, – сейчас снимаемся всем дивизионом… Наши два часа тому назад ударили по егерям от озера Чапр, форсировали Западную Лицу в ее среднем течении… Дождались, командир, а? – весело взглянул он на капитана третьего ранга. – Ну, так вот и мы снимаемся. Противник откатывается к Титовке, наши миноносцы должны…
В дверь постучали: «дру, дру, дру»– звенел под костяшками пальцев тонкий алюминий.
– Ладно, об этом потом, – сказал контр-адмирал и поднялся при появлении Пеклеванного. – Здравствуйте, товарищ лейтенант! Садитесь!.. Чем занимались?
– Проверял работу элеваторов подачи боезапаса к орудиям. Влажность воздуха в артпогребах нормальная…
– А клапаны затопления погребов на случай пожара проверили? – спросил Бекетов.
– Так точно!
Контр-адмирал поймал рукою подвешенную к абажуру грушу электрического звонка, нажал кнопку – мгновенно в дверях вырос весь в белом вестовой матрос.
– Слушаю, товарищ контр-адмирал!
– Чаю. С лимоном. Быстро.
– Есть!..
Помешивая серебряной ложечкой крепкий чай, контр-адмирал не спеша говорил:
– Управлять огнем корабельных орудий будет флагманский артиллерист, а вы, лейтенант Пеклеванный, пойдете на вражеский берег со стороны Мотовского залива в качестве корректировщика. Вам доверяется управление стрельбой всего дивизиона эскадренных миноносцев… Вы понимаете, как это ответственно?
– Понимаю, товарищ контр-адмирал.
– Это не в меньшей мере и рискованно, – добавил Сайманов, – однако, мне думается, вы человек осторожный. Слушайте меня внимательно. Далее…
Пришел флагарт. Вместе они обсуждали подробности предстоящего дела, и Пеклеванный, скромно участвуя в разговоре, постепенно начинал чувствовать себя именинником. Лейтенант был отчасти честолюбив, хотя и не желал признаваться себе в этом, и любое проявление доверия со стороны командования всегда льстило ему.
Скоро на всех эскадренных миноносцах дивизиона, еще с вечера выведенных на рейд, раздались команды:
– Па-ошел шпи-и-иль!..
Загрохотали цепи; боцманы с брандспойтами в руках засуетились на полубаках, тугими струями воды смывая налипший на цепи ил, и массивные каракатицы якорей еще не успели убраться в клюзы, как эсминцы уже тронулись на выход в открытое море…
Узок Кольский залив, негде разгуляться шторму. Но неистовое бешенство ветров вздыбило водную поверхность, подняло пляшущую толчею волн, и корабли, переваливаясь с борта на борт, зарывались отточенными форштевнями в воду. Расписанные причудливым камуфляжем в виде снежных скал и башен, они матово поблескивали своими бортами при свете полярного сияния и были похожи на скользких пронырливых рыб, всплывших наверх подышать свежим воздухом. А во внутренних отсеках – ни одной раскрытой двери, ни одного иллюминатора, и в сырых придонных помещениях все горловины задраены наглухо.
