— А если дружинникам вашим придется сражаться с солдатами? А? Что вы станете делать? — строго спросила Гликерия Степановна. И, не дожидаясь ответа, мечтательно протянула: — Я бы на вашем месте пошла бы тогда вместе с дружинниками... Непременно с ними и рядом с Воробьевой...
Бронислава Семеновича обожгло смущением. А Гликерия Степановна опять перескочила на другое:
— Много, ох, как много нас, таких вот, как я! Торчим на дороге, может быть даже мешаем другим... Вот пойду я домой, елочку зажгу... Да, а вы все-таки приходите к нам на елку! Я вас чем-нибудь вкусным угощу!.. И, пожалуйста, не сердитесь на меня за Воробьеву! Эта Галочка, право, очень милая!.. Приходите, Бронислав Семенович!..
Она ушла, оставив Натансона смущенным и сбитым с толку. Она шла торопливо по улице, хотя знала, что торопиться ей некуда и что вот у многих сейчас есть большое дело, многие горят и ненапрасно торопятся. Многих, наконец, дома ждут маленькие нетерпеливые и властные ребятишки...
«Ох! — вздохнула она, на секунду останавливаясь посреди улицы. — Да что же это такое?!» Но тотчас же сердито тряхнула головой и пошла дальше, большая, грузная и на вид уверенная и властная...
9
Вячеслав Францевич попал к комитетчикам в то время, когда там только что побывали Сойфер, Васильев и еще кто-то из их единомышленников. Разговаривать со Скудельским стал Лебедев. Разговор с недавними посетителями очевидно настроил Лебедева очень воинственно и он поэтому встретил доктора с нескрываемой язвительностью.
— Я хочу высказать свое мнение... — начал было Вячеслав Францевич.
— Ага! — насмешливо подхватил Лебедев. — И вы тоже? У нас уже были тут некоторые со своими мнениями!.. С целой даже декларацией!
— Зачем такой тон? — миролюбиво заметил Вячеслав Францевич. — Я не знаю, кто к вам приходил и с чем. У меня серьезное дело... Я бы хотел поговорить с товарищем Сергей Ивановичем.
— Вы его не скоро увидите, — сообщил нелюбезно Лебедев. — Он очень занят... Потом, товарищ Скудельский, мы вас уважаем и все такое прочее, но если вы тоже явились подавать советы и увещевать, то напрасно. Честное слово, напрасно! Ничего не выйдет!..
— Странно... — пробормотал Вячеслав Францевич. — Вы не желаете выслушать меня и говорите со мной так невежливо!
— Дорогой товарищ! Сейчас не до китайских церемоний!.. Вы знаете, что не сегодня-завтра в городе будет целый карательный отряд...
— Об этом-то я и хотел переговорить...
— И нам, — не слушая Скудельского, продолжал Лебедев, — надо быть готовыми. Поэтому...
— Значит вы даже не желаете меня выслушать?!
— Сейчас не время нам вести дискуссии!
— Вы — доктринеры! Сектанты! — вспылил Скудельский. — Вы напрасно считаете только себя и свою партию призванными делать революцию! Напрасно! Мы тоже что-то значим! За нами имеются массы...
— Волю масс, рабочего класса знаем только мы! Об этом нечего и говорить! Мы настоящие марксисты!.. Впрочем, еще раз повторяю: дискуссиям теперь не место...
Вячеслав Францевич беспомощно посмотрел на Лебедева. Да, эти очень упрямы! Они считают себя единственными выразителями интересов пролетариата. И это в стране, исконно считающейся крестьянской!
— Я не намерен дискутировать с вами... — раздражительно проговорил Вячеслав Францевич. — Мне было бы приятней поговорить с товарищем Сергей Ивановичем... Вижу, что говорить напрасно! Одно должен вам заметить, и передайте это вашим товарищам: рабочий класс в России представляет в настоящее время значительное меньшинство населения. Волю России могут истинно выразить только крестьянство и те, кто является представителем его идеологии. Поэтому пытаться решать судьбы страны и революции от имени всех — это по меньшей мере неумно!..
Ушел Вячеслав Францевич от Лебедева рассерженный, злой и одинаково недовольный и собой и своими противниками.
Лебедев в этот же день рассказал о своем разговоре со Скудельским Сергею Ивановичу и другим товарищам. Сергей Иванович поморщился:
— Одним миром мазаны! И он и Сойфер... Хотя и стараются доказать, что между ними есть какая-то разница...
Хмуро молчавший Антонов покачал головой.
— Вы, что, Антонов? — спросил его Сергей Иванович.
— Знаете, товарищи, меня ведь никак, я думаю, нельзя заподозрить, что я способен поддаться этим разговорчикам Сойферов, Скудельских и других. Но... — он поерошил свои полосы. — Выходит чертовщина! Они действуют разлагающе на многих. Даже на какую-то часть рабочих... Вот товарищ Лебедев сам может подтвердить, что боевые десятки наши за последние дни не увеличиваются в числе. У некоторых железнодорожников наших я подметил кой-какие сволочные настроения...
— В чем же дело? — вспыхнул Сергей Иванович и строго, поверх очков посмотрел на Антонова. — В чем дело? Разве мы не учитываем обстановку? Разве мы, действительно, как обвиняют нас противники наши, пускаемся в авантюру?!. Ясно и не вызывает никаких возражений то обстоятельство, что мы не поведем рабочих против вооруженной силы с голыми руками. И затем, при явном превосходстве противника мы не примем бой... Но превосходство противника зависит в значительной степени от нас самих! Если мы не соберем рабочих, если мы еще крепче не организуемся, то понятно, что Келлер-Загорянский разобьет нас... Повторяю: в чем дело? Чего вы хотите?
— Сергей Иванович, — покраснев и опуская глаза, промолвил Антонов, — я ведь только передаю факты... Сам я готов на все!
— Факты! — сурово воскликнул Сергей Иванович. — Факты! Кто говорит о неизменности фактов? Факты мы должны переделать!.. Конечно, в свою пользу!..
Он потрогал очки, после чего глаза его стали как будто сразу добрее, и совсем по-иному, мягче и проще спросил:
— Какие последние известия об отряде?
О последних известиях стал рассказывать товарищ с телеграфа.
10
В рождественский сочельник телеграфист Осьмушин был свободен от дежурства. Над Сосновкой плавала голубая морозная ночь. У начальника станции ярко светились окна. На станционной платформе колыхалась четкая тень от покачивающегося на ветру фонаря.
Было часов одиннадцать ночи, когда к Осьмушину постучались. Он еще не ложился спать. Подошел к двери, спросил:
— Ну, кто там?
За дверью чужой, незнакомый голос ответил:
— Телеграфиста Осьмушина на станцию требуют! Живее!
— Какого чорта!? — проворчал Осьмушин. — Я сегодня свободный!
— А вы все-таки, господин Осьмушин, поторопитесь! — прозвучал знакомый голос: Осьмушин узнал жандарма Павлова.
Недоумевая и чувствуя небольшую тревогу, Осьмушин быстро оделся и вышел. На улице его поджидали Павлов и два солдата.
— Куда это меня? — дрогнувшим голосом спросил Осьмушин и, взглянув в сторону станции, увидел, что там большое оживление. Увидел какой-то поезд, снующих по платформе людей, выставленных у вагонов часовых.
— Куда? — повторил он. Но никто ему не ответил.
Тогда Осьмушин вспомнил то, о чем он помнил все эти дни и только забыл во время стука в двери: об ожидавшемся эшелоне гвардейцев, следующем в город на подавление беспорядков. И не стал больше ни о чем расспрашивать.
Его провели на дальний конец платформы, где стояла окруженная конвоем кучка людей. Осьмушин узнал знакомых. Узнал среди них слесаря Нестерова. Слесарь угрюмо покачал головой.
— Это что же такое? — полушепотом спросил его Осьмушин.
— Пока ничего не пойму...
Жандарм прошел в классный, ярко освещенный вагон. Поглядывая ему в спину, Нестеров процедил сквозь зубы:
— Эта вот сволочь что-то намудрила...
Голубая морозная ночь плавала тихо и настороженно. В окнах у начальника станции потускнели огни. Паровоз брал у колонки воду. Группа людей, в которой находились Осьмушин и Нестеров, зябко переминалась с ноги на ногу. Люди были встревожены и молчаливы. Кто-то тихо вздохнул.
— Что ж это, в самом деле? К чему нас сюда привели? — не выдержал кто-то.
Два солдата в длинных, ладно и из добротного сукна сшитых шинелях, неожиданно захохотали.
— А вот обождите, — смеясь сказал один из них, — скоро узнаете, зачем вашего брата в наш поезд берут.
Другой быстро подавил смех и грозно прикрикнул:
— Не приказано разговаривать! Молчать!
Немного спустя третий солдат, подошедший от поезда, тихо сказал что-то этим двум. Один из них скомандовал:
— По двое! Пошли!..
Осьмушин приладился в пару с Нестеровым. Тот шепнул ему:
— Целый список сволочь эта, жандарм унес генералу... Держись, Осьмушин!..
Люди прошли недалеко. Возле яркоосвещенного классного вагона солдаты скомандовали остановиться. У подножки стоял, кого-то выглядывая, жандарм Павлов. На площадке появился ефрейтор.
— Давай по-одному!
Павлов метнулся и радостно выкликнул:
— Нестеров! Выходите, господин Нестеров!..
