– Что же нам делать, Варенька?
Вопрос вырвался невольно, об этом только подумать хотел.
Рана оказалась тяжелой, девушка совсем ослабла. Идти, даже медленно, не могла. А нести на руках – опоздаешь в отряд, да и вряд ли сил хватит на полтора десятка километров. Но и оставить ее, беспомощную, нельзя.
– Беги, Миша, – настаивала Варя. – Надень на меня свой маскхалат и беги. Я тут побуду… Добежишь до первых постов, скажешь, чтоб пришли за мной.
– Не могу я так, Варя!
– Делай, что тебе говорит начальник! – попробовала она перейти на шутливый тон, но голос прозвучал далеко не шутливо.
– Не могу… Берись за шею!
Миша снова пошел, все чаще и чаще спотыкаясь о кочки, пни, на присыпанных снегом ямках. Все это отдавалось страшной болью, но Варя крепилась, не стонала, чтоб не терзать хлопца, не подрезать его сил… Не знала она, что Миша, на вид еще подросток, может быть таким выносливым, и в душе радовалась за него, родного, гордилась им.
– Хватит, Мишенька, – благодарно просила она. – Пусти, теперь, может, сама смогу.
– Я только передохну немного, вон на том пеньке, – шел на уступки хлопец, – и ты передохнешь. И не говори ничего, не волнуйся. Мы дойдем, мы должны дойти!..
И Миша дошел. Уже в зоне отряда, в трех-четырех километрах от штаба опустил он Варю на снег и сам свалился рядом. На его сигнал прибежали партизаны.
Отряд Сокольного выступил спустя несколько часов. До наступления темноты надо было занять исходные позиции. В ту же ночь вышли на свои боевые рубежи все отряды партизанского соединения.
Красное Озеро непросто было атаковать. Только одним концом примыкало оно к кустарнику, редколесью, а так вся огромная деревня, дворов на триста, лежала в поле. За речкой прежде был березняк, но немцы вырубили его. Теперь от речки до деревни – совсем открытое место.
С учетом всего этого и создавалась фашистская оборона. Напротив леса, откуда подход партизан был бы наиболее легким, чернели амбразуры двух дзотов. Здесь же была расквартирована основная часть полицаев. Немцы оставались в школе, а другим сильным участком обороны был высокий берег реки, напротив колхозного сада, где тоже торчали два дзота. Вообще за последние месяцы оккупанты сильно укрепили этот гарнизон, служивший заслоном для основного скопища немцев в районном центре.
Андрей с двумя ротами пошел со стороны реки. Партизанам удалось подползти довольно близко: при штурме не до трудностей и сложностей. Что может быть страшнее смерти? Однако партизаны и об этом научились не думать.
Все трудное, сложное, даже трагическое, что довелось пережить в атаке, осмысливалось лишь после боя. Андрей каким-то чудом остался жив. Когда взбежал на берег с вражескими дзотами, отметил: полушубок его и даже ремень посечены осколками разрывных пуль. Ладонь правой руки в крови, но боли не было. Повел левой рукой по щекам – лицо окровавлено, но где рана, не мог ощутить. И еще отметил: один дзот поставлен как раз между тех двух верб, где когда-то была скамеечка, та, заветная, на которой любили они с Верой проводить вечера. Видать, из этого дзота и били немцы по партизанам.
Под этим дзотом была тяжело ранена Мария. Ей показалось в шуме боя, что немцы берут перевес, что среда наших штурмовиков много раненых, и она просилась под пули, на помощь друзьям. Вержбицкий поднял Марию на руки, растерянно глядя на командира: куда нести?
– В школьный домик! – приказал Андрей.
Вержбицкий понес Марию через колхозный сад, через школьный двор… Нес осторожно, бережно, а сердце стучало, стучало в отчаянии, в неизбывном горе. Навстречу, посвечивая электрическими фонариками, бежали партизаны группы Никиты Миновича, гнали перед собой пленных полицаев со связанными за спиной руками.
Вержбицкого нагнал Ладутька. Он тоже бежал к школьному домику.
Вдруг кто-то пальнул из-под тополевой колоды.
– Гранатами! – крикнул Ладутька, и сразу несколько партизан упали на снег, поползли к колоде.
– Дай я помогу тебе, брат, – предложил Ладутька, узнав Вержбицкого. – Кто это у тебя? Мария? А брат ты мой!..
На двери домика висел огромный замок.
– Сбежала! – зло выругался Кондрат и так саданул плечом в дверь, что пробой вылетел из косяка. – Сюда, брат, сюда! – он осветил фонариком сени, заваленные всякой всячиной, распахнул дверь в комнату. Оттуда пахнуло теплом. «Значит, недалеко сбежала», – подумал Кондрат.
Марию уложили на кровать. Ладутька, как свойский тут человек, быстро нашел лампу, зажег. Вержбицкий приступил к перевязке, а Кондрат побежал в школу.
Там же были Андрей, Зайцев, Ничипор, а также Миша Глинский, Ваня Трутиков и еще несколько бывших десятиклассников. Вернулись в школу – не учителями, не учениками. В коридорах и классах стоял смрад порохового дыма, гари. Ни одной парты уцелевшей, все, конечно, пошли на дрова. На полу валялись пустые котелки, противогазные коробки, узлы одежды, одеяла, подушки; звякали, перекатываясь под ногами, стреляные гильзы.
…Квартира Жарского тоже оказалась запертой. Ладутька хотел и здесь приложиться плечом, но Андрей не позволил. Кондрат посоветовал тогда осмотреть большой цементированный погреб – главный объект директорского вдохновения в годы войны. За узкими дверцами пристройки слышалось хриплое стенание, что-то вроде собачьего лая. Стукнули в дверцы – стенание усилилось, стало похоже уже на какое-то безалаберное пение.
– Все ясно! – сказал Ничипор и, подняв из-под ног большущий камень, грохнул им в дверцы. Они распахнулись. В пристройку сразу засветило несколько фонариков. Толстая, кудлатая, как баран, собака забилась в дальний угол и, повизгивая, угодливо виляла хвостом. На широкой доске, что закрывала лаз в погреб, сидел, скорчившись от холода, Юстик Балыбчик и тоже по-собачьи скулил, раскачиваясь из стороны в сторону.
– Пшел вон! – крикнул на него Ладутька.
Балыбчик скоренько сполз с доски, шмыгнул в угол, к собаке.
Первой показалась из погреба Евдокия, но, увидев Ладутьку, тотчас подалась назад.
– Вылезай, вылезай! – крикнул ей Ладутька и, нагнувшись, посветил в погреб. Там увидел и Жарского с женой. Жмурились от света, боясь шелохнуться.
– Вылезайте и вы! – приказал Кондрат. – Поговорим чуток, трясца вашей матери!..
…Когда Андрей пришел в школьный домик, там уже был Никита Минович. Мария лежала тихо, но по лицу ее видно было, что девушке очень тяжело.
– Как? – скорее взглядом, чем словом, спросил Сокольный у Вержбицкого.
Врач горестно понурился. А Никита Минович шепотом объяснил: у Марии перебита ключица, верно, легкое задето.
– Обе наши девушки вышли из строя, – вздохнув, добавил он. – Ну, та быстро поправится, а эта…
Комиссар не договорил.
Прилетел на взмыленном коне посланец из штаба соединения и передал приказ Васильева срочно выделить в его распоряжение группу конных автоматчиков.
Андрей глянул на Мишу Глинского, и тот вихрем вылетел из хаты.
Спустя несколько минут конники поскакали к районному центру. Впереди группы галопом мчался Андрей.
– Опять повел сам! – возмутился Никита Минович.
…Андрей с группой автоматчиков вернулся только к полудню, к «квартире» Никиты Миновича подскакал прямо на коне. Он сообщил, что и районный центр находится в руках партизан. Клим Филиппович провел летучку-совещание командиров и комиссаров. Перед каждым отрядом поставлены новые конкретные боевые задачи. Красноозерскому отряду приказано удерживать деревню, оборонять подходы к районному центру с юго-запада.
– Что это у тебя? – спросил Никита Минович, увидав в руках командира что-то похожее на конверт.
– Письмо! – с гордостью проговорил Андрей.
– Неужто?.. – Никита Минович поднялся. – Откуда?
– От брата. По партизанской почте пришло. Один передал.
– Интересно… Покажи! А я думал, может, оттуда, – кивнул комиссар на восток. – Дождемся ли мы с тобой весточки оттуда, командир?
– Дождемся, Никита Минович. Уверен!
– Хорошо, что уверен. И я верю… Так что же тебе брат пишет?
Никита Минович вынул из самодельного конверта исписанные листки. С ними выпала маленькая фотокарточка.
– Ага, тут, стало быть, всего понемногу. – Он поднял с пола карточку, подошел к единственному оконцу. С мутноватого любительского снимка пытливо смотрел на него мальчишка с двумя гранатами на поясе. Лицо его было до того живым, открытым, что казалось, вот-вот заморгает паренек.
Поднялся, подошел к оконцу и Мишин дед.
– На моего младшенького похож, – глянув, довольно проговорил он, – на внука.
Глянул бы еще кто-нибудь на юного партизана и тоже сказал бы наверняка, что это его сын или внук…
Это был Саша. Андрей рассказал, что узнал от брата о партизанских подвигах мальчишки. Оба старика долго, задумчиво молчали, а потом комиссар коротко заметил:
– Растут люди-соколы!..
Костя сообщал в письме, что, хоть и с большими трудностями, ему удалось встретиться с Сашей, что хлопчик теперь лучший разведчик в отряде.
