– Глядите же, никому не реките о нашем родстве с князем, чтоб худа ни ему, ни нам не было. Сие есть наша родовая тайна, берегите её пуще живота своего! – строго рёк Звенислав.
А Живена опять смахнула горькую материнскую слезу.
В Белобережье, у Днепровского гырла, лодейный караван разделился. Морские насады и другие большие корабли под началом дядьки Орла уходили к Киммерийскому Боспору.
С ними уезжал Варяжко, которому Ворон поручил вести изведывательские дела в Сурожских и Придонских землях. Отправлялся с ними и отчаянный боярин Стрешня с частью своей полутьмы, чтобы продолжать блюсти ряд русский в землях Кавказийских, как было прежде. Другая часть влилась в поредевшую киевскую конницу под началом воеводы Свена.
В чревах кораблей мореходы везли ту часть греческой дани, что предназначалась семьям погибших воинов из Корчева, Тьмуторокани, Дон-града и прочих полуденных градов.
А Переяславский Могун пожелал остаться в Болгарии.
– Война кончилась только для мечей и копий, княже, – неторопливо молвил кудесник при расставании. – А для слова и дела волховского она продолжается. Отныне ещё яростнее начнут свою незримую битву епископы византийские, и не только супротив Болгарии, а и против Руси, потому тут моё место. Да и как покинуть русов, болгар, сербов, хорват и иной люд, что своей пращурской веры держится? – Волхв грустно улыбнулся. – Ты ведь жрицу бога Загрея с собой увозишь, знать, кто-то о капище его заботиться должен. Да и о прочих святынях земли сей древней, из коей наши многие роды вышли.
– Так ведь убить тебя могут византийцы, отче! – нахмурился Святослав.
– Могут. И меня, и тебя, и любого воина каждый миг Мара готова принять в свои объятия, что с того? Земной путь, он ведь для того и дан человеку богами светлыми, дабы он стезю в небо здесь начинал прокладывать.
Произведя необходимую починку, Киевская дружина двинулась вверх по Непре-реке.
Тихо было в лодиях. Никто не пел весёлых песен, не пускался в удалой пляс. Каждый думал о своём. Князь тоже пребывал в размышлениях, поглядывая на бегущую к берегу волну.
Вот он, долгий и печальный путь домой. А домой ли? Где твой дом, Святослав? В том Киеве, где ты рос, собирал дружину, откуда уходил в воинские походы и куда возвращался; где могилы твоей матери и любимой Овсенушки с Мечиславом, которые есть твоя несбывшаяся надежда? Или в том Киеве, где зреют заговоры христиан, где чужая, тихим змеем вползшая вера уже поделила Русь на своих и чужих? Или в вольном Новгороде – вотчине твоего отца и деда, где ты сам с пелёнок до трёх лет, под надзором Асмуда, учился быть князем и воином. Или в Корчеве, куда, наверное, уже подходят на отдых и починку большие морские лодьи Орла с частью византийской добычи. А может, твой дом в благодатной Альказрии, в приморской Тьмуторокани, в солнечном Суроже? Или всё-таки на Дунае, где под Доростолом, Переяславцем и Великой Преславой лежат верные друзья – русы и болгары? Там, где ты снова воссоединил своё тело и душу с женщиной по имени Предслава, жрицей древнего фракийского бога Загрея, которая ныне носит под сердцем твоё дитя, более чем дитя – твою надежду, по всему, последнюю надежду в этой жизни?! При этом князь бросил взгляд на задумчивый лик жены, которая неотрывно глядела в днепровскую воду, будто хотела узреть нечто ведомое только ей одной.
А может, твой дом в Искоростене, где погребён казнённый в древлянской смуте отец? Нет, тот Искоростень сожжён дотла матерью, его больше нет. Как и хазарских Саркела с Итилем, и многих других градов и весей, чья память ушла в землю вместе с их прахом.
Волхвы говорят, что с каждым погибшим собратом всё меньше человека остается в Явском мире и всё больше становится там, в Нави. Так, может, твой дом уже стелется синей тропой в вечность Сварги? Да нет, ещё слишком рано, всего-то три десятка лет прожил на сей земле, ещё столько сделать надобно: построить, укрепить, защитить…
Не зря одолевали князя подобные мысли, ведь подходили они к самому опасному месту – порогу с ёмким прозвищем Ненасытец. Много жизней человеческих взял сей ревущий неведомым зверем норовистый порог вольной Непры – вон сколько курганов рассыпано вдоль него. И не столько жизней забрали воды да огромные каменья его, как злые кочевники, что исстари промышляют на пути в шесть тысяч шагов, кои приходится идти шуйским берегом каждому, кто спускается или поднимается по реке.
Князь понимал, что идти с богатой данью через пороги опасно. Но оставить в потайном месте добычу и двинуться налегке степью в Киев он не мог. Не его это золото, паволоки и прочие ценности, а тех, кто лежат теперь в земле Болгарской. Их родичи, жёны, дети и внуки должны по Прави получить своё, а он, как князь, долг свой священный перед павшими обязан выполнить. Не было на Руси никогда сирот и бездомных, и впредь быть не должно!
Ничего, хоть и устали воины, да домой ворочаемся. Ежели бой завяжется, конница Свенельдова подоспеет, ударит кочевникам в спину, прорвёмся! Так решено было накануне проходить Ненасытец. Про то, что Цимисхес постарается перенять его руками кочевников, Святослав даже не сомневался, слишком хорошо он знал нутро этого византийца. Небось печенеги сразу упреждены были и про богатую поклажу, и про количество воев. Вместе с тем им ведомо, что Свенельд с конницей пошёл в Киев степью. Ворон устроил так, чтоб византийским соглядатаям доподлинно стало известно, что накануне повздорили князь со Свеном и порешили идти в Киев каждый своим путём. Только не знают они, что конница, сделав изрядный крюк по степи, опять вернется к порогам.
Первыми на берег вывели застоявшихся коней, которых взяли на лодьи для князя, темников да охоронцев, чтобы в случае предстоящей схватки могли они руководить битвой и быстро передвигаться. На своём белоснежном коне Святослав отъехал на скалистый выступ и огляделся. Речной ветер рванул полы плаща, а князь стал зоркими очами прощупывать берег. Слух тут не помощник – рёв грозного порога заглушает все звуки вокруг. Только зрение, зрение очами и зрение сердцем. Вот это, второе, и не даёт покоя Святославу: вроде бы всё как надо, но на сердце тяжко, словно что-то не так пошло. Но что и где? Князь снова окинул взором правый высокий берег, потом левый, покрытый бесконечными курганами. Пора давать команду вытаскивать лодьи и груз, но он почему-то медлит. Может, из-за того, что нет до сих пор Ворона, который ушёл со Свенельдом и, по уговору, должен верхом прибыть сюда и сообщить о подходе конницы. А может, какое-то изменение в поведении старого Свена перед расставанием насторожило князя. Показалось Святославу, будто незримая преграда появилась меж ним и старым воеводой. И ранее так бывало, но вот сейчас… Ладно, пора на берег!
Не обнаружив ничего подозрительного, князь, махнув начальникам, направил коня к воде. Предслава стояла тут же, в десятке шагов от ткнувшейся носом в пространство между камнями лодьи, их очи встретились… Как много могут молвить очи жрицы, сколько внутренней силы и ласки может вместить человечий взгляд!!
Князь чуял, но знал не всё. Он не знал ещё, что конница Свенельда уходит сейчас прочь от порогов, а верный его изведыватель лежит, умирая, совсем недалече от Ненасытца, и слабый человеческий возглас заглушается рёвом могучей воды.
Когда Ворон понял, что Свен задумал предательство и собирается поступить со Святославом, как когда-то с князем Игорем, он решил ускользнуть из-под зорких очей личных охоронцев воеводы. Это ему почти удалось, но предательская стрела оказалась быстрее, и Ворон теперь умирал, уходя в Ирий под шум живой и мёртвой Непровской воды. А когда с воинственными криками понеслись на русов разжигаемые близостью богатой поживы кочевники, и кияне стали в Коло, обнажив верные клинки, прямо перед князем рухнула с неба в пожухлую траву невесть откуда взявшаяся мёртвая чёрная птица. И вместе с ней чёрной молнией полыхнула в мозгу Святослава мысль-видение. И понял в сей миг князь, что никуда не подевалось его волховское чутьё, которое лишь усыпил на время Великий Могун, а теперь оно освободилось. И вместил в себя этот бесконечный миг волховского озарения и уходящую прочь Киевскую конницу, и идущих с полуденных берегов Варяжского моря славян-бодричей, чаще именуемых на Руси варягами. Узрел и трех братьев: Рюрика Миролюбивого, Сивара Победоносного и Трувора Верного, что по древнему обычаю были призваны Гостомыслом княжить в градах словенских – Новгороде, Плескове и Белоозере. И свейский отряд, идущий вместе с рарожичами. Из потомков тех свеев и происходит Свенельд, который – теперь Святослав знал это точно – хитростью своей устроил гибель отца, а сейчас, вступив в сговор с врагами, уводил конницу прочь от порогов. И стремился он в подвластные ему приднестровские земли уличей, чтобы, устранив всех свидетелей и сговорившись с оставшимися воинами, появиться в Киеве лишь следующей весной и поведать сказку о зимовке Святослава в Белобережье. Но ничего уже не мог исправить князь. Многое из прошлого и будущего Руси вместил миг волховского прозрения, потому как в божественном Ирии, куда заглянула в сей миг душа, всё было едино и неотделимо от другого, – прошлое и грядущее, смерть и рождение, жизнь и вечное небытие…
