С Лесовским ушло сто пятьдесят матросов и десять офицеров. Триста матросов пойдут с Пушкиным.
Ужасная новость: русские под конец отличились. Они ходили купаться в океанской воде. На косе у бухты Хэда храм Джинджя. Там русские нагадили в помещении, где молятся. От храма следы матросских сапог идут к берегу моря по песку прямо к воде. Очень ясные! Уэкава написал, что удивлен и не ждал от гостей!
Матросы? Не верю! Дело тех, кто хотел поймать Точибана? Но еще нет сведений, что Точибан Коосай в России или что плывет в холодных туманах у скал Сибири.
Говорят, что сын Эгава, новый, молодой, восьмой дайкан в роду, бессовестная личность! Накамура пришел и все доложил. Сжимал кулаки, иногда вытирал лоб бумагой.
– Путаница неизбежна, – закончил он. – Уйдут моряки, тогда наведем порядок.
«Нет, тогда-то и начнется кутерьма. Кажется, дело пахнет переворотами».
– Русские уходят и очень злы на нас.
– Почему?
– Злы, что не могут еще приехать. Но... конечно... они не могли так выразить свое недовольство... Это не они.
Кавадзи сам уверен, что не они. А головой он кивал в знак согласия, слушая доклад, чтобы отрицательного мнения не подчеркивать. Особенно когда произведена провокация. Надо знать, чьих это рук дело и чье указание...
...Легкий бриз. Раннее утро. Солнце еще не всходило. Первую ночь в Хэда команда парохода «Хэнкок» спала мертвым сном. Чистое, но мглистое японское небо как бы томится в предчувствии грядущей жары. Скоро минет раннее лето и начнется дождливый июль.
Роджерс доволен. В Японии климат здоровый, тут не было на эскадре поносов и желтой лихорадки. Он сохраняет в своей плавучей обители континентальное спокойствие и достоинство. Погруженный в дела и заботы, не видит неба, цветущих гор и не чувствует утреннего бриза. Им владеет одно желание: проникнуть, узнать, описать, сделать все, чтобы знали, что сделано хорошо, он открыватель.
Бриз прекрасен, но на картах ветров. Цветы и листья хороши в гербариях, температура морской воды – в колонках цифр солености. Вояжи – в отчетах. Это особая порода людей. Людей без неба, без цветов и без воды, но с отчетами и учеными докладами. Людей организованного будущего. Их радости основаны на знаниях, образовании и служебных успехах, а эмоции извлекаются из бульварных романов и повторяются на собственном опыте, как бы при этом размножаются в копиях.
Тонкое лицо, тонкий ум Роджерса и его черные глаза зорко и с нетерпением глядят на север, где холодно, где жестокий шторм на мелях, но где в морских песках на баре великой реки, у двери в новый мир, лежит золотой ключик. Прибыл лейтенант, командующий русскими моряками, для переговоров.
...Кости леденеют у Мусина-Пушкина от того, что может произойти с «Хэдой»! Вард отказался идти, расторг контракт. Прислал письмо. Дал объяснения Михайлову и Шиллингу. Шиллинг срочно возвратился с его письмом. Теперь вся ответственность на Пушкине. Кто же знал? 34 английских и 22 французских корабля ушли на Камчатку!
На столе ром, виски, бренди.
«Russians are in distress»[76], – подумал коммодор. Явно. Это уже далеко не те молодцы, о которых рассказывал Адамс.
– Я возьму вас на свои суда. Моя эскадра идет для описей в ваши воды. Я доставлю вас в Де-Кастри.
На устьях Амура адмирал Путятин перед уходом в Японию был предупрежден местным начальством, что из Петербурга получено сообщение еще в позапрошлом году. Гидрографическая экспедиция идет к нам из Штатов. Великий князь Константин предупредил секретным письмом Невельского: необходимо оказать содействие в пределах разумных возможностей, сообразуясь с нашими собственными интересами. Об этом также писано из Петербурга Путятину. Адмирал обо всем предупрежден Муравьевым.
Экспедиция пришла. Вот где мы ее встречаем. Два корабля в бухте Хэда. Один остался в Симода. Два – в море, на описи.
Пушкин насупился. Он и Роджерс совершенно не походят друг на друга. Александр Сергеевич на вид рыхлый, мягкий, с большими усами. В нем есть что-то от «маниловизма».
Роджерс узок лицом и фигурой, с редкими бровями и усиками, сгусток энергии, в любой миг готов выпрыгнуть из-за стола, как джампинг джек[77].
Роджерс по-дружески предложил, без обиняков. Ведь они сами так долго этого добивались. Неужели теперь проявят упрямство? Они сами просили Адамса взять их в Россию, высказывали недовольство, мол, у американцев преувеличенное понятие о нейтралитете настолько, что не хотят спасти потерпевших кораблекрушение. И вот я, с восьмью кораблями, сам предлагаю то, что они хотели. Меня не задержит никакой английский флот. Я не Вард, и у меня паровые суда, а не парусные шхуны.
– Я вас всех возьму сразу и доставлю в Де-Кастри. Если не случится чего-то непредвиденного. Крейсера ваших противников никогда не посмеют задержать мою эскадру. С нами вы пройдете. Мы высадим вас там же, куда «Вильям Пени» доставил вашего капитана.
Мусин-Пушкин ответил, что благодарит коммодора, но не желает подвергать его опасности и втягивать дружественный флот во время войны в конфликт. Не может принять предложения. В храме Хосенди Пушкин собрал свой маленький военный совет.
– Господа, если Роджерс доставит пас в Де-Кастри, мы не можем ему, как торговому капитану, заплатить за это. Что же он потребует с нас?
Все поняли. Да, верно!
– Роджерс в Де-Кастри попросит разрешения описать лиман Амура и фарватеры. Наш отказ будет равносилен оскорблению флага. Мы не смеем открыть ему, не смеем обмануть или уклониться. Я ответил: мы отказываемся, чтобы вы не понесли ответственность! Если же мы дадим ему право совершить опись, то все наши секреты при первой же встрече американской эскадры с англичанами не могут не стать известными нашим противникам. Ради сохранения военного секрета России я рискнул отказаться от предложения и, может быть, поставил под смертельную угрозу вверенный мне экипаж и вас, господа офицеры. Прошу помнить и быть наготове, чтобы с честью и бесстрашно встретить любую угрозу. Берегите дух людей; упражнения и молитвы – это еще не все. Не отходите от людей, не замыкайтесь в своем кругу.
...Сами пока не описываем Амура как следует, но стараемся все же, как можем. Наша вечная надежда на будущее! Тяжко, но что поделаешь! Сами не идем. Долг наш хранить тайну в военное время.
Жара. Алексей вышел на улицу.
Какая же судьба ушедших? А все эти секреты потом запросто кто-нибудь выдаст в Петербурге. С японцами у адмирала полная договоренность – они обещали снабжать и кормить триста человек. Теперь говорят, что матросы осквернили храм. Мы уже надоели, и они поторапливают. Прежней пользы от нас мало, хотя люди работают на их шхунах.
Жаль Оюки, она одна безоблачно счастлива... Японские рабочие, кажется, не верят и смеются, когда при них поминают, что матрос нагадил в храме Джинджя.
...Мичман Михайлов приходил к губернатору Симода прощаться. «Грета» прислана американским банкиром из Гонконга. Сайлес написал письмо Путятину. Михайлов, матросы и повар из Гекусенди перешли на борт немецкого парусника. Американские суда, по донесениям из Хэда, вышли из Кинтяку, как в народе зовут Хэдскую бухту. Означает – кошелек. Роджерс не договорился с Пушкиным. Пароход американцев ходит в заливе Суруга и посылает шлюпки для описи берегов. Один американский корабль опять стоит у Симода.
– А капитан «Греты» даже не попросил позволения, не узнал, разрешается ли ему идти в Хэда.
Американцы каждый вечер ходят в западное заведение. На домах опять, как при кораблях Адамса, появились вывески: «Welcome», «Beach Hotel America», «Doctor», «Drugs»[78].
Чего только не происходит... Можно с ума сойти!
Дела много, скучного и ненужного! Начнем совершать «вежливые убийства»! Как тут не подумать, что американский бизнес безобидней? Но никто из нас не поддается, твердо стоим на своем! Место Эгава-старшего занял его сын, восьмой дайкан в роде. Человек молодой, но совершенно бессовестный! Все встает на свое место. Кавадзи опять идет в Эдо. Там, выходи из дома, помни, что «встретишь семь врагов». Но нет еще известия о фазанах. Значит, и рано еще мечтать о расплате.
Саэмон но джо подымается пешком по аллее лавровишневых деревьев. Дальше, среди сосен, дорога поворачивает. Рабочие несут каго. Тянутся сопровождающие подданные с вещами и оружьем, охрана и носильщики.
Опять предстоят ночевки на знакомых станциях.
С перевала видно море. Оно пустынно. Грусть на сердце! Какая скука!
Ушел Путятин. Ушла «Кароляйн» с американской красавицей. Ушел Роджерс. И ушла «Грета». Все, как мы желали! На берегу больше нет американских семей. Как мы требовали! Все по-нашему! Вернемся и мы к привычной жизни!
А день разгорелся. Самая жаркая пора лета. И душно и влажно.
Алексею иногда кажется, что он в средней полосе России. Такая же тишина и жара, по утрам, чуть свет, крестьяне идут на иоле. Здесь, в Хэда, они страшатся солнца, как злейшего врага: и мужчины и женщины закутывают лица в черное до глаз и надевают черные халаты и штаны, работают босые на залитых водой полях, похожих па небольшие квадратные бассейны.
