Кристин знала, что Гэуте бывает ветреным в обращении с женщинами, и это было ей не по нраву, но она думала: все это происходит большей частью из-за того, что женщины слишком уж ласковы с красивым юношей, а Гэуте общителен и добросердечен. Наверное, чаще всего это были просто дурачества и забавы, потому что он никогда не принимал близко к сердцу своих любовных дел и не таил их от всех, как когда-то Ноккве. Он сам пришел и рассказал матери, когда у него родилось дитя от одной молодой девушки из Сюндбю. Это случилось два года назад. Гэуте щедро наделил мать ребенка приличным ее положению приданым, а девочку он намеревался взять к себе, когда ее отнимут от груди, рассказывал Кристин господин Сигюрд. Гэуте, казалось, очень любил свою маленькую дочь и всегда навещал ее, когда бывал в Вогэ. Она была прелестным ребенком, с гордостью рассказывал Гэуте, и при крещении он велел дать ей имя Магнхильд. Кристин также полагала, что раз уж мальчик согрешил, то лучше всего будет, если он возьмет свое дитя к себе домой и станет ему преданным отцом. Она сама очень радовалась тому, что маленькая Магнхильд будет жить здесь. Но девочка умерла, достигнув годовалого возраста. Гэуте очень сокрушался, прослышав об этом, да и Кристин была опечалена тем, что так ни разу и не повидала своей маленькой внучки,
Кристин всегда бывало очень тяжело бранить Гэуте. Он был таким хилым в младенчестве и потому дольше, нежели все другие дети, держался около материнской юбки. К тому же он очень походил на ее отца. И казался таким степенным и положительным малышом – серьезно, совсем как взрослый, ковылял он следом за матерью и постоянно с самыми благими намерениями пытался сделать что-нибудь для нее, полагая в своей детской невинности, что приносит ей этим огромную пользу. Нет, у нее никогда не хватало духу быть слишком строгой с Гэуте – если он и делал что-нибудь не так по свойственным его возрасту недомыслию или простоте, то всегда достаточно было нескольких ласковых наставлений. Ведь мальчик был такой понятливый и разумный.
Когда Гэуте минуло два года, их домашний священник в Хюсабю, который был весьма сведущ в детских недугах, посоветовал, чтобы мальчику снова стали давать женское молоко, раз уж никакие другие средства не помогают. Близнецы тогда только что родились, и у Фриды, кормившей Скюле, хватило бы молока еще на одного ребенка. Но Фрида брезговала бедняжкой Гэуте – он был такой уродливый, с огромной головой, худеньким и вялым тельцем. К тому же он еще не мог ни разговаривать, ни держаться на ножках. Служанка боялась, что он подкидыш троллей, хотя ребенок был вполне здоровым и пригожим до того, как с ним десяти месяцев от роду приключилась болезнь. Но все-таки Фрида отказалась положить Гэуте у своей груди; поэтому Кристин пришлось самой начать кормить, и он сосал материнскую грудь, пока ему не минуло четыре зимы.
С той поры Фрида невзлюбила Гэуте и постоянно придиралась к нему, насколько ей позволял страх перед хозяйкой. Фрида теперь сидела на женской скамье по правую руку от госпожи и распоряжалась ее ключами, когда Кристин отлучалась из дому. Она говорила своим хозяевам все, что вздумается. Кристин многое спускала ей с рук; служанка забавляла ее. И хотя подчас и досаждала ей, но ока всегда старалась все сгладить и поправить, если Фрида совершала какое-либо безрассудство или бывала уж очень несдержанна на язык. Фрида безмерно досадовала, что Гэуте сидит теперь на почетном месте и скоро станет хозяином в усадьбе. Она все еще считала его несмышленым мальчишкой. Фрида расхваливала других братьев особенно Бьёргюльфа и Скюле, которых выкормила грудью. Над Гэуте же она глумилась за его низкий рост и кривые ноги. Гэуте относился к этому благодушно:
– Да, знаешь ли, Фрида, если бы я сосал твою грудь, то стал бы таким же богатырем, как мои братья. Но мне пришлось довольствоваться молоком моей матери. – И он улыбался Кристин.
Мать с сыном часто бродили вечерами вместе на вольном воздухе. Тропинки через пашни бывали местами так узки, что Кристин приходилось идти следом за Гэуте. Он шел впереди нее, держа в руках секиру. Он казался таким возмужалым! Мать невольно улыбалась за его спиной. Ее вдруг, совсем как в молодости, охватывало проказливое желание налететь на него сзади, прижать его к себе, смеяться и шутить с ним, как она иногда делывала в те дни, когда он был мальчиком.
Несколько раз они доходили до того места, где обычно стирали белье. Они садились и прислушивались к шуму реки, которая стремительно неслась мимо, пенясь и белея в предвечерних сумерках. Чаще всего они почти не разговаривали между собою. Но случалось, что Гэуте расспрашивал мать о старине и о прошлом ее рода. Кристин рассказывала ему обо всем, что она видела и слышала в детстве. Ни об отце, ни о годах, проведенных в Хюсабю, никогда не говорили они в такие вечера.
– Вы, верно, озябли, матушка, – сказал Гэуте. – Нынче вечер холодный.
– Да… И спина у меня застыла, пока я сидела тут на камне. – Кристин поднялась. – Я становлюсь совсем старухой, Гэуте!
Она поднималась в гору, опираясь рукой о его плечо.
Лавранс спал как убитый в своей постели. Кристин зажгла небольшую светильню. Ей захотелось немного посидеть и насладиться покоем, царившим в ее душе. К тому же и руки у нее тоже всегда было чем занять. Наверху, у нее над головой, Гэуте с грохотом уронил что-то. Потом она услышала, как он лег в постель. Мать выпрямилась на минуту и улыбнулась язычку светильни. Она слабо пошевелила губами, осенила крестом свое лицо, и грудь, и воздух впереди себя. Потом опять принялась за шитье.
Бьёрн, старый пес Эрленда, вскочил, отряхиваясь. Он сладко потянулся на передних лапах и зевнул. Потом затрусил через горницу к хозяйке. Стоило ей потрепать его по шее, как он сразу же положил передние лапы ей на колени, а когда она ласково заговорила с ним, принялся вертеть хвостом и усердно лизать ей лицо и руки. Потом Бьёрн стал потихоньку отползать обратно, поворачивая морду и искоса поглядывая на женщину: воплощением нечистой совести были и его маленькие, похожие на бусинки глазки и все его тугое мохнатое тело до завитка хвоста. Кристин украдкой улыбнулась и сделала вид, будто ничего не замечает, – тогда пес вспрыгнул на ее постель и свернулся клубочком в ногах.
Спустя некоторое время она загасила пальцами тлеющий фитиль и бросила его в масло. Серый свет летней ночи брезжил за маленьким оконцем. Кристин прочла перед сном молитвы, тихо разделась и забралась в постель. Она удобно подоткнула подушки под грудью и под плечом, а старый пес привалился сзади к ее спине. Вскоре она уснула.
Епископ Халвард сделал отца Дага своим управителем в приходе, и тогда Гэуте откупил у него епископскую десятину на три года вперед. Он также скупал в приходе кожи и съестные припасы, посылая все это санным путем в Рэумсдал, а оттуда весною морем до Бьёргвина. Кристин не совсем по душе были эти торговые дела сына; сама она всегда продавала товары в Хамаре, потому что так поступали раньше и отец ее и Симон, сын Андреса. Но Гэуте основал нечто вроде торгового сообщества со своим зятем Герлаком Паусом, а тот был Умелым купцом и находился в близком родстве со многими из самых состоятельных немецких купцов в Бьёргвине.
Дочь Эрленда Маргрет и ее муж побывали в Йорюндгорде летом, вскоре после смерти отца; они принесли богатые дары церкви за упокой души Эрленда. Когда Маргрет была юной девушкой и жила в Хюсабю, ее отношения с мачехой не шли дальше весьма умеренной дружбы, и в те годы она не обращала внимания на своих маленьких сводных братьев. А ныне ей было уже тридцать лет, и она не имела детей в браке; теперь она выказывала своим красивым взрослым братьям самую горячую сестринскую приязнь. И не кто иной, как Маргрет устроила этот договор между мужем и Гэуте.
Маргрет была все еще хороша собою, но она сделалась такой громадной и толстой, что Кристин казалось, будто она никогда в жизни не видела столь тучной женщины. Но тем больше серебряных пластинок умещалось на ее кушаке, а серебряная застежка величиною с небольшой ручной щит вполне к месту красовалась на ее обширной груди. Ее дородное тело было всегда, словно алтарь, убрано самыми дорогими тканями и украшениями из позолоченного металла – Герлах, сын Тидекена, как видно, чрезвычайно горячо любил свою супругу.
Весной прошлого года, во время весеннего тинга, Гэуте гостил у сестры и зятя в Бьёргвине, а осенью отправился через горы с табуном лошадей и там продал его. Поездка эта оказалась столь прибыльной, что Гэуте поклялся снова повторить ее нынешней осенью. Кристин полагала, что ему не следует в этом препятствовать. Видно, и у него в крови было что-то от отцовского пристрастия к дальним поездкам. Он, наверное, угомонится, когда станет постарше. Увидев, что он томится и жаждет уехать со двора, мать стала сама поторапливать его, так как в прошлом году ему пришлось возвращаться домой через горы уже посреди зимы.
