Вот и катятся нарты по замерзшей Уссури. Радуются солдаты.
— Не спишь, Кузьма! — окликает товарища Михайло.
— Уснешь тут!
— То-то, не спи, а то свалишься!
А через некоторое время неугомонный Леший опять кричит:
— Как там без нас в Хабаровке?
— Живут… — односложно отвечает Кузьма.
— И я думаю: живут.
В Хабаровке, о которой вспоминали путники, давно наладилась размеренная жизнь, будто и не весной высадились здесь линейцы, а живут уже не один год. Как и положено на зимних квартирах, здесь не только работали, а занимались строем, от которого отвыкли солдаты. Маршировали на плацу, а Ряба-Кобыла требовал:
— Подай ногу! Левой! Левой!
Кололи штыками сплетенные из хвороста чучела, стреляли по мишеням.
Шел конец декабря. Не было вестей от Лешего и Сидорова, давно не проезжали курьеры из Иркутска и Николаевска. И что там, как в России, хоть бы какой слух дошел…
Вечерами офицеры собирались в доме батальонного командира. Просторная комната, окнами с одной стороны на плац, с другой — на лес, заменяла им и клуб, и гостиную. Когда за окнами монотонно подвывал ветер или мела пурга, Афимье Константиновне приходилось проявлять немалую изобретательность, чтобы развлечь офицеров. Она встречала их у дверей и объявляла:
— Сегодня, господа, «сутолка» отменяется. Карты я убрала. Сегодня мы будем читать рассказ «Севастополь в декабре месяце».
— Бр-р, опять про зиму… — шутливо ежился Козловский.
— Чье сочинение? — спрашивал адъютант батальона.
— Право, не могу сказать…
Афимья Константиновна доставала привезенную из Иркутска книжку журнала «Современник», всего трехлетней давности, и, значит, по амурским понятиям, совсем свежую, листала ее и говорила:
— Подписано: «Л. Н. Т.». По-видимому, кто-то из офицеров, участников обороны Севастополя.
— О Севастополе! Давайте, — оживлялся Козловский.
— Вот вы и будете читать, — передавала поручику журнал хозяйка.
А когда после чтения и чая офицеры вставали из-за стола, Афимья Константиновна говорила:
— В следующий раз каждый расскажет какую-нибудь историю из своей жизни.
— А что если я не переживал никаких историй? — спрашивал Козловский.
— Не скромничайте, поручик, что-нибудь да припомните.
Приглашали на вечера солдат-песенников и, послушав их, расходясь, жалели, что в Хабаровке, кроме сигнальной трубы да барабанов, нет никаких музыкальных инструментов.
— Летом приплавим пианино из Иркутска, — обещала хозяйка. — А пока, что поделаешь.
— Эх, далеко Прещепенко, — вздыхал Козловский, — с ним можно было бы устраивать отличные музыкальные вечера.
— Знаю, знаю, зачем он вам нужен, — смеялся Дьяченко. — Поспорить захотелось.
— В том числе, — улыбался Козловский.
Под самый Новый год примчался в Хабаровку на казачьих лошадях курьер из Благовещенска штабс-капитан 14-го линейного батальона. Он привез приказы и, разумеется, новости, разговоров о которых хватило потом не на один вечер.
— Вы, конечно, еще не знаете, господа, да где вам знать в такой глуши, — говорил курьер, греясь второй кружкой чая. — За успешное заключение Айгуньского трактата наш генерал-губернатор Николай Николаевич Муравьев возведен государем в графское Российской империи достоинство с присоединением к его фамилии названия Амурский! Так что теперь Николай Николаевич — граф Муравьев-Амурский!
— Награждены орденами и пожизненными пенсионами Корсаков, Казакевич, Невельской, Буссе, — со скрытой завистью продолжал курьер, — и многие, многие другие. Со мной приказы, касающиеся вашего батальона и лично вас, капитан.
Яков Васильевич вскрывал пакеты.
Приказом от 24 декабря Сибирские линейные батальоны переименовывались в Восточносибирские с присвоением им новых номеров. 13-й линейный батальон становился 3-м Восточносибирским, соседний с ним 14-й, расположенный в Благовещенске, стал 2-м, 15-й — 4-м, а 16-й стал первым.
Между тем штабс-капитан спросил:
— Как вы думаете, господа, сколько новых селений возникло за это лето на Амуре и Уссури?
— Да уж не меньше, чем в прошлом году… станиц пятнадцать.
— Тридцать одно! — воскликнул курьер. — Тридцать одно! Это позволило 8 декабря образовать Амурскую область с центром у нас, в Благовещенске. Неужели не слышали?.. Ну и Пошехония у вас! Сейчас ждем в Благовещенск своего военного губернатора генерал-майора Буссе. Кстати, вы помните бесславный поход 1856 года? Ну, кто не помнит, так слышал. В связи с этим походом и назначением Буссе в Иркутске ходят по рукам стихи. Только это строго между нами, господа, и прошу не записывать. Даже не знаю, — замялся он, — читать ли?
— Пожалуйста, — попросил Козловский, — дальше Хабаровки стихи не уйдут. Вы сами изволили заметить, что у нас глушь.
— Ну, хорошо, хорошо. Только, упаси вас бог, подумать, что я причастен к их сочинению. Стихи касаются нашего военного губернатора. Впрочем, я надеюсь, господа, на ваше слово. Итак, стихи таковы…
Штабс-капитан прищурился, словно припоминая, и, постукивая пальцем по столу, прочитал:
Память страшного похода
Пятьдесят шестого года
Свято чтит страна.
Вот по этим-то заслугам,
Говорят, к его услугам
Область создана!
Дьяченко рассмеялся и сказал:
— А что, на мое мнение — очень верные стихи. Такие бы еще про Облеухова. Ну, а теперь послушайте приятную весть.
Батальонный командир зачитал приказ о производстве в подпоручики юнкера Михнева.
— Наконец-то! — воскликнул Козловский. — Какая жалость, что далеко рота Прещепенко. Теперь до лета Михнев может и не узнать, что стал наконец офицером.
— А кто такой юнкер Михнев? — спросил новый командир первой роты.
— Тут давняя история. Михнев много лет ждет этого приказа, да все не хватало каких-то бумаг, — объяснил капитан.
— Но там, мне помнится, был приказ, касающийся лично вас, господин капитан, — подсказал курьер.
— Читай же, Яков, — попросила жена.
Дьяченко сломал сургучную печать на последнем пакете и вынул приказ. Он действительно касался Якова Васильевича и был для него совершенно неожидан. Во всяком случае, после стычки с младшим братом влиятельного Кукеля, он ничего подобного не ожидал. Приказ объявлял, что станица номер четыре, заложенная летом на Уссури, получила наименование Дьяченковой.
Офицеры столпились вокруг капитана, посыпались поздравления.
— Неужто так и будет называться Дьяченкова? — удивлялась Афимья Константиновна.
— Эх, знать бы раньше! — воскликнул Козловский. — Я бы там таких теремов понаставил! А то станица номер четыре… Подумаешь.
Утром курьер попросил построить весь наличный состав батальона.
— Уже второй год ведется розыск беглого солдата нашего батальона Михайлы Лаптя, — объяснил он. — Есть слух, правда, непроверенный, что он прибился к вашему батальону. Когда вы уезжали из Благовещенска, одному из солдат, знавших Лаптя, показалось, что он сидел за веслом на одной из ваших барж. Я лично знал мерзавца и хотел бы сам убедиться, что слух этот не имеет оснований.
Разговор происходил в присутствии адъютанта батальона, и Яков Васильевич приказал ему построить батальон.
— Всех, не оставляя даже дневальных в казармах, — сказал он, а сам подумал, что Лешему и на этот раз повезло. «Не уйди он к заливу Святой Ольги, кто знает, как бы все обернулось».
Батальон построился на плацу. Штабс-капитан в сопровождении Дьяченко и адъютанта медленно дважды обошел строй.
— Все? — спросил он.
— Трое больных, давайте зайдем в казарму, — предложил адъютант.
В последней казарме, в углу, отгороженном для больных, лежали три солдата. Михайло Лаптя-Лешего, конечно, среди них не было. И курьер в тот же день отбыл обратно встречать Новый год в Благовещенске.
А в Хабаровку за день до Нового года примчался из Софийска поручик Прещепенко и, конечно же, с гитарой.
— Вы должны остаться у нас на Новый год, — потребовала Афимья Константиновна.
— Буду беспредельно рад, — он прижал руку к сердцу. — Если… — тут Прещепенко взглянул на Якова Васильевича, — если разрешит батальонный командир.
— Яков, ты, конечно, не пошлешь господина Прещепенко в пургу и буран обратно?
— Ну, пурги и бурана пока нет, — кивнул на замерзшее окошко капитан. — Однако поручика и его гитару мы оставим.
Прещепенко давно рвался в Хабаровку, и помог ему случай. Надо было доставить командиру батальона приказ контр-адмирала Казакевича. В нем говорилось, что получены сведения о приготовлениях Англии и Франции к новой войне с Китаем, следовательно, можно ожидать активности этих держав и против русских владений на Амуре. Предписывая регулярным войскам и казакам по Нижнему Амуру и Уссури быть в военной готовности, Казакевич приказывал Дьяченко заложить две речные канонерские лодки по приложенным чертежам. Для вооружения их разрешалось взять крепостные орудия из станицы Казакевичевой.
