— Иди; когда покличу.
— Не сейчас, значит?
— Не, когда покличу, — повторил он и, поцеловав в лоб, отвернулся от нее и вступил в разговор с другими.
— Я давно не видела, чтобы кто-нибудь пришелся ему так по душе, как вы, Людмила, — говорила ей Воскобойникова, отозвав к дивану.
— По душе… — усмехнулась Людмила Петровна. — У них в деревне это иначе называется… ха-ха-ха!.. «По душе»!.. Мнози борют мя страсти… слыхали, как он говорил? Слыхали?
— А вы его не злите, Людмила!
— Еще не того дождется!
— Что ж… вы для того и поехали сюда?
— Нет, конечно… Просто любопытно!.. Надежда Ивановна, скажите мне, кто этот явный иудей, с неумным лицом, с бриллиантовыми кольцами на руках? Он все время молчит и усердно ест.
— Не знаете? Но ведь это Симанович! Бессменный личный секретарь Григория, правая рука по всем делам. Между прочим — большой ювелирный магазин на Владимирском.
— Вот оно что! А тот, что целует… смотрите!.. в ушко рыжеволосую, у которой вид греческой Лаисы?
— Иван Федорович? Ну, неужели и его не знаете?!
— Откуда же!?
— Иван Федорович Манасевич-Мануйлов.
— О-о!.. — воскликнула Людмила Петровна и вспомнила опять мамыкинские разговоры. — Аферист… сторукий и стоязыкий петербургский Рокамболь!
— Что вы, Людмила! — схватила ее за руку Воскобойникова. — Вы много, кажется, выпили… Он очень милый и полезный человек. И к тому же ближайшее доверенное лицо премьер-министра Штюрмера.
— А кудлатый, с грязной бородкой… у которого глаза разные?
— Вот этого не знаю. И лейтенанта не знаю. А не все ли вам равно, Людмила? Каждый пришел сюда по своему собственному, личному делу. Каждый пришел за помощью к Григорию.
— Но, кстати, почему сюда, а не на его квартиру?
— Случайная житейская причина: эти дни у Григория Ефимовича ремонт в квартире на Гороховой. Я ведь вам уже рассказывала, Людмила!.. Вы очень рассеянны, голубка, или… очень много выпили.
Пожалуй, она действительно выпила сегодня больше, чем следовало. Это была неосторожность с ее стороны, от которой предостерегал все тот же Мамыкин.
Она могла оказаться не в меру разговорчивой, болтливой и тем, — случайно, может быть, — навредить своим друзьям и себе самой, — Людмила Петровна озабоченно подумала об этом.
В тот час, когда Людмила Петровна находилась на Ковенском переулке, в квартире «инженера Межерицкого», а Федя Калмыков ужинал с журналистом на тишкинском поплавке, на водах Большой Невки неторопливо плыл, ничем не выделяясь среди других, светлоголубой моторный катер, держа путь от Аптекарской набережной к Гренадерскому мосту.
На катере находилось четверо мужчин (трое в военном, а один в цивильном платье). Они сидели вплотную друг к другу, занятые оживленным разговором.
Вернее, говорил больше всего «штатский», пыхтя от одолевавшей одышки. Это был жирный, тяжелый, трехподбородый человек ниже среднего роста, с загнутой узкой эспаньолкой, с темными подстриженными усами во всю губу; прическа — ежиком, глаза — темные, смеющиеся светлячки.
— И вот, — продолжал свою речь толстяк. — Я думая…
— Позвольте, кому поручено охранять Распутина?
— Погодите, Мамыкин!.. Вы помешали Алексею Николаевичу.
— Нет, отчего же, господа! — возразил рассказчик. — Вам следует это знать. Без этого дела не сделаете. Вы — офицеры, и вам нужно ясно представлять дислокацию, так сказать.
Он стряхнул за борт пепел ароматно дымившейся сигары, громко посапывая, сделал затяжку и продолжал:
— Наблюдение — дело охранного отделения собственно. Но они все проверяют друг друга. Начальник департамента полиции, например, не верил охранному, а дворцовая полиция не верила им обоим… Потом охранные автомобили, которые всегда, Гришку оберегают. Затем, знаете, «секретари», целый штат охранников! Секретари там у него по очереди дежурят. В последнее время к нему двадцать четыре агента было приставлено. Один из секретарей — жид Симанович, другой — Волынский был, затем бывший инспектор народных училищ, Петушков по фамилии: пренеприятный субъект с разноцветными эдакими, блудливыми глазами, с всклокоченной такой бородкой. На него дело было: приводил к себе на квартиру учениц… капли давал, а потом… и того! Эти секретари при нем постоянно. Я задался целью выяснить: кто из них «политикой» занимается, а кто другими делами.
— Мародерством!
— Так точно. Я успел обыскать их всех. У кого двадцать — тридцать дел — самых грязных дел! — было для проведения. В особенности у этого инспектора народных училищ и у Симановича. Запечатанные конверты с письмами Распутина такого содержания: «Милой, дорогой, сделай…» А по какому делу — не сказано. Эти письма могли ходить без его ведома.
— Это очень на руку, я это знал! — сказал Мамыкин и подтолкнул локтем своего соседа-офицера.
— Да-a, письма без адреса, — секретари ими промышляли. Для самого грязного свойства! Например, история помилования ста дантистов, которая дала секретарю около ста тысяч, а Гришка жаловался, что получил только шубу енотовую да шапку. Врет, каналья! Когда я начал обыски, то получил вдруг приказание прекратить их.
— Приказание?.. Вам? Министру внутренних дел?
— Да, мне.
— От кого же?
— Привез мне Губонин такой… восходящая звезда в охранном. Привез от Вырубовой письмо, что, мол, императрица повелевает мне не делать ничего такого, что могло бы понапрасну растревожить «святого старца». А через день заехал ко мне сам Штюрмер с тем же и потребовал это письмо обратно.
— И вы отдали?
— Отдал.
— У вас не сохранилась копия его, Алексей Николаевич? Ах, жаль, что отдали!
— Поверьте это было не так просто! Когда я это письмо получил, то по привычке (если неприятное письмо, то я его всегда рву) — прочел, разорвал и бросил в корзину. А когда с меня стали его требовать, я говорю, что у меня его нет. Но, к счастью, оно в корзине нашлось, так что его пришлось подклеивать… Они думали, что я смогу шантажировать, и требовали вернуть письмо. Страшный труд — подклеивать, господа! Но иначе могли не поверить. Говорит мне Штюрмер: «Вы спрятали его. Покажите! Такой важный документ, боже мой…» Пришлось отдать. Зато у меня другой документик припрятан. Не здесь — в деревне у себя храню на всякий случай. Я об этом вам рассказываю, господа, как дворянин дворянам, не правда ли? Вы должны иметь представление обо всем.
— Да, да, мы должны иметь представление обо всем, — в один голос отозвались трое военных.
— У меня есть копия нотариальных бумаг: сделка, господа, с продажей земли в пограничной полосе немецкому заводу Штрауха. Ай-ай-ай… кто же продал! А продал всего лишь год назад не кто иной, как сам Борис Владимирович Штюрмер — премьер, глава правительства!.. И при помощи своего наперсника Манасевича-Мануйлова! Имелись сведения, что царица знала это и благословила.
— Всех на виселицу, все подкуплены немцами! — глухо сказал один из офицеров и крепко-крепко выругался при общем сочувствии.
— Ох, немцы! — подхватил словоохотливый толстяк. — То ли еще, господа, творится?! Распутин…
— …Он очень удобная педаль для немецкого шпионажа. Хотя я его не улавливал в этом деле, но логически мне казалось всегда, что он шпион… Не сознательный, возможно, но, безусловно, подходящий «инструмент» для немецкой разведки. Через него очень легко узнавать, что делается в Царском… Вот вам факт… извольте, господа. Гришка ездил в Царское, а Рубинштейн Митька дал ему поручение: узнать, будет ли наступление, или нет… Причем Рубинштейн объяснял близким, что это ему нужно для того: покупать ли в Минской губернии леса, или нет… Потому что, если будет наступление, значит, можно покупать: а если не будет — деньги в другую сторону можно повернуть. Понимаете?.. Гришка очень хорошо выполнил шпионское поручение и получил от приятеля неплохой куш. Он же сам рассказывал… «Приезжаю, говорит, в Царское, вхожу: папашка сидит грустный. Я его глажу по головё и говорю: «Чего так?» А он отвечает: «Все мерзавцы кругом! Сапог нет, ружей нет — наступать надо, а наступать нельзя»… И государь привел факт: рассказывали ему, будто бы часть войск — полк — приводили представляться, а полк проходил в новых сапогах. Затем проходил другой полк — тоже в новых сапогах. Оказывается, они за пригорком переобувались! Пара сапог на двоих солдат! Царь просил проверить это. Оказывается, все верно. Вырубова — та все знает и тоже говорит: «Ах, верно…» Ну, так вот, государь говорит: «Наступать нельзя». — «А когда будешь?» — спрашивает Гришка. «Ружья будут только, через два месяца: раньше не могут. Ружья французы обещали, а пока не дадут — не могу».
— Кроме того, что вы нам рассказывали, Алексей Николаевич, вы не вспомните еще каких-либо фактов?
— Еще?.. П-пф-фу… мало ли что можно еще вспомнить, господа! Ведь в моем распоряжении… хм, в моем распоряжении были такие штучки… хм, было!
