– Вот тут кто! Антон Иваныч! – воскликнула Анна, радуясь почему-то появлению Антона.
Здороваясь с Антоном, осматривая его с ног до головы, она подумала: «Веселый мужик! И за что я его раньше Не любила?»
Матвей глядел на Антона ласковыми глазами и, улыбаясь, говорил:
– Ты, черт рыжий, приоделся, важный стал. Максимка вон за барина тебя принял.
– Неужели это Максимка такой? А ведь я думал – это Артем! – с улыбкой посматривая на Максимку и поглаживая свою огненно-рыжую бороду, сказал Антон.
– Хо, брат! Артем такой вымахал, что хоть правофланговым ставь, – засмеялся Матвей. – Ну, пошли в избу, пошли.
Они скрылись в избе, а Максимка пустился в огород сказать деду Фишке о появлении гостя, которого отец обнимал от радости, потом назвал «рыжим чёртом» и сейчас увел в избу угощать.
Пока пили чай, вспоминали о прожитом. Вскоре пришел дед Фишка, потом Агафья, и разговор сам собою перекидывался с пятого на десятое. Агафья вытащила из ящика когда-то припрятанную бутылку водки, я ее не торопясь распили. Антон с одинаковым интересом слушал все, что рассказывали: о потере пасеки, о трудной жизни, о борьбе за кедровник.
Немало интересного рассказал и сам Антон, Он прожил в ссылке, в глухой деревушке Нарымского края, около пяти лет, несколько раз тайком на лодке ездил к Беляеву в гости, а когда окончился срок ссылки, заезжал к нему попрощаться. Зная, что он собирается побывать в Волчьих Норах, Тарас Семенович попросил его кланяться всем Строговым, передать им горячий привет. То, что Беляев и в ссылке не забыл старых друзей, всех очень растрогало, а Агафья даже прослезилась.
– И скажи, какой человек! За народ, значит, муку принимает… – Она рукой размазала по лицу крупные слезинки и, посмотрев на Матвея, добавила: – А ты бы, Матюша, взял бы да и отписал ему про нашу жизнь…
– Мне он с первого разу понравился, – заговорила Анна. – Помню, приехал с этим, с черным, дай бог ему царство небесное, с Федором Ильичом Соколовским, к нам на поля. Сели мы ужинать, а он большой, какой-то неловкий, я говорю: неудобно, мол, без стола-то. А он, как сейчас помню, засмеялся и говорит: «Ничего. Мы тоже не из бар».
Матвей сидел, опустив голову. Привет Беляева, посланный с Антоном, поднял в нем такие чувства, которые трудно было высказать. Он сознавал только одно: Беляев дорог ему сейчас не меньше, чем тогда, давно, когда он, рискуя своей головой, позволил ему организовать собрание в тюремном бараке, а затем совершил, пожалуй, самое дерзкое дело в своей жизни – вывез Беляева из тюрьмы на глазах у всех в коробе со снегом.
В самом конце строговского огорода, где на узкой полоске нераспаханной земли росло несколько березок и черемуха, Матвей и Антон лежали в тени на мягкой траве. От влажной земли, никогда не просыхавшей у самых корней кудрявого черемухового куста, пахло сыростью. Жужжа, над ними проносились толстые полосатые шмели, отяжелевшие от хорошего взятка на белом диком клевере; трепетавшие от легкого ветерка листья шелестели то громче, то тише.
– Ну, служба, рассказывай все по порядку, да смотри чего-нибудь не пропусти, – сказал Матвей, лаская взглядом старого друга. – Давно я уже ни с кем не разговаривал. Считай с той поры, как Ольга Львовна была. И скажу тебе по совести – с этим проклятым кедровником измотался, а сегодня прямо готов был избить мужиков.
Антон снял серую шляпу; прищурившись, взглянул на солнце. Матвей заметил, что морщин на лице у Антона прибавилось и стали они глубже и подвижнее.
– С этого-то, служба, я и хочу начать, – оживленно заговорил Антон. – Рассказать тебе о своей жизни еще успею. А вот это дело не терпит.
Матвей взглянул на него. И были в этом взгляде и вопрос и недоумение. После разговоров с мужиками судьба кедровника казалась решенной. Антон понял взгляд Матвея и сказал:
– Кедровник надо удержать. Понимаешь?
– Легко сказать! Как? Ты думаешь, я не ломал голову над этим?
– Ломал ты голову один – давай теперь будем думать вдвоем. Ну, говори, о чем толковал с мужиками?
Матвей стал рассказывать. Антон слушал, лежа на спине и закинув руки за голову. Вдруг он поднялся и заговорил – быстро, резко, словно сердясь:
– Неправильно действуешь, Матвей! Куда ты зовешь мужиков? На вооруженное восстание? Так они за тобой и пошли! Калистрат Зотов тебе правильно говорил; постреляют солдаты баб, ребятишек, кедровник все равно отберут силой, а вас, зачинщиков, переарестуют и на каторгу закатают…
Антон помолчал и через минуту, снова растянувшись на траве, заговорил более мягко:
– В пятом-то году, как думаешь, отчего революцию подавили? Думал об этом? Там, в городах, рабочие за оружие взялись, кое-где и власть свою, рабочую, уже начали ставить, а от деревни поддержки не было. Сам знаешь – в некоторых губерниях мужики громили барские дома, помещичьи земли захватывали, ну все же до конца с рабочим классом не пошли. А главное, солдат – значит, свой же брат мужик – вооруженное восстание не поддержал. И не поддержал потому, что понимания настоящего у него не было, все еще на царя-батюшку надеялся. А ты тут вздумал сразу мужиков с ружьями на солдат вести. Ничего из этого не выйдет!
– Так как же ты думаешь удержать кедровник, ежели его солдаты охраняют? – терпеливо дослушав Антона, спросил Матвей.
– К этому-то я и веду, – сказал Антон и приподнялся на локте. – Ты вот воевать собрался, а даже не знаешь намерений противника. Первым делом надо разузнать, какую словесность проходили солдаты с офицером, к чему их готовили перед отправкой сюда. Может, и верно только для острастки присланы, а стрелять не будут.
– А если все-таки будут?
– Тогда действуйте иначе. Попытайтесь уговорить народ не наниматься к Юткиным и Штычковым на шишкобой. Они со своими работниками мало что сделают, а солдаты постоят-постоят – да и уйдут. Тогда уж не зевайте, и кедровник опять за вами останется… Вот так-то на малых делах и организуй народ… А когда надо будет опять рабочую революцию поддержать, тогда-то уж смело берись за ружье!..
– А ведь дело, Антоха, советуешь…
– От опытных партийных людей ума набрался.
В это время в огород вошел дед Фишка. Увидев Матвея и Антона, он догадался, что они сошлись для беседы наедине, и, боясь помешать им, заторопился ко двору.
– Дядя! – окликнул его Матвей.
Дед Фишка остановился, оглянулся: Матвей рукой поманил его к себе.
– Может быть, старик что-нибудь посоветует, – сказал он тихонько Антону.
Обламывая на ходу хрупкие капустные листы, дед Фишка, молодо сверкая глазами, спросил:
– Ты, Матюша, звал меня?
– Звал, дядя. Садись-ка, поговорим.
Старик быстро опустился на траву.
Матвей рассказал ему, зачем он позвал его. Дед Фишка, явно польщенный этим, встал на колени и, поглядывая то на племянника, то на Антона, нерешительно начал:
– Есть, Матюша, у меня на уме одна уловка…
– Ну-ка, скажи, дядя, скажи, – чуть подмигнув Антону, подбодрил его Матвей.
– С солдатами, Матюша, надо снюхаться.
– Верно, дед Фишка! – воскликнул Антон, а Матвей в изумлении только развел руками. Потом спросил:
– Ну, а как ты думаешь снюхаться? Ведь они дальше дороги никого не пускают.
Дед Фишка хитро усмехнулся:
– А я не пойду к ним, Матюша. Я так, Матюша, хочу все обстроить, чтоб они сами ко мне пришли.
– Чем же ты думаешь подманить их? Это ведь не рябчики. Они на манок не слетятся.
– Я, вишь, Матюша, задумал туда на рыбалку с бреднем отправиться. Прямо напротив их и начну рыбачить. Не утерпят, прибегут! А тут их и ушицей можно покормить, да и поразговаривать обо всем душевно. Они ведь там одни. Этот, главный-то, опять у свата Евдокима сидит, водку глушит.
Матвей переглянулся с Антоном, сказал:
– Попытать можно. Как ты думаешь, Антон?
– И раздумывать нечего, – тотчас же согласился Антон. – Давай мне какую-нибудь старую одежонку, и мы отправимся с дедом Фишкой.
– А я? – спросил Матвей.
– А ты посиди дома. Мне безопаснее. Меня тут теперь многие уж забыли.
Матвей встал и лениво потоптался, поглядывая на Антона. Было видно, что ему сильно не хотелось отпускать Антона от себя. Но, превозмогая это чувство, понимая, что так надо, он двинулся к дому.
– Пойдем, я тебе свою верхницу и штаны дам.
Они покинули огород и во дворе разошлись. Дед Фишка отправился в амбар за бреднем, а Матвей и Антон пошли в избу переодеваться.
Вскоре Матвей и Антон вновь появились во дворе. Преобразившийся Антон шутил, смеялся, зеленые глаза его искрились.
К вечеру дед Фишка и Антон добрались до места. Они расположились на чистой поляне, тянувшейся от речки до самого кедровника. Солдаты заметили их, когда они еще шли по дороге, и, собравшись в кучу, наблюдали за ними. От речки до стоянки солдат было не более четверти версты.
– Смотрят на нас! Глаз не спускают! – обрадовался дед Фишка.
