И в третьем магазине не было красок и не было тетрадей. Какие тетради? – сказали тут Рагозину, – откуда они, если сейчас каникулы?
Однако ведь не приснилось же ему, что на выставке детских рисунков по стенам развешана бумага, покрытая красками? До аудитории было рукой подать, и Рагозин вздумал забежать на выставку.
Он застал там своих знакомых – студента, напоминавшего мавра, и гордую барышню. Они о чём-то спорили, но, увидев Рагозина, стали к нему единым фронтом. Он посвятил их в свою беду. Они ответили, что он зря беспокоится, так как все обстоит нормально: тетради и краски распределяются в школах и детских домах, и дети достаточно снабжены.
– Кажется, это недостаточно продумано, – возразил Рагозин. – Как быть с домашними занятиями, с уроками?
– У наших детей понятие «дома» должно отмирать, – сказал студент.
– Уроки – это устарелая педагогика, – сказала барышня.
– Это все вызывает на споры. А мне хотелось бы короче: где я могу купить краски своему сыну?
– Мы не торгуем, – вспыхнула барышня.
– Мы боремся с чувством личной собственности в детях, и мы против того, чтобы детям дома подносились подарки, как барчукам, – сказал студент.
– Знаете, – ответил Рагозин, решительно поворачиваясь к выходу, – вы либо сильно переучились, либо просто – недоучки!
Он мерил улицы своими длинными ногами все быстрее. Ваня уже, наверно, проснулся. Сейчас Рагозин его увидит. Несомненно, болезненная точка в самосознании такого ребёнка, как Ваня, – чувство свободы. Нельзя показать, что отец покушается на эту драгоценность. Нельзя врываться в маленькую жизнь, выспрашивать, допытываться, чем Ваня живёт. Наоборот, надо сначала доверчиво ввести его в жизнь отца, рассказать о своей работе, о своей борьбе и планах будущего мира.
Рагозин внезапно замедлил шаг. Недурное начало! Вот он уже не поехал в Затон, бросил занятия на службе и носится по городу в поисках какой-то чепухи. Что он скажет Ване? Знаешь, дружище, я сегодня махнул рукой на свой общественный долг. Я так тебе рад, что мне, ей-богу, не до работы. Значит, если очень рад, – спросит сын, – можно наплевать на обязанности, правда?
Петра Петровича так смутила эта мысль, словно её действительно высказал Ваня. Но ведь это же исключение, – подумал он. Первый раз за целую жизнь! Упущенное будет наверстано с лик-вой. Работа как стояла, так и стоит у Рагозина на первом месте.
Он свернул за угол, решив предупредить на службе, что задержится ещё часок-другой.
У самого крыльца шедший впереди, немного неуклюжий (как показалось) человек вдруг упал. Поднимался он тяжеловато, и Рагозин помог ему.
– Благодарю вас, ничего. Поскользнулся на арбузной корочке. Вон раздавленная корочка.
– Ушиблись?
– Пустяки. Немного, локоть, – сказал прохожий, отряхивая запачканный белый китель.
Он любезно взглянул на Рагозина и отступил.
– Удивительный случай! Я иду именно к вам. Здравствуйте, товарищ Рагозин.
Пётр Петрович узнал Ознобишина.
– По какому делу? Я, извините, занят.
– По личному делу. Много времени не отниму. Если угодно – даже здесь, в сторонке от подъезда.
– По вашему делу?
– Нет, по вашему, – произнёс Ознобишин доверительно.
– По моему?
Они отошли от крыльца и медленно двинулись вдоль палисадника.
– Только, пожалуйста, поскорее.
– В двух словах. Я очень признателен за внимание, с которым вы отнеслись ко мне и устранили недоразумение, весьма для меня щекотливое.
– Вы ведь бывший прокурор?
– Если бы так, – улыбнулся Ознобишин, – вряд ли я сейчас беседовал бы с вами… то есть на улице. Я именно хотел вас поблагодарить, что вы проявили терпение разобраться и снять с меня подозрения насчёт моего прошлого.
– В чем же моё дело?
– Вы прямо тогда не высказали, но я понял, что вам крайне было бы ценно установить участь вашей супруги и, более того, вопрос – родился ли у неё ребёнок и существует ли он.
– Так, так, – сказал Рагозин, приостанавливаясь.
– Я тогда не осмелился предложить вам услугу, но дал себе слово употребить все силы, чтобы быть вам полезным.
– И что же?
– И мне удалось, после кропотливых поисков, напасть на документ, который проливает свет, правда, на трагические обстоятельства, но одновременно даёт в руки шанс некоторого счастливого оборота. Документ теперь доступен, вы можете его получить.
– Где?
– В архиве.
– Что это такое?
– К несчастью, это подтверждение, что супруга ваша скончалась в тюрьме. Указывается и место погребения.
– Да?
– Да. Но, вместе с тем, документом устанавливается, что она скончалась от родов и, таким образом, что у вас… осторожность требует допустить, во всяком случае, был ребёнок.
– Вон что, – сказал Рагозин.
– Так или иначе, но я могу уверенно сказать, что след вашего ребёнка мною найден.
– Да что вы?! И куда же след ведёт?
– Это требует ещё известных усилий, которые я с радостью приложу, если вы окажете мне поддержку.
– Поддержку в чём?
– В дальнейших розысках.
– Но если окажу, вы уж, конечно, наверняка отыщете след?
– Безусловно! – воскликнул Ознобишин почти вдохновенно. – Это для меня прямо-таки дело чести! Я начну с тюремных архивов, с года рождения ребёнка.
– А если я скажу вам, что след приведёт вас ко мне на квартиру?
– На какую квартиру?
– На которой я проживаю вместе с сыном.
– Вместе… Вы отыскали своего…
Ознобишин даже как будто испугался. Свежих красок лицо его поблекло, он немного вскинул руки, осторожно потёр ушибленный локоть, но тут же устремился всем корпусом к Рагозину, освобожденно дохнув на него:
– Поздравляю, поздравляю ото всей души! Неужели возможно? Сын с вами? Тот, который…
– Вот так-то, – прервал Рагозин. – А из каких соображений вы, собственно, стараетесь? Можно спросить?
– То есть… Исключительно из доброго намерения быть вам полезным. Отблагодарить.
– Благодарить меня не за что.
– Я был бы счастлив вам просто услужить.
– Услужить мне не просто. Я услуг не принимаю.
Рагозин приложил руку к виску, откланиваясь, и пошёл к подъезду, но на ходу обернулся, сказал с усмешкой:
– Поскользнулись… на корочке!
Он взбегал по лестнице, когда был остановлен одним из сотрудников своего отдела:
– Вы заходили в комитет? За вами присылали.
Не подымаясь к себе в кабинет, он направился коридорами в конец первого этажа.
Тот член бюро комитета, с которым он спорил, разбираясь в толковании письма Ленина, встретил его лёгким кивком и сказал:
– Ну, твоё желание исполнено. Есть решение направить тебя на военную работу. Ты назначен в Волжскую флотилию комиссаром дивизиона. Обстановка на судах тебе немножко знакома.
– Немножко знакома, – ответил Рагозин, опускаясь на стул. – Когда я должен направиться?
– Позвони сейчас военкому. В дивизионе заболел комиссар, ты его заменишь. Выступление, наверно, завтра.
– Завтра?
Рагозин помедлил немного и отвёл взгляд в сторону.
– Как же с моим отделом?
– Что тебя заботит? Сдашь дела заместителю.
– За несколько часов?
– Не знаю. Может – за несколько минут. Белые у Лесного Карамыша.
– Ну, счастливо оставаться, – сказал Рагозин, тяжело поднявшись.
– Ты будто недоволен?
– С чего ты взял?
– Тогда желаю тебе… Благополучно…
Они пожали друг другу руки.
Рагозин позвонил военному комиссару, узнал, что должен немедленно прибыть к нему для получения бумаг, и послал за своей пролёткой.
Он велел ехать домой.
Входя к себе в комнату, он растворил дверь нарочно шумнее, чтобы разбудить Ваню. Одеяло, которым он перед уходом занавесил окно, было опущено и висело на одном гвозде. Матрас был пуст, скомканная простыня откинута на пол.
Рагозин обернулся к хозяйке. Она в смущении развела руками. Она слышала, как Ваня вставал, пил воду, и она хотела согреть ему чайку, но когда заглянула в комнату, мальчика уже не было. Ушёл ли он или выпрыгнул через окно, она не заметила. Она только боялась – не пропало ли, избави бог, что-нибудь из вещей?
Пётр Петрович метнул на неё осуждающим взором, но невольно осмотрелся – все ли на своих местах. Но все было цело.
Он на минуту задержался в комнате. Странно пустынной и отчуждённой она ему представилась, будто он никогда не был в ней наедине с собой. Ему ясно стало, что все его поведение было ошибочным: следовало с первой встречи открыть Ване истину. Догадался ли мальчик, что обрёл своего отца? И что же будет с ним дальше? Неужели так все и кончится навсегда? Рагозин тщательно сложил помятую простыню и спрятал её под подушку на своей постели.
– Я, наверно, должен буду экстренно уехать, – сказал он, волнуясь, хозяйке, – на некоторое время. У меня к вам будет просьба: если заявится этот парнишка, вы его, пожалуйста, не выгоняйте, а приютите. В моей комнате. Он того стоит. Я с вами рассчитаюсь, не беспокойтесь на этот счёт. Прощайте.
