А может, твой дом в Искоростене, где погребён казнённый в древлянской смуте отец? Нет, тот Искоростень сожжён дотла матерью, его больше нет. Как и хазарских Саркела с Итилем, и многих других градов и весей, чья память ушла в землю вместе с их прахом.
Волхвы говорят, что с каждым погибшим собратом всё меньше человека остается в Явском мире и всё больше становится там, в Нави. Так, может, твой дом уже стелется синей тропой в вечность Сварги? Да нет, ещё слишком рано, всего-то три десятка лет прожил на сей земле, ещё столько сделать надобно: построить, укрепить, защитить…
Не зря одолевали князя подобные мысли, ведь подходили они к самому опасному месту – порогу с ёмким прозвищем Ненасытец. Много жизней человеческих взял сей ревущий неведомым зверем норовистый порог вольной Непры – вон сколько курганов рассыпано вдоль него. И не столько жизней забрали воды да огромные каменья его, как злые кочевники, что исстари промышляют на пути в шесть тысяч шагов, кои приходится идти шуйским берегом каждому, кто спускается или поднимается по реке.
Князь понимал, что идти с богатой данью через пороги опасно. Но оставить в потайном месте добычу и двинуться налегке степью в Киев он не мог. Не его это золото, паволоки и прочие ценности, а тех, кто лежат теперь в земле Болгарской. Их родичи, жёны, дети и внуки должны по Прави получить своё, а он, как князь, долг свой священный перед павшими обязан выполнить. Не было на Руси никогда сирот и бездомных, и впредь быть не должно!
Ничего, хоть и устали воины, да домой ворочаемся. Ежели бой завяжется, конница Свенельдова подоспеет, ударит кочевникам в спину, прорвёмся! Так решено было накануне проходить Ненасытец. Про то, что Цимисхес постарается перенять его руками кочевников, Святослав даже не сомневался, слишком хорошо он знал нутро этого византийца. Небось печенеги сразу упреждены были и про богатую поклажу, и про количество воев. Вместе с тем им ведомо, что Свенельд с конницей пошёл в Киев степью. Ворон устроил так, чтоб византийским соглядатаям доподлинно стало известно, что накануне повздорили князь со Свеном и порешили идти в Киев каждый своим путём. Только не знают они, что конница, сделав изрядный крюк по степи, опять вернется к порогам.
Первыми на берег вывели застоявшихся коней, которых взяли на лодьи для князя, темников да охоронцев, чтобы в случае предстоящей схватки могли они руководить битвой и быстро передвигаться. На своём белоснежном коне Святослав отъехал на скалистый выступ и огляделся. Речной ветер рванул полы плаща, а князь стал зоркими очами прощупывать берег. Слух тут не помощник – рёв грозного порога заглушает все звуки вокруг. Только зрение, зрение очами и зрение сердцем. Вот это, второе, и не даёт покоя Святославу: вроде бы всё как надо, но на сердце тяжко, словно что-то не так пошло. Но что и где? Князь снова окинул взором правый высокий берег, потом левый, покрытый бесконечными курганами. Пора давать команду вытаскивать лодьи и груз, но он почему-то медлит. Может, из-за того, что нет до сих пор Ворона, который ушёл со Свенельдом и, по уговору, должен верхом прибыть сюда и сообщить о подходе конницы. А может, какое-то изменение в поведении старого Свена перед расставанием насторожило князя. Показалось Святославу, будто незримая преграда появилась меж ним и старым воеводой. И ранее так бывало, но вот сейчас… Ладно, пора на берег!
Не обнаружив ничего подозрительного, князь, махнув начальникам, направил коня к воде. Предслава стояла тут же, в десятке шагов от ткнувшейся носом в пространство между камнями лодьи, их очи встретились… Как много могут молвить очи жрицы, сколько внутренней силы и ласки может вместить человечий взгляд!!
Князь чуял, но знал не всё. Он не знал ещё, что конница Свенельда уходит сейчас прочь от порогов, а верный его изведыватель лежит, умирая, совсем недалече от Ненасытца, и слабый человеческий возглас заглушается рёвом могучей воды.
Когда Ворон понял, что Свен задумал предательство и собирается поступить со Святославом, как когда-то с князем Игорем, он решил ускользнуть из-под зорких очей личных охоронцев воеводы. Это ему почти удалось, но предательская стрела оказалась быстрее, и Ворон теперь умирал, уходя в Ирий под шум живой и мёртвой Непровской воды. А когда с воинственными криками понеслись на русов разжигаемые близостью богатой поживы кочевники, и кияне стали в Коло, обнажив верные клинки, прямо перед князем рухнула с неба в пожухлую траву невесть откуда взявшаяся мёртвая чёрная птица. И вместе с ней чёрной молнией полыхнула в мозгу Святослава мысль-видение. И понял в сей миг князь, что никуда не подевалось его волховское чутьё, которое лишь усыпил на время Великий Могун, а теперь оно освободилось. И вместил в себя этот бесконечный миг волховского озарения и уходящую прочь Киевскую конницу, и идущих с полуденных берегов Варяжского моря славян-бодричей, чаще именуемых на Руси варягами. Узрел и трех братьев: Рюрика Миролюбивого, Сивара Победоносного и Трувора Верного, что по древнему обычаю были призваны Гостомыслом княжить в градах словенских – Новгороде, Плескове и Белоозере. И свейский отряд, идущий вместе с рарожичами. Из потомков тех свеев и происходит Свенельд, который – теперь Святослав знал это точно – хитростью своей устроил гибель отца, а сейчас, вступив в сговор с врагами, уводил конницу прочь от порогов. И стремился он в подвластные ему приднестровские земли уличей, чтобы, устранив всех свидетелей и сговорившись с оставшимися воинами, появиться в Киеве лишь следующей весной и поведать сказку о зимовке Святослава в Белобережье. Но ничего уже не мог исправить князь. Многое из прошлого и будущего Руси вместил миг волховского прозрения, потому как в божественном Ирии, куда заглянула в сей миг душа, всё было едино и неотделимо от другого, – прошлое и грядущее, смерть и рождение, жизнь и вечное небытие…
В самой отчаянной за всю свою жизнь схватке неистово бился Русский Пардус, самые яркие Перуновы искры высекали булатные клинки, и тесно, спиной к спине, как при защите Доростола, сражались подле его верные побратимы.
– Уходи, княже, с охоронцами, – кричал верный полутемник Збимир, – а мы тут кочевников задержим!
– Нет, братья, вместе побеждали, вместе и смерть принять должны! – отвечал Святослав, продолжая крушить врагов своим молниеносным мечом.
В какой-то миг внутренние ощущения стали как бы отделяться от тела, и уже больше со стороны Святослав видел или просто ощущал, как гибнут под натиском бесчисленных врагов его соратники. Как вспыхивают огненно-алой кровью их кольчуги, когда вражеский меч рассекает стальное кружево гибкого доспеха. Их оставалось всё меньше, а спастись самому не было ни возможности, ни желания. Он просто сражался последний раз в земной жизни, отчаянно и честно, как жил всегда, как учили его Асмуд и Велесдар, Великий Могун и кудесники, как все те друзья и соратники, с кем близко свела земная жизнь. И он желал всеми своими обострёнными до солнечного блеска чувствами только одного – умереть, как подобает воину, не оказаться в позорном полоне. Это был его последний бой-молитва, в которой он истово просил помощи у тех, кто уже ушёл, и у тех, кто ещё был жив, чтобы подсобили умереть достойно, более не было у него желаний в сии последние мгновения жизни. Он уже в кольце врагов, в обагрённой своей и чужой кровью кольчуге.
Сбоку взвился умело пущенный ловким кочевником волосяной аркан, но будто чья-то невидимая рука, возникнув из самой Нави, увела петлю в сторону. Могучий печенег старался направить своего коня так, чтобы оказаться сзади и ошеломить князя урусов ударом по голове, однако его оставшиеся в живых воины стояли спина к спине и не давали свершить задуманное. Но вот двое из тех, кто прикрывал тылы князя, пали, и тогда печенег взмахнул своим большим русским мечом… Через мгновение воин, гарцуя на разгорячённом коне, растерянно глядел на свой меч и не знал, как оправдаться перед разгневанным ханом, который кричал и махал своим клинком над его несчастной головой.
– Что ты сделал, сын хромой лошади и степного шакала, – никак не мог успокоиться Курыхан, – он уже был в наших руках!!
– Хан, я не понимаю, как это получилось, – взмолился воин, опуская могучие плечи, – я хотел только ударить его по голове, чтобы оглушить, но кто-то будто схватил мою руку у запястья и, развернув лезвие клинка, направил его в шею… Я в самом деле не виноват, мой хан!
Владыка хотел привычно снести голову провинившегося, но в последний миг остановился. Его удержало мелькнувшее вдруг воспоминание о битве русских волхвов и его шаманов в Приднепровской степи.
– Если это духи, то им нельзя противиться, – быстро успокаиваясь, проговорил хан. – Урус был храбрым воином, потому духи даровали ему достойную смерть, такова их воля.
Курыхан воздел на свой чуть изогнутый хазарский меч отрубленную голову врага и с победным воплем в радостном галопе помчался по степным холмам вдоль берега ревущего потока. За ним, вторя вожаку пронзительными криками, вытянулись воины личной охраны.
