В самой гуще этой толпы стоял Рыбак. Он всматривался в озеро и не обратил на меня внимания.
Я встал неподалеку от него и тоже стал всматриваться.
И лишь когда лодка из Генавы причалила к берегу, когда люди стали выходить из нее, обниматься с встречавшими и двигаться к городу, гельвет подошел ко мне, тоже обнял и, взяв за руку, повлек – сначала, вместе с толпой, к Восточным воротам, затем с внешней стороны стены – к Северным; а оттуда через городские предместья мы спустились к озеру и вышли на тропинку, ведущую в деревню.
Ни слова не был сказано между нами. И пока мы кружили возле города, лицо у Рыбака было веселое и радостное. Но стоило нам вернуться на озеро, гельвет стал испуганно озираться, не только по сторонам, но часто встревоженно взглядывая на небо, на воду и себе под ноги, словно отовсюду нам угрожала опасность.
Стадии две мы молча прошагали вдоль озера. Потом Рыбак остановился, заглянул мне в лицо зелеными детскими глазами и тихо сказал:
«Если верить знакам, сегодня тебе предстоит сражение».
«А с-с кем буду с-с-сражаться?» – радостно спросил я; я был счастлив, что снова вижу своего наставника.
«У нас мало времени на подготовку, – не отвечая на вопрос, ответил Рыбак и добавил: – Буду рассказывать. А ты слушай внимательно».
С твоего позволения, милый Луций, я вспомню и перескажу лишь самое основное из объяснений моего наставника.
(3) Начал он с того, что существуют два различных гатуата, или «перекрестка» – гатуат Тевтата и гатуат Эпоны. В первом гатуате подвизаются божественные свинопасы, во второй – солнечные коневоды.
Гатуат Тевтата мне не подходит, ибо, как выяснилось, свиньи ко мне относятся враждебно. «Вепрь Бако», пояснил Рыбак (кто это такой, я до сих пор не знаю), может вывести меня на перекресток и даже увлечь в аннуин, но назад из путешествия я могу не вернуться, потому что любая свинья – мой противник и Тевтат – не мой покровитель.
А как к тебе лошади относятся? – спросил Рыбак. Я ответил: хорошо относятся, и я к ним хорошо отношусь, и описал коней, которые, можно сказать, дважды спасали меня от гибели.
«Ну, стало быть, держись Эпоны и коневодов», – велел Рыбак.
«А ты к какому гатуату принадлежишь?» – поинтересовался я.
«Я воин, а не охотник. Мне всё равно. Ко мне оба гатуата благосклонны», – ответил Рыбак.
И дальше стал повествовать, что, помимо двух основных гатуатов, существует еще множество различных школ; он употребил галльское слово «левга», которое обычно обозначает меру длины, но в данном случае, как мне показалось, он имел в виду «школы», или «направления», или «дороги» на перекрестках. В гатуате Тевтата мне следует особенно остерегаться левги кабана, левги змеи и левги цапли. В гатуате же Эпоны самой дружественной мне лев-гой надо считать левгу лебедя.
Далее гельвет перешел к описанию помощников. «Тебе уже не раз помогали растения», – сообщил он.
Животные тоже приходят на помощь. Но к начинающему охотнику – реже, чем растения.
Заметив, что гельвет разглядывает кружащих над нами чаек, я спросил о птицах. «Чайки – нет, – презрительно поморщился Рыбак. – Чайки сами по себе кричат. Они – просто птицы. Знака через них никогда не получишь».
(Тут, Луций, я должен уточнить, что Рыбак употребил галльское слово «кехт», которое в переводе на нашу латынь означает не только «знак», но также «примета», «знамение», «указание», «приказ».)
«На птиц тебе не стоит заглядываться. Только воин может определить, со знаком она или без знака», – уточнил мой наставник.
«Вообще запомни, – через некоторое время сказал гельвет, – всё, что ты видишь вокруг, – живые существа. Любое из них может тебе помочь или помешать. В том числе дерево, сук, камень – если он не снят с корня. Даже пятно или пучок света».
Что такое – камень не снят с корня?
Но Рыбак уже стал рассуждать о «противниках».
В отношении к противникам, как я понял, надо было иметь в виду три вещи. Во-первых, противников не следует путать с врагами, ибо, принадлежа к другому гатуату, они вовсе не стремятся вредить, а лишь соперничают, демонстрируют свою силу и пытаются доказать свое превосходство. Во-вторых, противники могут принадлежать к одному и тому же гатуату. И, скажем, в гатуате Эпоны левга лосося традиционно соперничает с левгой лебедя: обманывает, заманивает, подшучивает и пугает.
В-третьих, самые близкие люди могут стать на пути охотника за силой и обернуться противниками. «Ты сам был себе противником, пока мы от тебя не отделались, – сказал Рыбак. – Потом пришлось отделываться от твоего отца… Сегодня тебе предстоит встретиться с еще одним противником…»
Я не успел спросить: с каким же?
Потому что перед нами шумно вспорхнула и тяжело полетела на запад, прочь от озера, большая ворона. Рыбак замер на месте и встревоженно провожал ее взглядом. Я тоже проводил и заметил, что ворона какая-то необычная: на ней почти нет черных пятен, и она почти сплошь серая, а в крыльях у нее будто седина; голова у нее непривычно большая, а клюв для вороны слишком изогнут.
«Эта ворона – знак?» – спросил я. И Рыбак:
«Это – не ворона. Вы, римляне, называете этих птиц сипухами и сочиняете про них разные небылицы. Но это – не сипуха. Это – Конар, который превратился в сипуху».
Конар?
«Прекрати болтать! – вдруг одновременно сердито и испуганно воскликнул Рыбак, хотя я и слова не успел произнести. – Конар нас предупреждает. Нам приготовили засаду… Надо уйти от озера и пробираться в деревню через буковую рощу».
Мы свернули с тропинки, пробились через кусты, пересекли магистральную дорогу, и шли сперва через лес на запад, а потом – краем поля в сторону деревни.
И теперь Рыбак рассказывал мне о врагах. Враги бывают двух видов. Одни пресмыкаются в кранноне и изо всех сил вредят тем людям, которые, обладая особым даром, стараются приобрести силу и через нее приобщиться к знанию. Они не только пытаются отнять у людей здоровье, сделать их несчастными и невезучими. Они вместо истинной силы предлагают силу ложную, обманывая людей и делая из них армейских солдат и офицеров, или магистратов, или жрецов «глупых» религий. Этих врагов обычно называют фоморами.
Намного сильнее и опаснее фоморов другие враги, которых именуют балорами. Балоры гнездятся в гатуате и стараются препятствовать связи миров – краннона с аннуином. Они не хотят, чтобы охотники за силой становились воинами силы-знания. Ибо чем больше будет истинных воинов, тем малочисленнее и слабосильнее будут они, балоры, и тем тщетнее и бессмысленней будут их усилия подменить истинное знание знанием обманчивым и призрачным и знающую силу – силой бесчувственной, глухой и незрячей.
(3) Мы с юга вступили в буковую рощу и, пройдя через нее, с запада, через калитку, вошли в деревню.
У пруда под орехом Рыбак остановился и некоторое время что-то старательно объяснял, обращаясь ко мне на том галльском наречии, на котором я ни слова не понимал. А потом, как бы опомнившись, повел меня к своей хижине.
Я впервые вошел в нее.
X. Я уже вспоминал, что это было единственное круглое здание в деревне и что это была мазанка.
Внутри было душно и сыро. И было темно, потому как Рыбак прикрыл за нами входную дверь, а отверстие в потолке в центре жилища было слишком узким.
Но Рыбак сунул в очаг под отверстием смоляной факел. И когда факел разгорелся, я увидел возле очага два круглых столба, которые поддерживали крышу, и стены жилища стали выступать из мрака – круглые, с нишами.
Я насчитал пять ниш или отсеков. Гельветы называют их «имдае», что в буквальном переводе означает «ложа». Но три из них были закрыты: одна была завешена серой тканью, другая – бычьей шкурой, а третья – заставлена плетеным экраном.
В четвертом отсеке помещалось собственно ложе – то есть матрас, на котором я разглядел широкую и высокую кожаную подушку и тоненькое шерстяное одеяльце.
В пятом стенном отделении на охапке сена лежал деревянный стол – именно лежал, потому что у этой столешницы не было ножек. Рядом со столом на земляной пол были постелены тростниковая циновка и звериная шкура – насколько я понял, медвежья.
В эту пятую нишу Рыбак отнес факел, воткнул его в бронзовый напольный канделябр. И тогда я смог обозреть, с позволения сказать, живопись: на необожженной глине были начертаны какие-то странные существа, не то четвероногие птицы, не то крылатые олени и бараны с птичьими клювами.
Вернувшись из ниши, Рыбак быстро воспламенил второй факел, который воткнул прямо в землю возле очага.
И тут на столбах я увидел высохшие человечьи черепа – маленькие, словно детские, сморщенные, с длинными седыми волосами.
Мне стало не по себе, и я обернулся к хозяину дома. А тот, отрицательно покачав головой, возразил:
