что она устраивала праздничное застолье лишь затем, чтобы меня раззадорить. Чтобы я не выдержал и отпустил какую-нибудь колкость в ее адрес. Но я был нем, как рыба. Я дочиста съедал все, что ставила передо мной эта старая корова. Это был умный ход, но с другой стороны, вам всем далеко до меня по части ума, — с этими словами Аттал поднял кубок и, помахав им, крикнул Клементине: — Эй ты, глупая девка, чего уставилась? Живо наполни его до краев!
За столом раздался взрыв хохота. Клементина покраснела, однако улыбнулась и, машинально положив руку на располневший живот, поспешила к Атталу, чтобы вновь наполнить ему кубок.
Сабин нахмурил было брови, однако все-таки поддался всеобщему веселью. В конце концов, шутка была беззлобной, вполне в духе Сатурналий, да и сам праздник продолжал доставлять ему радость, хотя теперь у него была другая религия. Сейчас он воспринимал Сатурналии как своего рода прелюдию к дню рождения Митры, который праздновался несколькими днями позже.
— Если ты думаешь. Аттал, что эти два блюда съедобны, — выкрикнул он, — погоди, когда увидишь остальные! Думаю, их откажется взять в рот даже изголодавшийся моряк-галл, у которого целый месяц во рту не было ни крошки.
За этой репликой последовал новый взрыв хохота. Все знали, что моряки из галлов никакие, да и кулинарными талантами сыны Галлии тоже не блещут.
— Клементина, моя дорогая, будь добра, раздай подарки, а я пока принесу остальные блюда, — сказал жене Сабин, указывая на восковые свечи, глиняные статуэтки и стопку новых туник, сложенных на столе в углу комнаты.
Клементина нежно улыбнулась мужу.
— С удовольствием.
Сабин ответил жене улыбкой и вышел из комнаты.
Веспасиан в приподнятом настроении направился за ним следом. Ему всегда нравились Сатурналии. Они поднимали ему настроение. Впрочем, в этом и заключался смысл праздника, который был впервые отпразднован два с половиной века назад, чтобы хоть немного приободрить римлян после поражения, которое нанес им при Тразименском озере карфагенский полководец Ганнибал. В той битве народ Рима потерял более пятнадцати тысяч своих сыновей, отцов и братьев.
Первоначально праздник продолжался всего один день, но с годами заметно удлинился. Остряки утверждали, что поскольку на следующий год после поражения при Тразименском озере римляне потеряли более пятидесяти тысяч в битве при Каннах, к нему пришлось добавить лишний день, ибо одного дня веселья стало мало.
Так это или нет, Веспасиан точно не знал, но в шутке, хотя и мрачной, была доля истины. Зато он с радостью чувствовал. как после пяти долгих и нелегких месяцев, проведенных в Козе, у него поднимается настроение. Нет, скучать ему здесь не приходилось — работы в поместье было невпроворот, поскольку за те два года, что прошли с момента смерти Тертуллы, оно заметно пришло в упадок. Аттал делал все, что мог, чтобы не дать ему окончательно захиреть, но поскольку в своем завещании Тертулла освободила всех рабов, то рабочих рук не хватало.
Некоторые из вольноотпущенников решили остаться, однако большинство предпочли поискать счастья в Козе или даже в Риме. Аттал купил несколько новых рабов, однако в отсутствие Веспасиана воздерживался от крупных покупок. Так что в первые месяцы почти все его силы ушли на то, чтобы восстановить численность полевых рабов, а недавно он задался целью до наступления зимы вернуть поместью его былое процветание.
Он каждый день трудился с раннего утра до позднего вечера. делая дела, которые представлялись ему важными. Так что все дни его были заняты и не оставляли времени на раздумья. В отличие от вечеров.
С того момента, как Клемент в августе привез в Козу Клементину, которая вскоре стала женой Сабина, Веспасиан был вынужден проводить вечера в обществе этих двоих людей, которые вскоре влюбились друг в друга. Горькая правда заключалась в том, что впервые в жизни он завидовал своему брату. Завидовал его счастью, завидовал любви, которой одаривала Сабина молодая жена. Завидовал, что брату есть с кем каждую ночь делить постель, иными словами, завидовал всему, что было у Сабина и чего был лишен он сам. И потому постоянно думал о Ценис.
Антония однажды прислала ее с запиской в Козу. В этом послании сообщалось, что Калигула вместе с Клементом прибыл на Капри и что она теперь ждет оттуда известий. Увы, через три месяца никаких известий не поступило, и вынужденное безделье стало раздражать Веспасиана. Как ни хороша Коза, как ни приятно заниматься делами поместья, но в такой дали от Рима политическую карьеру не сделаешь.
Ценис оставалась в поместье четыре дня, — и, разумеется, ночи, — но это было в сентябре, и с тех пор он ее не видел. Четыре дня они жили как муж и жена. По утрам совершали прогулки, днем вместе отдыхали в доме, на диване, ночью делили постель. А еще он был благодарен Сабину и Клементине, что те обращались с Ценис, как с равной: хотя она и была рабыня, в их отношении к ней не было и намека на высокомерие. Впрочем, это мало что меняло. Как ни старались брат с женой делать вид, будто Ценис — свободная дочь Рима, все прекрасно знали, что на самом деле она невольница и может лишь надеяться на то, что в будущем получит долгожданную свободу.
Когда в ноябре, вскоре после его дня рождения, подтвердилась беременность Клементины, ревность Веспасиана обострилась насколько, что он едва себя сдерживал. Какая несправедливость! Его брат вскоре станет отцом ребенка, которого ему родит любимая женщина, в то время как он, Веспасиан, лишен этого счастья, потому что его ребенок от Ценис никогда не получит римского гражданства и не станет свободным человеком.
Он никогда не сможет на ней жениться: закон Августа, так называемый закон Папия Поппея, запрещал брачный союз между вольноотпущенницей и сенатором. И если он намеревается служить Риму, то должен быть избран квестором, в двадцать четыре года или позже, а поскольку его дядя принадлежит к сенаторскому сословию, то он автоматически может рассчитывать на место в Сенате.
Выход из этого тупика был один — пожертвовать политической карьерой. Однако вспомнив, какое впечатление на него произвел Рим, когда он впервые увидел его с холма на Саларийской дороге, Веспасиан понял, что никогда не решится на этот шаг. Так что ему оставалось одно — держать свои чувства в узде и заниматься делами поместья, пока Антония не призовет их с Сабином завершить порученное задание и доставить Ротека к Тиберию.
Сегодняшним вечером он, однако, сумел выбросить из головы все свои заботы, ибо как можно предаваться печали,
