Мария замялась.
— Ваше королевское величество, доктор хотел бы сохранить полное инкогнито. Он здесь на отдыхе, а если узнают, что…
— Я поняла. Но если вдруг снова понадобится…
— Не беспокойтесь, ваше величество, я всегда сумею с ним связаться, — отозвалась Мария, не дослушав.
Екатерина Павловна внимательно посмотрела на свою наперсницу:
— Вы что-то не договариваете, Мария. Но, видимо, здесь какая-то чужая тайна. А я уже успела убедиться, что тайны вы хранить умеете.
— Да простит меня ваше королевское величество…
— Не стоит извиняться. Все правильно. Что бы я делала без вас, Мария?
— Что бы я делала без вас, ваше величество? — очень серьезно ответила та. — А, вот и доктор! Теперь у нас есть лекарства и я могу быть спокойна за здоровье вашего величества.
Екатерина Павловна не заметила, как вместе с лекарствами врач передал Марии сложенный вчетверо листок бумаги, который та молниеносным движением спрятала в какой-то потайной карман своего неизменого черного платья…
— А король знает о том, что ваше величество ждет ребенка? — осведомилась Мария на обратном пути.
— Нет. Пока еще нет. Срок совсем маленький, и я не хочу волновать Вилли до времени. Мужчины так странно к этому относятся…
— Пожалуй, вы правы, ваше величество.
— Ах, если бы на этот раз родился мальчик! Мне больше и желать от жизни было бы нечего.
— Не говорите так, ваше величество, — нахмурилась Мария. — Когда человеку нечего желать от жизни, ему и жить незачем. А вы еще так молоды.
— Я молода? — рассмеялась Екатерина Павловна. — Мария, вы шутите, конечно. Мне ведь уже тридцать лет!
— Позволю себе напомнить, что вашей августейшей бабушке было тридцать четыре года, когда она стала императрицею. И старухой она себя вовсе не считала, наоборот. Между прочим, она, как и вы, первоначально тратила очень много сил, чтобы сжиться с новой родиной.
— Это верно. Только бабушка из крошечного княжества переехала в огромную страну, а я… я все сделала наоборот. По масштабам мой Вюртемберг не сравнить с Россией…
— Тем лучше, ваше величество. Вы быстрее очаруете всех без исключения ваших подданных и принесете благо стране. Позволю себе заметить, что остротой ума, одаренностью и энергичностью вы ничуть не уступаете вашей августейшей бабушке. И любимое выражение у вас — то же, что было у нее.
— Для меня существует только одно достойное занятие — истина. Так оно и есть, вы же знаете, Мария. Но довольно об этом. Завтра мы возвращаемся в Вюртемберг, хватит бездельничать. Я здорова, благодарение Господу. А остальное…
«Остальное» с нетерпением ждало королеву в ее маленьком государстве. Малышки-дочери, о которых нужно было ежедневно заботиться, сыновья, которых нужно было воспитывать так, как воспитывали саму Екатерину Павловну и ее старших братьев, супруг-король, привыкший видеть в жене не только женщину, но и самого деятельного своего помощника.
Да еще нужно было готовиться к визиту императрицы Елизаветы, лично проследить за тем, чтобы приготовленный для нее особняк в Штутгарте был достаточно удобен. Нужно было отвечать на регулярные письма матери и брата, поддерживать переписку с российскими друзьями. Нужно было, наконец, заниматься государственными делами — а именно таковыми королева считала деятельность созданных ею институтов, школ, училищ, мастерских.
Мария не отходила от Екатерины Павловны ни на шаг: заставляла отдыхать днем хотя бы час, гулять, вовремя принимать лекарства. Верная наперсница как-то вдруг постарела, хотя давно уже перешагнула пятидесятилетний рубеж — начало глубокой старости по тогдашним понятиям. Но ее воспитанница этого не замечала — тридцать лет Мария неотступно находилась рядом и, с точки зрения королевы Екатерины, ни капельки не изменилась.
Рождество при королевском дворе праздновали дважды: протестантское и православное, что очень нравилось детям, но сильно утомляло взрослых. Хотя на этот раз все удалось устроить как нельзя лучше: маленькие принцы отправились погостить к своей тетке в Веймар, а маленькие принцессы еще не понимали, чем праздники отличаются от будней.
На Рождество король Вильгельм преподнес своей супруге поистине королевский подарок: готовый план строительства новой больницы для неимущих в пригороде Штутгарта. На следующий день королева отправилась туда в коляске и пришла в восторг от увиденного: больницу предполагалось устроить в старинном, давно заброшенном доме угасшего дворянского рода.
Вокруг довольно большого дома был парк, когда-то ухоженный, а теперь почти превратившийся в лес, и Екатерина Павловна тут же взялась за планы восстановления этого парка, строительства хорошей дороги из города к больнице, подбору медицинского персонала… В этих хлопотах она не заметила, как пришел новый, 1919 год. Вернулись ее сыновья, чтобы отметить православное Рождество вместе с матерью и отчимом, и Екатерина Павловна первым делом отправилась показывать мальчикам будущую образцовую больницу.
День был ненастный, слякотный, легкий морозец, стоявший после Нового года, сменился промозглой сыростью, и королева слегка озябла. По возвращении во дворец она почувствовала редкое для нее в последнее время недомогание, и Мария настояла на том, чтобы Екатерина Павловна тут же легла в постель, выпила лекарственные отвары, приняла необходимые лекарства. Обе женщины были уверены, что утром все бесследно пройдет. Но их ожидания не сбылись.
Ночью у королевы поднялась температура, появился озноб, она жаловалась Марии на то, что руки и ноги у нее стали совершенно ледяными. Но на ощупь и руки, и лоб Екатерины Павловны были горячими, а к утру на лице появилась какая-то сыпь, пока еще чуть заметная.
— Легкая ревматическая лихорадка, — объявил призванный лейб-медик, осмотрев королеву. — Ничего опасного, покой, прохладительное питье, липовый чай.
— Ее величество в детстве не болела ни корью, ни скарлатиной, — негромко заметила Мария, находившаяся рядом. — Не может ли это быть…
— Не может, милостивая госпожа, — отрезал лейб-медик. — В королевстве на сегодняшний день не известны случаи подобных болезней, и ее величеству негде было заразиться. Я доложу его величеству, что ее величеству нужен только покой и забота…
— Доложите, — пожала плечами Мария. — Но я все-таки прослежу за тем, чтобы дети пока не посещали покои ее величества. Хотя бы три дня — до Рождества.
Лейб-медик величественно кивнул в знак согласия и удалился, а Мария вернулась к постели Екатерины Павловны. Королева дремала, и лоб ее был не такой горячий, как несколько часов тому назад. Возможно, лейб-медик был прав, ничего серьезного, просто «красавица Като» обладала отменным здоровьем, и Мария не привыкла видеть ее в другом состоянии. Разве что приступы головных болей… но на них королева на сей раз не жаловалась.
Ближе к обеду Екатерину Павловну посетил король, испытывавший, несмотря на успокоительные заверения врача, некоторую тревогу за обожаемую супругу. Королева уже не дремала, она полусидела в подушках и вовсе не выглядела серьезно больной.
— Как вы, душенька? — осведомился Вильгельм. — Вам лучше?
— Благодарю вас, друг мой, все хорошо. К завтрашнему утру я буду совершенно здорова.
— Думаю, вам не стоит так спешить. Дня два-три отдыха…
— Друг мой, вы же знаете, лучший отдых для меня — это деятельность.
Король нежно поцеловал руку жены.
— Знаю, душенька. Но хотя бы два дня…
— Через три дня прибывает императрица Елизавета.
— Ах, да! Ну, что ж, я лично прослежу за тем, чтобы все было готово. А вы только примете участие в самой встрече нашей августейшей родственницы. Обещаете?
— Обещаю, друг мой, — улыбнулась Екатерина Павловна. — Не волнуйтесь, я поправлюсь и тогда… Тогда я приготовлю вам замечательный сюрприз.
Король еще раз поцеловал ее руку и, совершенно успокоенный, вышел из покоев королевы. Та поудобнее строилась в подушках и попросила:
— Мария, сходите, пожалуйста, к принцессам. Их бонна вчера говорила, что малышке Софи нездоровится. Наверное, режутся зубки. Я хочу знать наверняка. А потом пошлите кого-нибудь к принцам, чтобы они обо мне не беспокоились.
Мария вместо реверанса кивнула — вольность, которую она позволяла себе только наедине с Екатериной Павловной, — и выскользнула из комнаты. А королева вдруг ощутила, как острая ледяная игла медленно вошла в голову и скользнула до самого сердца. Она хотела протянуть руку к колокольчику, но не смогла даже шевельнуть хотя бы пальцем. Потом в глазах потемнело, и без того неяркий свет зимнего дня окончательно померк, осталась только боль — почти невыносимая. А потом не стало и ее…
Когда Мария вернулась, она увидела искаженное, запрокинутое лицо королевы и кинулась к ней. Но сердце ее обожаемой воспитанницы уже не билось. На глазах у Марии страдальческое выражение постепенно исчезало, черты разглаживались, и несколько минут спустя Екатерина Павловна уже казалась спящей, а не мертвой. Если бы не бледность этого прекрасного лица, такая бледность, какой не бывает у спящих… не бывает у живых…
