Скоро было отобрано несколько экземпляров для кольцевания. Матросы, орудуя деревянными лопатами, сгребли остальную рыбу за борт, оставив себе на обед только одного оранжевого окуня.
Поднятый с океанских глубин, окунь нелепо раздулся, точно взорвался изнутри, а его глаза выскочили наружу двумя большими шарами величиной с электрическую лампочку.
Все разошлись по своим местам, чтобы приступить к кольцеванию.
— Вот с этого красавца и начнем, — сказала Ирина Павловна, вынимая из чана мраморно-серого самца с большим матовым брюхом.
«Красавца» разложили на измерительной доске, и Рая Галанина ловко выдернула из его спины три чешуинки.
— Юра, — сказала она Стадухину, — принимай первую чешую, ставь номер метки — 5318.
Стадухин, засев за рыбную документацию, аккуратно вписал в отдельную клеточку возраст, размеры, пол, внешние признаки, номер паспорта и сюда же вложил между страницами чешую…
Термометр показывал минус двадцать один градус. Девушка терпеливо прилаживала к жабрам рыбы металлическую пластинку метки. Самец жадно глотал воздух широко раскрытым ртом.
— Ничего, потерпи, — приговаривала Рая. — Ты будешь жить еще долго, потом тебя поймают рыбаки, увидят твой паспорт и привезут к нам в институт. А мы узнаем, чем ты занимался все эти годы, где плавал, что кушал, с кем водил знакомство… Готово! — крикнула Рая, щелкнув щипцами.
Метка плотно сидела на жаберной крышке. Теперь можно было пускать рыбу в длительное плавание.
Ирина Павловна перегнулась за борт и отпустила меченого самца в море. Вильнув хвостом, он быстро исчез в темной глубине.
Оторвав взгляд от пучины, Рябинина машинально пробежала глазами вдоль кромки горизонта.
Короткий полярный день угасал. Далекие тучи ложились к вечеру отдыхать на воду, и мгла нависала над морем.
Вдруг какая-то тень скользнула по волнам и в это же мгновение скрылась в тумане. Рябинина чуть не вскрикнула. В этой стремительной тени ей почудилось что-то зловещее и страшное.
Прошла еще одна минута, и вдали, среди лезущих друг на друга волн, обрисовался неясный контур судна. Оцепенев от неожиданности, Ирина Павловна следила за кораблем, пока не увидела, как от его палубы оторвались длинные щупальца орудий и поползли по горизонту.
— Штурман, — крикнула она.
— Вижу, — отозвался Малявко; осматривая неизвестный корабль, он бледнел все больше и больше. — Рейдер «Людендорф» — вот что это! — ответил он, опуская бинокль.
Все молчали. Антон Денисович сосал свою носогрейку и поплевывал за борт. В чане весело плескалась рыба.
Галанина, продолжая перебирать метки, машинально спросила:
— Ирина Павловна, а дальше?..
Уставив орудия на шхуну, рейдер несколько минут шел на параллельном курсе, точно демонстрируя перед людьми свою броневую мощь и сокрушающую силу залпа, заложенную в орудийных стволах.
Весь его страшный и сложный механизм находился в непрестанном движении: вращались дальномерные башни, растворялись веера торпедных аппаратов, и орудия нетерпеливо вздрагивали, заранее приговаривая экспедицию к гибели.
Безмолвный поединок прекратился, когда на мачту рейдера взлетели три комочка и расцвели разноцветными флагами международного свода сигналов.
— Приказывают остановиться, — прочел сигнал штурман, — и лечь в дрейф.
— Нет, не останавливаться, — сказала Ирина Павловна.
— Я не до конца расшифровал сигнал, — медленно произнес Малявко и начал протирать линзы бинокля. — Дело в том, что…
— Ну?.. Что?
— …Он означает: «В противном случае перехожу к активным действиям…»
— Голодный волк и клюкве рад! — Сорокоумов снова сплюнул за борт.
Тупая, ноющая боль обожгла пальцы. Ирина Павловна только сейчас заметила, что держит руки на морозе голыми. Она натянула рукавицы и упрямо повторила:
— Продолжать движение!..
Длинные языки пламени вдруг вырвались из носовой башни «Людендорфа». И не успели они еще погаснуть, как три водяных столба с грохотом выросли перед шхуной, едва не задев бушприта.
— Стреляют, — сдавленным шепотом проговорила Галанина.
— Спокойно! — предупредил штурман. — Это еще не стреляют, а только дают понять, что если не остановимся, то будут стрелять.
— Эх, где наши головы не пропадали! — махнул рукой Сорокоумов и, выбив пепел из своей фарфоровой носогрейки, направился к мостику. — Смерть, дочка, — сказал он Рябининой, — не все берет, свое только… А ну, пошли верхние паруса ставить!..
И матросы, поняв, чего хочет от них капитан, взбежали по веревочным вантам на марсы и салинги. Под самыми небесами, повиснув на пятнадцатисаженной высоте над клокочущей бездной, они, как акробаты, разбирали снасти брамселей и марселей.
Слабая надежда зародилась в сердце Ирины Павловны.
— С какой скоростью мы идем? — спросила она штурмана.
— Узлов пятнадцать.
— А какой ход может развить рейдер?
Малявко ответил обстоятельно:
— «Людендорф» — корабль дряхлый. Думаю, что узлов двадцать максимум он даст…
— Ну, выручай нас, праматерь морская! — истово перекрестился старый шкипер.
Запрокинув голову кверху, Рябинина увидела, как распустились на мачтах три широких полотнища. Могучий свежак сиверко ударил в паруса, напружинил их, и шхуна, накренившись на правый борт, почти толчком набрала новую скорость.
— Шестнадцать узлов… семнадцать узлов, — отсчитывал штурман по счетчику лага. — Семнадцать с половиной узлов, Ирина Павловна!
Дерево мачт стонало от усилий, выдерживая на себе небывалый напор ветра; Мартин-гик совсем погрузился в море и резал воду подобно ножу; брызги летели сплошным навесным дождем.
Рейдер стал заметно отставать, и Антип Денисович, повернувшись в сторону вражеского корабля, задиристо крикнул:
— Где вашему теляти губами волка за хвост поймати!..
Шхуна теперь летела со скоростью восемнадцать с половиной узлов. «Людендорф» минут десять шел на прежних оборотах. Но вот из его трубы вырвался один кокон дыма, за ним второй, третий… Под его форштевнем закипел бурун пены.
Паруса вступали в единоборство с турбинами. И постепенно «Людендорф» поравнялся в скорости со шхуной.
Тогда штурман крикнул:
— Антип Денисович, ставь верхний ярус! Какого черта! Поднимай на мачту все паруса!
Старый шкипер стоял на мостике, сгорбившись, обнажив голову, и волосы его были белыми, как крылья морской птицы.
— Будь по-вашему, — согласился он и, приложив зачем-то руки к сердцу, отдал команду: — Фор-трюмсель, грота-мунсель и крюйс-бом-брамсель — ставить!..
«Людендорф» открыл огонь. Снаряды с воем пролетели над мачтами, которые несли на себе тысячи квадратных метров гудящей парусины.
Шхуна птицей перелетала с волны на волну, быстро скрываясь во мгле. Тогда турбины сделали еще одно усилие, и рейдер преодолел разницу скоростей. Его орудия били по мачтам, пытаясь лишить шхуну хода, но снаряды пролетали между снастей и реев, почти не причиняя им вреда.
Шкипера на мостике почему-то уже не было. Шхуна, ведомая одним из его сыновей, с разгона пролетала между водяными смерчами, поднятыми снарядами, и сгущавшаяся тьма была уже готова поглотить ее в ночи…
Когда опасность миновала окончательно, Ирина Павловна в первую очередь бросилась к тому, кто помог выиграть это неравное сражение, — она кинулась к мостику, чтобы обнять и поцеловать старого шкипера.
Дверь штурманской рубки была распахнута настежь, и на пороге ее лежал Сорокоумов. Его бородка была вздернута кверху, а голова, упертая затылком в комингс, покачивалась в такт движению шхуны.
— Антип Денисович, — позвала она его, — Антип Денисович!
Ей казалось, что он сейчас встанет и произнесет, как всегда, свое ласковое «дочка». Но шкипер не двигался. Тогда она нагнулась над ним — и сразу же отшатнулась.
Перед ней лежал древний старик, в котором она с трудом узнала прежнего веселого корабельника. Лицо творца шхуны, всегда поражавшее ее своей свежестью, теперь было густо покрыто глубокими морщинами, и ветер шевелил пряди седых волос…
— Антип Денисович; дорогой! — Она приложилась ухом к груди Сорокоумова и поняла — звать бесполезно: сердце его молчало…
Похороны состоялись на второй день. Тело шкипера завернули в парус, к ногам прикрепили шлюпочный якорь. Рябинина плакала. Матросы положили Сорокоумова на доску и наклоняли ее над морем до тех пор, пока труп не скользнул за борт.
А потом трое суток подряд шхуна без толку моталась в дрейфе с зарифленными парусами, — океан, словно справляя тризну по своему сыну, свирепел в десятибалльном шторме.
»Дарревский молодчик»
Майор Френк, топорща жесткие усы, взял протянутые ему документы.
— Обер-лейтенант Отто Рихтер… Это — вы?
Перед комендантом гавани Лиинахамари стоял типичный «дарревский молодчик» в щегольской форме военного чиновника министра продовольствия («министра недоедания», как говорили остряки) Рихарда Вальтера Дарре.
