Я думал, что Ньюкантри плохо перенесёт долгий автобусный переезд: начнёт капризничать, ворчать, придираться ко всякой мелочи, вопить и хныкать… Ничего подобного. Новосёлов отлично перенёс дорогу. Плохо было только мне: все долгие часы переезда Олежка ни на минуту не закрывал рот. Он вволю выспался в автобусном кресле, показавшемся ему после холодного дачного топчана верхом комфорта, с удовольствием размял ноги на долгой остановке в Тихвине, уплёл без хлеба целого цыплёнка-гриль, воняющего за версту палёной резиной, запил его бутылкой фальшивых Ессентуков, и понял, что жизнь продолжается.
Мне же показалась, что жизнь кончена: после завтрака Ньюкантри включил свой словесный фонтан.
Сначала он подробно поведал мне историю становления «Сумрака», поминутно перебивая себя замечаниями, типа: «Ну, ты, конечно, всё это отлично знаешь, но я напомню, чтобы ты лучше понял мою мысль…» Какую мысль он имел ввиду, я так и не догадался. Рассказа о «Сумраке» хватило с девяти утра до полудня. Затем он переключился на любовную тему, и, мелко хихикая, посвятил меня во все подробности своих кемеровских шашней с тамошней цирковой гипнотизёршей. Я слушал его, краснел и потихоньку поглядывал на расписных дам с заднего сиденья, — дамы, несомненно, всё слышали, но сосредоточенно, с каменными лицами читали «Космополитен», и я предпочёл убедить себя в том, что они не слышат. А Новосёлов разошёлся и к рассказу о Кемерово прибавил развёрнутый обзор своих московских, греческих, английских и испанских похождений. По салону то и дело разносились его звонкие возгласы: «…а она в эдаком, знаешь, платьице!..» — «…и тут я как бы невзначай цапаю…» — «…нет, я, кончено, не извращенец…» — «…да там от них ни спрятаться, ни скрыться!..» — «ну, тупая бабёшка, что с неё взять!..» — «…вот стыдуха-то, ты представляешь?!.»
— Олег, я посплю, пожалуй! — сказал я в три часа пополудни, когда Новосёлов довёл своё повествование до поездки в Болгарии, имевшую быть в конце восьмидесятых.
— Правильно, надо поспать! — от души согласился он. — Только я дорасскажу про Болгарию. Я ведь у Ванги был, — да, да! И знаешь, что она мне предсказала? Всё! Буквально всё!
«В сущности говоря, — думал я, — всё дело в тембре голоса. Если бы голос у него был не столь пронзителен, я бы давно перестал слушать и уснул. А тут, хочешь — не хочешь… Интересная мысль выходит: не имей сто рублей, а имей соответственную дикцию. Всё дело в голосе, — не даром же офицеры его специально вырабатывают. Может быть, Наполеон, Гитлер, Ленин, — кто там ещё? — все эти вожди не милостью Божией, а собственными стараниями, — может быть, все их таланты заключались только в пронзительным голосе, которому они научились придавать повелительные интонации? Честное слово, это не так глупо, как кажется. Чем пронять косную людскую массу? Философскими выкладками? Системой доказательств? Умелым построением фразы? Смешно… А вот голос, в котором отчётливо звучит бормашина, или отбойный молоток, или бензопила сразу дойдёт до печёнок самому тупому и невосприимчивому, сразу встряхнёт, пройдётся по нервам, как по стеклу ножом, и навсегда вдавит в раскисшую глину мозгов печать руководящей идеи…»
— …А ещё она предсказала мне обстоятельства моей смерти! Я говорю: «Ванга! Мне, конечно, страшно об этом расспрашивать, — но всё таки: как я умру? Когда?» Она помолчала — минут этак десять… Потом говорит: «Вижу море… Вижу самолёт… Яркое солнце… Небо чистое-чистое… Самолёт летит, но сейчас должен упасть… Вот — падает! Падает!..» Я ей: «Ванга, а когда? Когда?!» А она: «После большой войны на Востоке!» И я с тех пор самолётами не летаю.
— Погоди, друг сердечный, — сказал я, с радостью предвкушая возможность уязвить Ньюкантри. — Если ты знаешь, как умрёшь, то чего же ты боишься этих своих охотников за золотым жезлом? Ну-ка, объясни!..
— Хе… — сказал Новосёлов, даже не пытаясь скрыть своего конфуза. — Хе-хе… Ну, знаешь ли… Кто её поймёт, эту Вангу… Она ведь может иносказательно предсказывать… Говорит про самолёт, а на самом деле нужно понимать нечто совсем иное… Да откуда я знаю! Мне предсказывают, — я и поверил, разумеется! Как же иначе?.. А эти, охотники… Они мне тоже — хе-хе! — предсказали! Предсказали скорую и лютую смерть, если не отдам жезл! Какому предсказанию верить прикажешь?.. Я на всякий случай верю обоим. Здравый смысл, — понимаешь?.. Разумная предосторожность.
— Тогда второй вопрос. Тебе предсказали гибель в авиакатастрофе, и ты с тех пор не летаешь на самолётах. Верно? Каким же образом предсказание сбудется? Или тебя силой затащат в самолёт?
— А может быть и силой. Кто знает, как жизнь повернётся? Может быть, эти охотники меня и затащат в самолёт, — а потом, как полетим над морем…
— И что же тогда случится? Они взорвут самолёт? Не слишком ли замысловатый способ убийства?
— Да отстань ты от меня! — завопил Ньюкантри в раздражении. — Откуда мне знать?! Ты что, Ванге не веришь? Ванге не веришь? Да ей полмира верит! К ней президенты приезжали!.. Она… Она… Ты просто отщепенец, понял! Выпендриваешься! «Все верят, — а я буду оригинальным, я буду на все её предсказания плевать!» Да ты знаешь, что она предсказала войну между Аргентиной и Китаем? Величайшее морское сражение в мировой истории! Три миллиона утонувших моряков! Шестьсот лет море будет выносить их кости к берегам Африки! А ты не веришь!
— А во что верить? Разве война уже началась?
— Когда начнётся, тогда уже верить не надо будет! Тогда всё своими глазами увидим! Как можно не верить в такое пророчество?! Это какие же мозги надо иметь?!. Нет, не даром Семнадцатый Кармапа Тринле Тхайе Дордже говорит, что к концу времён на земле станет втрое больше дураков!..
На этот раз не без любопытства выслушал я Новосёлова. Выходит, его гипнотизирует размах… В самом деле: три миллиона утонувших моряков, шестьсот лет море выбрасывает кости, — как не поверить в такое?.. Или вот ещё: «Сто миллионов лет назад нашу Землю посетили пришельцы с планеты, до которой десять миллиардов парсеков», — это не может не убеждать. Предсказание должно быть красочным и грандиозным, — вот главный закон пророческого искусства. Предрекать мелочи можно, — но только задним числом: «Многие помнят, как я год назад предсказывал, что Марья Ивановна Иванова сломает себе руку. И вот, взгляните, — всё сбылось!» «Многие помнят!..» — я не вхожу в число этих многих, но тем хуже для меня, — ибо я снова не с большинством, я снова среди отщепенцев… И как бы Новосёлов ни тарахтел мне в ухо, я сейчас усну, потому что бесконечные пустоши, заброшенные поля, тяжёлые сырые небеса, и пучины осенней хандры, и похмельно-мутный бензиновый перегар, — всё это неотвратимо топит меня в густой, отдающей головной болью, дремоте…
— Э, да ты уже спишь! — сказал Новосёлов, и я тотчас проснулся.
— А сейчас перекушу! — сообщил он значительно. — Время пришло. Надо питаться по часам, а не то манипура ослабнет!
И принялся вытаскивать из своего баула какие-то банчки, свёрточки, пакетики, обильно украшенные мелким восточным орнаментом, — он купил их по дороге на автовокзал, в подвальчике, пропахшем нездешними пряностями.
— Этого, брат, я тебе не предлагаю… — бормотал он, вскрывая баночки и разрывая пакетики. — Это еда особая, просветлённая, питающая чакры… Только для вегетарианцев…
— Разве ты вегетарианец? — спросил я, с интересом принюхиваясь к новосёловской снеди.
— Конечно! — попросту ответил он, разводя кипятком из термоса какой-то бурый порошочек.
— Не ври, — ты же цыплёнка утром ел!..
— Ну и что?
— Как что? Вегетарианцы не едят мяса!..
— С какой это стати? — он очень удивился. — Вегетарианцы — это те, кто ест вегетарианскую пищу. Вот эту. А мясо тоже можно. Если его приготовить по-вегетариански. Цыплёнка, например, я посыпал толчёной маниокой, — и он тоже вегетарианским стал. А ты говоришь — мяса не есть!.. Ну, ты даёшь! Это как же тогда жить-то?.. Тогда и сил никаких не будет!.. Надо мясо есть, надо, — только по-вегетариански!.. Варить его в бульоне из трав… Или посыпать приправами… И всё будет прекрасно! Вот, я сейчас бутербродик с колбаской — и положу сверху листик арники… И очень здорово получится!.. Да ты что, — вегетарианство это единственный путь к здоровью! Да что бы со мной было, не будь я вегетарианцем!..
Под эти мирные гастрономические рассуждения я всё-таки заснул, а когда проснулся ночью, Ньюкантри храпел на весь салон, перекрывая деликатный шум двигателей, и люди хмуро поглядывали в нашу сторону. Впрочем, все уже знали, что это храпит прославленный редактор оккультного журнала, и стеснялись возмущаться открыто. Я потыкал Ньюкантри в бок — не помогло. Потыкал посильнее, однако от моих толчков храп стал таким заливистым, что люди всё-таки решились на ропот. Но возроптать против Новосёлова никто из них так и не посмел: они придумали нечто более безопасное — принялись ворчать на меня. «Да что же это такое!» — яростно шептали они и бросали свирепые взгляды в мою сторону. Я делал вид, что не замечаю народного возмущения. Проснулись дамы за моей спиной. Розовая, злая спросонья, изо всех сил ткнула ногой в спинку моего кресла и прошипела: «Вот ведь, — сам не спит, а храпит, как бегемот!..» От этого толчка Ньюкантри пробудился, разлепил глазки, мгновенно оглядел салон, оценил положение и добродушно пробормотал мне: «Что, брат, всхрапнул ты? Это бывает… Но о людях тоже думать надо!..» И вновь погрузился в сон, — на этот раз совершенно бесшумный.
