— Эвоэ! Эво-э! Э-во-э-э!
Согласно древнему преданию, именно таким призывом всемогущий Юпитер воспламенял отвагу в душе своего внебрачного любимца, когда тот преодолевал бесчисленные препятствия, которые то и дело изобретала для него мстительная и ревнивая Юнона.
Впереди появившейся из-за кустов процессии шел огромного роста человек в белоснежной тоге, изображавший Юпитера. Лицо актера было закрыто большой маской из коры и листьев с приделанной к этой маске длинной черной бородой.
Следом за «Юпитером» шествовало четверо статистов в оранжевых масках. Они несли на плечах носилки со скульптурным изваянием Вакха. Раскрашенную фигуру бога окружала группа лампадофоров с горящими факелами. От света факелов покрытое киноварью дерево, казалось, ярко светится изнутри.
За факелоносцами шествовали мужчины, обнаженные торсы которых были натерты охрой. В одной руке они несли тирсу — жезл Вакха, увитый плющом, в другой — большой сосуд, наполненный доверху вином. Далее следовали женщины в коротких туниках с охапками свежих цветов и с корзинами фруктов. Музыкальное оформление процессии обеспечивали молоденькие рабыни, громко поющие и играющие на флейтах, кимвалах и барабанах.
Заключала процессию пестрая толпа мужчин и женщин, изображавших сатиров, фавнов, нимф и вакханок. Сатиры и фавны, одетые в козьи шкуры, плясали, кривлялись, дули в рога и трубы и гортанно распевали непристойные куплеты, посвященные Вакху, вину и любви. На «нимфах» и «вакханках» одежд почти не было — их заменяли побеги плюща, лозы винограда и прикрепленные к ним цветы.
Центром этой веселой компании был восседавший на ослике огромный толстый мужчина, изображавший Силена, воспитателя Вакха. По обеим сторонам от «Силена» шли «сатиры» с прикрепленными к голове козьими рогами. Когда «Силен», глотнув из глиняного сосуда очередную порцию молодого вина, заваливался набок, «сатиры» подхватывали его и возвращали в вертикальное положение. «Силен» то и дело издавал непристойные звуки, неустанно орал что-то и норовил ухватить за зад подворачивающуюся под руку «вакханку», что возбуждало в публике бурное веселье и ликование.
Пока «Силен» развлекал собравшихся безыскусными шутками, сатиры успели украсить цветами и листьями привязанные к ветке большого дерева качели и втащить на них огромный, сделанный из веток, травы и кожи фалл, также украшенный листьями и цветами. На длинную доску качелей взобрались две юных нимфы и принялись раскачивать ее под одобрительный волнообразный рев толпы.
Но особый восторг собравшихся вызвали танцующие и прыгающие под музыку полураздетые мужчины, к поясам которых были прикреплены сделанные из ткани или из кожи большого размера муляжи, также изображающие мужские гениталии, и вакханты, несущие шесты, с подвязанными к ним подобиями того же органа, но еще больших размеров. Время от времени они били ими по голове кого-нибудь из зевак, преимущественно женщин, добавляя этим всеобщего веселья и радости.
На некотором отдалении от веселой процессии шли четырнадцать жрецов в голубых хитонах. Главный распорядитель праздника подал им знак, и жрецы, остановившись, разбрелись и начали готовить все, что нужно, к праздничному ритуалу.
Первым делом на поляне, там, где остановилась первая группа процессии, окруженная широким полукругом лампадофоров, было воздвигнуто нечто вроде шатра. Вокргу шатра задымились горшочки с ароматными веществами, запахло шафраном и мускусом. Из украшенного ритуальными знаками сундука осторожно извлекли священное изображение Бахуса и установили его на возвышение.
Двое дюжих молодцов подтащили к статуе свинью со связанными ногами, истошно визжащую в предчувствии смерти. К свинье подошел архонт, главный распорядитель действа, полоснул по ее мягкому незащищенному горлу длинным острым ножом, и пронзительный визг животного захлебнулся в его же собственной обильно хлынувшей из раны крови.
Внезапно наступившую тишину нарушал лишь сверлящий воздух треск насекомых. Архонт поднял вверх руки и произнес торжественно несколько фраз во славу бессмертного Вакха, самого жизнелюбивого из богов, любимого сына всемогущего Громовержца, покровителя виноделия и всего того, что приносит людям радость, бога, понимавшего человеческую натуру, как никто другой. Закончив речь, архонт подал знак к началу праздника.
Все снова возлегли на свои подстилки и потянулись к кувшинам с вином, продолжая наблюдать за представлением, где тон всему по-прежнему задавал «Силен», то и дело выкрикивавший соленые шутки и прибаутки. В основном они касались его осла, неуемную похотливость которого толстяк не уставал описывать в самых смачных выражениях. Будто подтверждая слова хозяина, осел заорал истошно и наглядно продемонстрировал свою готовность к любви. Невидимой причиной его возбуждения была издававшая призывные звуки ослица, которую приятели шутника спрятали где-то в кустах…
Когда темнота окончательно сгустилась, воспаленное веселье достигло кульминации. Вино разгорячило мужчин и женщин, сняло все условности и запреты, притупило стыдливость, а неумолкающая громкая ритмичная музыка добавила возбуждения. Мужчины и женщины потянулись друг к другу и принялись заниматься любовью с первым, кто оказался поблизости.
Дополнительное возбуждение в царящее веселье вносили мелькающие в свете факелов «нимфы», «вакханки» и «менады», подстрекавшие всех к всеобщему веселью и и наслаждениям. Сбросив с себя немногие одежды и зеленые побеги, прикрывавшие до этого их наготу, распустив свои длинные волосы, они носились, как безумные, по поляне, сопровождая свой буйный танец откровенными призывными движениями и страстными, животными криками. Особо же усердствовали «менады». Они неистово кружились под все убыстряющийся темп музыки в общем хороводе и вдруг, разорвав живое кольцо, бросались с визгом и воплями на мужчин. Потом вновь собирались на поляне и, возбудив себя листьями дурманящих растений, на этот раз набрасывались на приготовленного для жертвоприношения козленка. Разорвав его на части, они тут же принимались пожирать сырое, теплое еще мясо, кровь с которого стекала им на грудь и на живот.
Воздух был пропитан острым запахом свежей крови, терпким духом разгоряченных женских тел и продолжавшими куриться у шатра благовониями. В звуки будоражащей музыки, в громкое пение и крики то и дело вплетался треск ломаемых падающими телами кустов и сладострастные стоны.
Взошедший над лесом красноватый диск луны еще больше возбудил поклонников Вакха. Теперь не осталось ни одного человека, который не участвовал бы во всеобщей разнузданной оргии, где предавались всем видам удовольствий, какие только могла изобрести их фантазия. Казалось, сама земля колеблется, покачивается от этого охватившего всех возбуждения и неистовства, от этого ликующего праздника плоти и бьющей через край, сметающей все преграды и запреты животной радости, к которой уже начинали примешиваться смутная тоска, горечь, стыд и апатия…
— Да, сколько не окуривай человека благовониями, от него все равно несет зверем, — заметил Юлий Цезарь, снимая с себя маску с застывшей улыбкой Вакха.
— А мне нравятся вакханалии, — с чувством произнес Квинт Курий. — Чувствуешь себя тут частью природы.
— Хоть и не самой лучшей, — добавил с усмешкой Катилина.
Но Курия уже не было на месте. Обхватив молоденькую «вакханку» за обнаженную талию, он повалил ее на траву, и они, хохоча, покатились к кустам…
— Не нравится мне этот Курий, — сказал Катилина.
— Откуда он появился? — спросил, позевывая, Цезарь.
— Не знаю, — пожал плечами Катилина. — Его привел еще Пизон.
— Слишком уж хорошо он пахнет, — отозвался Цезарь. — Это всегда настораживает…
Глава V. Audacter calumniare, sempre aliquid haeret[8]
Титу Помпонию Аттику в Афины
От Марка Туллия Цицерона
Рим, майские иды
Так получилось, что в один день получил от тебя сразу два письма. Одно было доставлено твоим знакомцем, другое, как я понял, ты отправил ранее с отходившим кораблем. Оба они (я имею в виду письма), выражаясь любезным твоему сердцу восточным стилем, обильно посыпаны солью острот и сладостно благоухают ароматом истинной дружбы. Я всегда высоко ценил твое доброе ко мне отношение, но сейчас твое участие и помощь необходимы мне более, чем когда-либо.
До выборов магистратов на следующий год остается меньше трех месяцев, и для того чтобы я мог надеяться на успех, необходимо приложить самые энергичные усилия на этом, конечном этапе избирательной кампании.
Я бесконечно благодарен тебе за твой визит в вечный город в начале этого года. Твои встречи с лицами из аристократической верхушки, с которыми у тебя давние крепкие связи, имели для меня самые положительные последствия: в лице твоих знатных друзей я приобрел горячих своих сторонников, которые в противном случае наверняка выступали бы на выборах против моей кандидатуры как человека незнатного происхождения, к тому же рожденного не в столице, или, как они любят выражаться, нового человека.
