Разумеется, ей опять пришлось быть хитрее всех остальных. Разумеется, любой человек, менее импульсивный, чем она, сначала хорошенько подумал бы и не обошел своим вниманием панические предупреждения о том, что в город движется армия ландскнехтов. Но роды должны были произойти через одну-две недели, и юная девушка, дальняя родственница ее кухарки, как никогда нуждалась в утешительном слове. Исходя из своей собственной истории, Агнесс уважала каждую будущую мать, решившуюся родить ребенка, несмотря на ужасающую нищету и на то, что куда проще ей было бы ступить на путь детоубийства. Потому Агнесс взяла за правило навещать Малу Страну каждые два дня, направляясь туда пешком, что отнимало у нее чуть меньше получаса, – из сверкающего, богатого мира вокруг Золотого колодца прямо в мрачную нищету поденщиков и бедняков. Агнесс приносила еду, питье, ношеные платья, помогала беременной помыться, беседовала с ней, подыскивала вместе с будущей матерью имя ребенку, плакала и смеялась, общаясь с ней. Но ее не отпускало ощущение, что она делает недостаточно, чтобы снять с себя надуманную вину за то, что к ней в свое время судьба оказалась столь благосклонна.
Однако теперь, охваченная холодным страхом, Агнесс в третий раз выругала себя за то, что взяла с собой Александру, свою дочь, которая во всем походила на нее саму и которая всегда занимала в ее сердце особое место, как бы сильно она ни любила двух младших сыновей.
Одновременно она подумала о том, что, может быть, наконец-то пришло время рассчитаться за двадцать лет безоблачного счастья.
– Мама… – снова прошептала Александра.
– Ш-ш!
– Мама, в этом доме есть еще один выход, прямо в переулок. Если постараться, то, возможно, нам удастся вынести ее на улицу и незаметно доставить в безопасное место.
Агнесс покачала головой. Ее бросило в жар от любви к дочери, когда та предложила не самим спасаться бегством, а постараться спасти беременную. Однако пять беременностей, две из которых закончились выкидышем, многому научили Агнесс, поэтому она ни секунды не сомневалась в том, что девушку в таком положении переносить нельзя. Они либо серьезно навредят ей и ее нерожденному ребенку, либо вообще вызовут преждевременные роды – прямо в переулке, посреди зимы, когда вокруг бродят ландскнехты, ища, какую бы новую мерзость совершить.
Агнесс приложила палец к губам. Снаружи доносился смех многих мужчин, настолько пьяных, что они бы хохотали до упаду, выброси кто-то из окна их собственную бабушку. Агнесс стало плохо. Еще несколько дней назад она готова была поверить, что эти мужчины, встреть она их в трезвом виде, наверняка оказались бы относительно цивилизованными, порядочными гражданами, которые даже могли бы предложить даме проводить ее домой, а не выстроиться в очередь и, громко смеясь, один за другим изнасиловать женщину посреди улицы, чтобы потом убить.
Позже до нее дошли сообщения о деяниях ландскнехтов: об отцах семейств, сожженных заживо после попытки защитить своих близких; о младенцах, подброшенных в воздух и насаженных на пики, – еще дергающихся, живых, исходящих криком; о беременных, повешенных вниз головой в дверном проеме, с распоротыми животами, из которых безжалостно извлекли детей. Эрцгерцог архиепископ Леопольд I набрал ландскнехтов из Пассау в своем епископстве по поручению кайзера Рудольфа, но они оказались не нужны, и он просто бросил их на произвол судьбы. Больные, влачащие жалкое существование в палатках, полумертвые от голода мужчины в конце концов разбежались по всей стране, грабя и убивая, пока не добрались до Праги, чтобы, как они сами утверждали, защитить кайзера. Протестантские войска Праги не дали им переправиться через Влтаву, но на первое время оставили им Малу Страну.
Агнесс услышала звон посуды и стекла, доносящийся из переулка, и шум от ударов кулаков: несколько солдат таскали туда-сюда несчастных соседей. Она знала, что эта жестокость была еще только цветочками, и подозревала, что ландскнехты, наслаждаясь зрелищем выбитых зубов и сломанных носов, похваляются друг перед другом своими «подвигами». Не пройдет и четверти часа, как появятся первые убитые, раздастся визг вытаскиваемых из домов женщин и девушек… Она попыталась, сглотнуть, но во рту у нее пересохло. Как же ей поступить?
И тут Агнесс услышала, как главарь ландскнехтов крикнул: «Эй, дурачье, куда вы подевали своих баб? А ну, тащите их сюда!» Она почувствовала озноб. Сюда не придет никто из тех, кого они замучили на улице, но это значит, что солдаты примутся искать сами. Она обменялась взглядом с беременной и внутренне сжалась от смертельного ужаса, который заметила в ее глазах. Затем она заглянула в глаза Александры и увидела в них тот же самый страх, только не такой силы, не на грани паники. Неожиданно ей стало ясно, в чем ее единственный шанс.
Лицо Александры напряглось, когда она поняла замысел матери. Девушка открыла рот, но Агнесс кивнула ей и, сдержав слезы, увлажнившие ее глаза, выскользнула в дверь.
– О, да тут одна сама пришла! – заорал изумленный ландскнехт после долгой паузы. – Она нам очень пригодится, ребята!
Агнесс спокойно рассматривала мужчин. Она не надеялась, что сможет одним только взглядом смутить их. Сердце ее колотилось так сильно, что ей не хватало воздуха. Избитые до полусмерти мужчины на мостовой, покорившись судьбе, повернули лица в ее сторону.
– Какая аппетитная курочка! Наверное, там, откуда ты вышла, есть и другие, а, красавица?
Агнесс кивнула.
– Ну так веди их сюда, или мы сами их вытащим.
Агнесс подумала о своем муже Киприане, пожалела, что не может сообщить ему, в каком положении находится, и тут же почувствовала благодарность за то, что двадцать лет тому назад он подсказал ей решение, с помощью которого она еще могла выйти из создавшейся ситуации.
– Сами их вытаскивайте, – грубо заявила она. – Только поспешите, пока они еще не остыли.
– А?…
Агнесс покачнулась. Ей не пришлось сильно прикидываться: в мышцы, казалось, налили воды.
– Мою маму и бабушку, – медленно произнесла она, притворившись, что ей трудно говорить, – забрала чума. Делайте с ними что хотите, они все равно уже ничего не почувствуют.
Солдаты вытаращили на нее глаза и переглянулись.
– Они что, ноги протянули? – уточнил один.
– Если вам доставит удовольствие насиловать трупы, – продолжила Агнесс, сделав ударение на последнем слове, ибо именно это считала своим козырем, – то милости прошу. Что с того, если у вас после этого выскочит парочка бубонов. – Она снова покачнулась… и, к своему безграничному ужасу, услышала громкий смех.
– Зачем же нам трахать мертвых, если у нас есть такая красавица?
– Неужели вы не боитесь подхватить чуму?
– Дай себе хорошенько потрахаться, прежде чем копыта откинуть!
– Но вы ведь заразитесь… – выдавила Агнесс.
– И что с того? Мы и так всего лишь корм для воронов.
Трое из них уже двинулись к Агнесс, а первый успел и руку в штаны запустить. Агнесс видела, как шевелится его кулак. Она отшатнулась. Ухмылки на лицах стали еще шире. Неожиданно она поняла, что до этого момента не воспринимала всерьез все эти байки о сожженных мужчинах и распоротых животах беременных женщин… и осознала, что сделала именно то, чего делать не стоило. Наверняка была еще какая-то возможность убежать от них! Вместо того чтобы спрятаться, она не просто предоставила себя этим мужчинам, но и обратила их внимание на обеих женщин, скрывающихся внутри дома.
Ужас ее был неописуем, когда она начала понимать, что сейчас произойдет неизбежное. Сделав еще один шаг назад, Агнесс почувствовала, что уперлась спиной в дверь. Так, значит, именно здесь она примет свою последнюю битву, в дверях полуразвалившегося дома, – у нее не возникало ни малейшего сомнения в том, что она будет стоять у порога, загораживая собой вход до последнего вздоха. Несмотря на весь страх перед тем, что с ней хотели сделать, она молилась, чтобы Александра вела себя потише и чтобы ее не… О Господи, пожалуйста, пусть эти парни ее не…
Ландскнехт с ритмично подергивающимся кулаком уже взялся свободной рукой за веревку, держащую его штаны на бедрах, и оскалился.
– Да лучше я сдохну на тебе от чумы, чем в полном одиночестве – на веревке!
– Могу тебе посочувствовать, приятель, – раздался знакомый голос.
Ландскнехты разом повернулись. У Агнесс возникло такое чувство, будто она смотрит их глазами: посреди переулка в полном одиночестве стоял человек. Он был здоровый как бык; из-за мощных плеч и широкой грудной клетки его тело казалось несколько укороченным. В отличие от большинства зажиточных горожан того времени он был атлетически сложен и с годами не приобрел ни толстых, красных от вина щек, ни пивного брюшка. Его даже можно было недооценить, если не смотреть ему в глаза. Но если кто-то вступал с ним в поединок взглядами, то встречался с практически смертельным спокойствием, основывавшимся, похоже, на том, что обладатель этих глаз всегда держит пару тузов в рукаве, как только ставкой становится жизнь; а кроме того, еще и на убежденности, что в любой борьбе побеждает тот, кому есть за что бороться. Если противник оказывался умен, он понимал, что этот человек в любую минуту готов вступить в борьбу за благополучие своих близких.
