Лейтенант Локхарт рассмеялся, словно услышал лучшую в мире шутку. Он начал читать мистеру Пулу лекцию, будто имел дело с человеком, которого считает глупее себя.
Он объяснил, что Япония — второсортная страна с третьесортной армией. Их авиаторы так близоруки, что даже не умеют как следует управлять самолетами — у японских военно-воздушных сил самый высокий в мире процент катастроф.
С каждым предложением голос лейтенанта Локхарта становился все громче, будто количество его слушателей увеличивалось и он хотел, чтобы его слышали в самых последних рядах. Он выглядел как человек, привыкший оставлять за собой последнее слово в любом разговоре.
Лейтенант все продолжал говорить и сообщил, что Япония не осмелится сражаться с Соединенными Штатами. По его словам, невозможно представить, чтобы японское правительство не знало всех этих фактов и возможных рисков, и он уверен, что Япония не ввяжется в безрассудные действия.
О том, что мистер Пул вообще о чем-то думал в этот момент, свидетельствовало только то, что уголки его губ слегка опустились, и он прикрыл веки, будто этот разговор утомлял его.
Иногда мистер Пул говорит загадками, и его слова не очень понятны, хотя обычно ясно, к чему он ведет. Папа считает мистера Пула поэтом и «настоящим ученым».
Мистер Пул взял свою не зажженную сигару, осмотрел ее, а потом сказал лейтенанту Локхарту: «Опыт — высокая цена, лейтенант. Но никак иначе дураков не научить».
Он произнес это своим обычным, дружелюбным тоном, как бы между прочим, будто просто сообщал, что завтра может пойти дождь и лучше бы взять с собой зонт.
Теперь стало заметно, что лейтенант Локхарт взволнован; он даже не ответил, когда мама спросила, положить ли ему еще орехового пирога. Вместо этого он залпом допил все из своего бокала и жестом попросил папу налить еще.
Когда лейтенант снова заговорил, его голос звучал зло, а зрачки превратились в крошечные черные точки.
Он сказал, что японцы, живущие в Японии, ни капли его не волнуют. Его волнуют японцы, которые живут здесь, на Гавайях. Только он говорил не «японцы». Он говорил «буддийские головы». Он сказал, что «почти половина чертовых жителей на Гавайях — это буддийские головы», и добавил, что не удивится, если однажды они начнут устраивать диверсии.
Он самодовольно заявил, что вся военная база Пёрл-Харбор находится в полной боевой готовности двадцать четыре часа в сутки и готова предотвратить любые попытки диверсий, которые «эти буддийские головы могут устроить».
Лейтенант заявил, что лучше бы мистер Пул засунул свой нос обратно в книги и не лез в вопросы, в которых не разбирается. Он попросил мистера Пула оставить военную стратегию военным стратегам, таким, как лейтенант.
Тут мистер Пул поднялся.
Он неторопливо подошел к месту лейтенанта Локхарта и встал за ним так, что лейтенанту пришлось бы развернуться на стуле, чтобы смотреть мистеру Пулу в лицо.
Мистер Пул спросил своим мягким, спокойным голосом, сколько времени лейтенант провел на Гавайях. Быстро, не двигаясь, лейтенант Локхарт ответил, что живет здесь два месяца.
Мистер Пул сообщил, что живет на Гавайях пятьдесят четыре года, всю свою жизнь. И что ему посчастливилось узнать многих, многих японцев за это время. И что он может заверить лейтенанта: хотя их родина — Япония, они предпочли жить в Америке, и бояться их не нужно.
Мистер Пул наклонился, будто хотел сказать что-то секретное, что должно остаться между ним и лейтенантом Локхартом. Он почти прошептал: "У японцев есть древняя пословица, лейтенант Локхарт. Приблизительно ее можно перевести так: «лягушка, когда открывает рот, показывает то, что у нее внутри».
После этого он поблагодарил маму за «восхитительную трапезу», сказал папе, что надеется скоро увидеть его в книжном магазине, подмигнул мне и Энди и сказал, что провожать его не нужно.
Воскресенье, 30 ноября 1941 года
Оаху, Гавайи
После Дня благодарения я сильно сомневалась, что мы поедем смотреть Пёрл-Харбор, куда приглашал нас лейтенант Локхарт. Не знаю, как поступил бы папа, если бы дело касалось его одного, но он знал, что, если мы не поедем, Энди очень расстроится. Поэтому мы втроем приняли приглашение лейтенанта. Без мамы. Она и не подумала ехать. Она сказала папе, что довольно насмотрелась и наслушалась лейтенанта Локхарта, и ей этого хватит на всю оставшуюся жизнь. Должно быть, именно это папа имеет в виду, когда говорит, что мама с трудом выносит дураков.
Я не видела Энди таким возбужденным с тех пор, как «Доджерс» стали чемпионами. Он задавал лейтенанту Локхарту такое количество вопросов, что едва успевал переводить дыхание. Энди говорил так быстро, что я испугалась, как бы у него прямо здесь и сейчас не случился приступ астмы.
С аэродрома Хикэм, базы американских бомбардировщиков, мы все поехали на аэродром Уилер, базу истребителей. Истребители стояли на земле аккуратными рядами, крыло к крылу и очень близко друг к другу — лейтенант Локхарт объяснил, что так они лучше защищены от диверсий.
Надо отдать должное Энди: он все знает обо всех самолетах, какая у них скорость, абсолютно все. Лейтенант Локхарт признался, что познания Энди произвели на него большое впечатление, и было видно, что так оно и есть.
Мы видели шеренги военных кораблей, посмотрели на крейсеры, эсминцы и линкоры. Нам повезло, что мы приехали именно сейчас, потому что впервые за месяц здесь собрались все военные корабли.
Но Энди огорчился, что авианосцы (его любимые) были на маневрах, и мы их не увидели.
В конце мы прокатились на корабле лейтенанта Локхарта, военном судне Соединенных Штатов «Аризона». Мы видели, как команда корабля устроила на борту матч по боксу. Корабль очень внушительный. Он такой чистый, так сверкал на солнце, а экипаж был одет в белую форму и отдавал нам честь, когда мы проходили мимо.
Понедельник, 1 декабря 1941 года
Оаху, Гавайи
Я получила еще одно письмо от Эллисон. Удивительно, что они тоже ставят «Много шума из ничего». Наверное, я вступлю вместе с Кейм в клуб Шекспира и буду участвовать в постановке. Тогда мы с Эллисон сможем играть в одной и той же пьесе в одно и то же время. Может быть, даже одну и ту же роль!
Мама сказала, что это последнее предупреждение: если я не напишу Эллисон до конца недели, то это «занавес».
Мама говорит, что ей здесь проще. Не нужно постоянно носить так много одежды, и это уже облегчение.
Мама спросила, нравится ли мне школа, много ли друзей я завела. Думаю, она намекала на наш разговор о лучших подругах, но я знаю, что ей нравится Кейм, и больше она на эту тему ничего не сказала.
К четвергу нам с Кейм нужно решить, что мы наденем вечером в воскресенье на танцы.
Вторник, 2 декабря 1941 года
Оаху, Гавайи
Я помогала маме готовить ужин и спросила, нравится ли ей жить на Гавайях, скучает ли она по Соединенным Штатам.
Она сказала, что ей здесь нравится, потому что ей кажется, что здесь папа относится ко всему немного проще. (Честно говоря, я этого не заметила. По-моему, здесь он работает так же много, как в Вашингтоне или Бостоне. Хотя здесь у нас гораздо меньше званых ужинов, и, может быть, мама имеет в виду именно это. В Вашингтоне званые ужины были практически каждые выходные.)
Пятница, 5 декабря 1941 года
Оаху, Гавайи
Папа играет в гольф с одним репортером, другом мистера Пула. Он пишет для газеты «Гонолулу эдвертайзер». Лейтенант Локхарт не может играть в это воскресенье, потому что он на дежурстве.
Суббота, 6 декабря 1941 года
Оаху, Гавайи
Мы с мамой ездили по магазинам. Нам обеим нужны были новые туфли. Потом мы посмотрели фильм «Темная победа». Мама не так сильно любит ходить в кино, как мы с папой, но ей нравятся фильмы, в которых играет актриса Бетт Дэвис. По-моему, это была довольно мрачная история, но маме нравятся мрачные истории.
Воскресенье, 7 декабря 1941 года
Оаху, Гавайи
В третий раз я пытаюсь сделать запись, но мои руки так сильно дрожат, что почерк неразборчивый. Кажется, сейчас он достаточно ровный, и я попытаюсь описать все ужасные события, которые случились за последние двенадцать часов.
Сначала я думала, что все еще сплю. Я слышала непрерывный гул, так шумели пропеллеры «Китайского клипера», но этот гул был гораздо громче, пронзительнее.
Странно, но моя мама тоже была в этом сне. Она говорила: «Эмбер, Эмбер, проснись, проснись!» Ее голос был едва слышен за воющим звуком, который становился все громче и ближе. По звучанию маминого голоса я понимала, что она старается говорить как можно громче.
Сон был тревожным, но я не хотела просыпаться, потому что слишком хотела спать. Но потом мама стала меня трясти. Пришлось вставать.
Сон закончился, а кошмар только начинался.
