И стало до безумия жалко одного:
— Я автомат потеряла.
Саша зажмурился, уткнулся носом и губами ей в макушку: глупенькая, какая же ты
еще глупенькая, Леночка…
Ян отвел взгляд и уставился в небо, на плывущие как ни в чем не бывало облака. И
улыбнулся — а жизнь-то продолжается несмотря ни на что.
Глава 12
Николай хмуро изучал пожилого усатого мужчину в линялом халате, исподнем и
загипсованной рукой, выставленной в его сторону. Кто такой? Что смотрит?
— Очнулся, браток? — улыбнулся мужчина. Лицо, испещренное морщинами, бронзовое
от загара стало светлей от улыбки. — Это хорошо. Значит, на поправку пойдешь.
Пора уж. Две недели почитай куралесил.
Из-за его плеча появился еще один мужчина, молодой, но в точно таком же виде —
исподнем и халате.
— Пить, есть хочешь?
Коля закашлялся, огляделся. До него стало доходить, что он в госпитале.
— Давно я?… — прокаркал и сам своему голосу поразился. Смолк.
— Две недели, говорю же, — охотно повторил пожилой. — Мы часом уж думали, не
жилец. Метался. Все Лену звал. Жена?
Санин задохнулся, от воспоминаний душу скрутило, так, что лицо посерело и взгляд
пустым стал, больным.
— Жена, — прошептал с тоской и застонал, глаза закрыл: могла бы быть женой.
Стала бы как выросла… Да не вырастит уже, не станет женой ни ему, ни кому
другому.
Пусть хоть в памяти женой будет, хоть в памяти еще поживет.
— Жена, — повторил твердо. Рукой глаза накрыл, пальцы сами в кулак сжались.
Мужчины переглянулись, подумав об одном — видно погибла вот лейтенанта и крутит.
— Беда, — вздохнул пожилой. И на молодого покосился.
Тот понял, кивнул:
— Сбегаю.
И хромая поковылял из палаты.
— Сейчас спиртику Вася принесет, помянем, лейтенант.
Николая скрутило до воя. Рванул от душевной боли и… потерял сознание.
Он лежал и смотрел на мужчин. Молодой разливал спирт по мензуркам, заметил
взгляд Николая и кивнул на него пожилому, что спиной к лейтенанту сидел. Еще
двое мужчин — близнецов, почти зеркально отражающих друг друга даже в ранениях,
дружно привстали, переглянулись и подошли к Николаю. Вдвоем приподняли его,
помогли сесть, сунули в руку мензурку со спиртом и банку тушенки с ножем в
другую вложили.
— Лейтенант Холерин. Володя, — представился тот, у которого рука правая на
косынке была подвешана.
— Холерин Иван. Лейтенант, — сказал второй, у которого левая рука точно так же
была подвешена на повязке через шею.
— Буслаев. Георгий Фомич, — чуть не поклонился Санину пожилой, зажав в кулаке
мензурку со спиртом.
— Старлей Лазарев Лазарь Иванович, — улыбнулся молодой.
— Лейтенант Санин. Николай, — глухо представился Коля.
— Ну и за знакомство, — кивнул Буслаев.
— За живых и мертвых, чтоб не напрасно первые жили, а вторые погибли, —
перебил его Володя Холерин. Мужчины помрачнели и молча выпили.
Коля же долго смотрел в прозрачную жидкость, но что хотел увидеть сам не понимал.
И вот выпил, зажмурился от проступивших в глазах слез, но от крепости ли
принятого?
Спичка щелкнула, табаком запахло.
— Куришь? — глянул на него Лазарев. Санин кивнул и получил в губы папироску.
Самую настоящую «казбечину». Голову повело, в груди тепло стало.
— Ничего, лейтенант, — затянулся и Георгий Фомич. — Живы будем — рассчитаемся
с фашистом.
— За каждый час, что он на нашей земле провел, — глядя перед собой
остекленевшими глазами, зло процедил Владимир.
— За каждого убитого, — добавил его брат.
— Быстрей бы выписали. Рвать буду сук! — зло выплюнул Лазарь.
Через три дня его выписали. К тому времени Санин стал подниматься, понемногу
возвращаясь к жизни. Только все равно себя мертвым ощущал: не чувствовал вкуса
пищи, не чувствовал боли от уколов, при перевязке, не понимал лейтенантов —
близнецов, что увивались за медсестричками и могли шутить. Он даже не узнал себя,
когда глянул в осколок зеркала, чтобы побриться — на него смотрел чужими глазами
чужой, незнакомый мужчина лет сорока. У этого мужчины был страшный в своей
пустоте взгляд и глаза от этого казались черными. А еще у него было два свежих,
еще красных шрама — один глубокой бороздой шел почти через всю правую щеку,
второй, значительно меньше, поверхностный, от брови к виску.
Коля долго рассматривал их и понял — метки. Над бровью за друга, на щеке за
подругу.
И понял — он жив лишь за одним — чтобы умереть. Погибнуть в бою, погибнуть как
солдат, честно, с оружием в руке и оплаченным счетом за те жизни, которые забрал
фашист. Погибнуть не убегая — заставляя бежать врага.
Ему хватит стыда и вины за те первые дни войны.
Как только чуть окреп, начал просится на фронт и в двадцатых числах августа его
выписали и направили на Западный фронт в двадцать вторую армию.
По всему фронту шли ожесточенный бои, канонада не смолкала ни на минуту и
разносилась по округе, была слышна на много километров вперед.
На станции, куда он прибыл, стояла суматоха: грузили раненых, сгружали
боеприпасы, прыгали из вагонов на землю бойцы пополнения.
Санин спрашивал штаб нужной ему части, но от него кто отмахивался, кто не мог
сказать ничего вразумительного. Полки, как оказалось, стояли то здесь, то там,
дислокация менялась чуть не каждый час и никто не мог сказать, где же точно полк,
к которому прикомандирован лейтенант. На счастье Николай наткнулся на майора из
своей части. Тот выслушал, проверил документы и бросил:
— Принимай пополнение и двигай в сторону Торопца. Сержант Калуга?! — крикнул в
толпу. Из нее вынырнул худющий высокий мужчина в потрепанном виде и вытянулся. —
Поможешь лейтенанту. Давай родной, не стой! Двенадцатый состав, на втором пути!
Бегом!
А где этот Торопец, черт его знает.
Да делать нечего, Санин принял новобранцев.
Построенный сержантом Калуга взвод выглядел жалко. У трети вместо сапог ботинки,
большая часть видно впервые надела форму и гимнастерки пузырились из-под ремней,
ремни болтались. Кто-то вытянулся в струнку, кто сгорбился, переминался с ноги
на ногу. Винтовки кто-то в руке держал, кто-то за спину повесил.
Николай хмуро разглядывал свое «счастье» и понимал, что большинство ляжет в
первом же бою, а бой может случиться уже через час.
— Где ж таких набрали, — поморщился.
— Так полит бойцы. По призыву партии, — услужливо пояснил сержант. — У нас от
взвода-то я да Мишанин остались. Он боеприпасы-то сгрузил уже, товарищ лейтенант.
Может оно и двинулись уже, а? — поправил пилотку.
— Двинулись, — подавил вздох. — Командуй.
— Взвод! Налево! Шагом марш!
Часа не прошли, некоторые хромать начали.
— Взвод, стой! — рявкнул лейтенант, не выдержав. Подошел к самому хромому. —
Фамилия!
— Рядовой Салюстов! — вытянулся молодой мужчина, может одних лет с Николаем.
— Ноги натер?
— Так точно, — потерял свою бравость солдат. Санин понял, что уже к передовой
взвод дойдет небоеспособным. Если на ступнях мозоли, то боец из такого солдата,
что из повара генерал.
— Взвод сесть! Разуться! Перемотать портянки! Две минуты!
Суров, — переглянулись бойцы. Плюхнулись прямо в пыль у дороги, начали
разуваться. Санин прошел мимо каждого и выяснил, что многие попросту не знают,
как правильно портянки применять. Наматывали как придется, с буграми, складками
— как тут не натрешь ступни.
— Сержант, — подозвал Калугу. — Обучить! — ткнул в особо нерадивого рядового.
И встал над спокойно сидящим в сапогах. Чуть тронутые сединой виски, лицо
бесхитростное, а взгляд беззаботный и, травинка в зубах. Она лейтенанта и
разозлила.
— Почему не разулись?
— А то мэнэ нэ трэба.
— Разуться! — приказал Санин.
Рядовой вздохнул, осуждающе глянув на командира и, выказал ноги, ладно
