— Именем царя Дмитрия мятеж ставит, а Дмитрия нет! Где он его искать собрался?
— Говорил — сам найдется. Людское мнение укажет!
— Не думал я, что среди московитов есть люди столь дерзкие. Жернова провернутся, все, что здесь ты говорил, в муку перемелется, а вот хлебов из этой муки не испечешь. Тебя, малое зернышко, мы из под жерновов вынем. О том, что ты мне здесь отвечал на мой спрос, помалкивай накрепко. Замкни уста — цел будешь, разомкнешь уста — погибнешь. Как отвечал во дворце Ядвиге Тарло, на том и стой. К чему сие придет, Господь укажет!
8
Далеко не все прояснилось в Польше о московских событиях, еще менее того знали в Риме. Польские люди, что сумели убежать из Москвы в ночь погрома, разносили известия противоречивые. Одни утверждали, что царь Дмитрий спасся, другие говорили, что спастись ему никак было нельзя.
Генерал ордена иезуитов Аквавива ждал донесений от своих прозелитов из Польши и не склонялся ни к одному мнению о судьбе царя Дмитрия.
Особо волновала судьба царя Дмитрия венецианских купцов, которых вытесняли из Средиземного моря корабли султана. Рушилась торговля, венецианские купцы весьма интересовались событиями в далекой Московии. Они убеждали папу Павла У поддержать царя Дмитрия, связать Московию и Польшу союзом против турецкого султана, даже ценой возведения на королевский трон московского царя.
Так сошлось, что в те дни, когда в Польшу начали приходить известия о свержении царя Дмитрия и избиении поляков, в Кракове находился венецианский посланник Фоскарини. Он проведывал о возможности совместного выступления Речи Посполитой и Московии против султана. Известия из Москвы разрушали надежды венецианских купцов. Фоскарини испросил аудиенцию у короля. Ему важно было установить возможен ли после московских событий какой—либо союз с Московией?
Фоскарини, сразу же после приветствий, приступил к делу.
— Ваше величество, — спросил он, — подтверждаются ли известия, что московский царь Дмитрий убит своими подданными? Достоверны ли рассказы прибежавших из Московии, что царю Дмитрию удалось спастись?
Сигизмунд понимал, что все, что он скажет венецианскому посланнику вскоре станет известно папе Павлу У. Узнав, что Дмитрий сошелся с рокошанами и готовил поход за польской короной при попустительстве Римской курии, Сигизмунд затаил обиду на папу и генерала ордена Аквавиву. Разговор с Фоскарини требовал крайней осторожности.
— Во всем, что сегодня говорят о московских событиях есть доля правды, — ответил Сигизмунд, взвешивая каждое слово.
— Стало быть, есть правда в том, что царь убит, и в том, что он спасся и жив?
Король ответил неопределенным жестом.
— Тот, кто имел дело с моковитами, не имеет представления, как они умеют лгать. Меня ничто не удивит: и то, что царь Дмитрий жив, и то, что он спасся, и то, что он вовсе не царский сын. Не удивит даже и новое его появление под другой личиной. Меня не очень волнует, что они сделали со своим царем. Там всегда что-нибудь случается с их царями. Я озабочен судьбой моих подданных, тех, что отправились гостями на царскую свадьбу. У меня слагаетя впечатление, что новый царь оставляет в заложниках не только гостей, но и моих послов. Мой долг отомстить за предательство, но как я могу начать военные действия, если этот шаг приведет к гибели тех, кто уцелел после резни?
— Ваше величество, — настойчиво продолжал Фоскарини, — Я не знаю Московии, вы ее знаете. К чему вы, ваше величество склоняетесь: к тому ли, что царь Дмитрий убит или к тому, что он — жив?
— Я не хотел бы гадать, а хотел бы получить от своих людей точные сведения. Поведение Дмитрия желало лучшего. Я отправил в Москву своего уполномоченного. Он должен был отговорить Дмитрия от его неумеренных притязаний. Он возомнил себя императором, величал себя цесарем, герцогом Ливонским... Он вступил по этому поводу в переписку с папой. Я не мог признать подобных претензий без ущерба для чести Речи Посполитой и других европейскихъ королевств.
Фоскарини знал закон полемики. Для того, чтобы заставить человека выболтать в споре, того, что он не хочет сказать, надобно вызвать у этого человека раздражение. С искусно разыгранным сожалением, Фоскарини сказал:
— Если известия о смерти царя Дмитрия подтвердятся, это будет тяжким ударом для всего христианского мира. Дмитрий объявил папе о своем намерении предпринять крестовый поход на султана.
Король вспылил.
— Я до сих пор не могу понять, почему папа, наш мудрый пастырь, поверил в эту ложь? Если человек, которого называют царем Дмитрием , остался жив — это несчастье для христианского мира. Он обманывал всех. Он обманывал московских людей, он обманывал нас, а когда получил с нашей помощью трон, начал готовить против нас поход, чтобы захватить польскую корону. Папа поверил его обращению в апостольскую веру. В Москве он показал, что апостольская вера ему ненавистна. Мы надеялись увидеть в нем союзника, а приобрели врага. Если бы он успел поддержать рокош, Речь Посполитая превратилась бы в арену междуусобицы и сделалась бы легкой добычей султана.
— Ваше величество, но без вашей поддержки сей Дмитрий не ступил бы ни шагу!
— Я доверился Ордену.
Фоскарини получиол подтверждение, которое хотел услышать от короля.
— Ваше величество, орден иезуитов, при всей своей приверженности апостольской церкви, склонен к излишне рискованным действиям. Венеция попросила иезуитов удалиться из-за их рискованных действий. Мы же должны с горечью согласиться, что ныне союз Польши и Московии против султана не состоится.
Зная, что папа прислушивается к мнению венецианских купцов, король нашел возможным завершить беседу, раскрыв свой замысел.
— Ошибка в том, что объединение Московии и Речи Посполитой рассматривалось со стороны Московии, иначе сложился бы союз Московии и Речи Посполитой, если бы его создание пало бы на Речь Посполитую.
Фоскарини возвратился в Венецию. Его опередили легенды о счастливом спасении царя Дмитрия. Особую популярность снискал купец Франческо Талами, возвратившийся из Самбора. Талами с уверенностью утверждал, что московский царь Дмитрий спасся и скрывается в Самборе при дворе супруги Юрия Мнишка.
— Эти россказни стоят осмеяния, — сказал Фоскарини, докладывая Дожу о своей беседе с королем. — Существо дела не в том: жив или не жив Дмитрий, а в том, что вся Польша, а не только король, пылает жаждой мести за убийства своих соотечественников.
Дож ответил:
— А король Сигизмунд не имеет ни средств, ни сил для отмщения. Король прав. Движение к воссоединению Московии и Польши должно начаться из Кракова. Но не прежде, чем Вавилон не будет сокрушен. Пусть московиты режут друг-друга за живого или мертвого Дмитрия, тогда уж и королю поклонятся. Сеньер Фоскарини, у нас нет иного выбора, или нашему процветанию придет конец... Нам надо употребить все силы и средства, чтобы оживить царя Дмитрия!
9
Князь Григорий Шаховской любил показную сторону жизни, чтобы кружились возле него люди, внимая каждому его слову. А еще рвался он поближе к государевой власти, чтобы частицу царской власти схватить в свои руки. К Шуйскому невступен, так пусть явится новый Дмитрий, а при нем быть бы первым лицом. Опять, как в надавние времена, когда свершался поход Дмитрия на Москву, Путивль стал как бы стольным городом Северы. От него потянулись вервии мятежа к приокским городам, к Курску, к Кромам. Расползались по Оке до Волги, до замосковных городов.
Шаховской еще не решался объявить поход на Москву, а уже к нему съезжались ратные из Моравска, Новгород-Северского, Стародуба, из Ливен, из Курска, из Кром, из Белгорода, из Оскола, а с ними и посланцы от всякого дальнего людства с расспросом, когда вновь присягать царю Дмитрию.
В Ельце еще оставались полки собранные для похода на Польшу, и они были готовы выступить за Дмитрия. Отозвалась и Рязанская земля. Дворянин Истома Пашков встал во главе елецких полков и погнал гонцов поднимать Переяслав-Рязанский, Тулу и Серпухов против Василия Шуйского.
Завозно стало и в Путивле и в Ельце. Посланцы городов осаждали Истому Пашкова, а еще более Шаховского. Требовали, чтобы они звали из укрывища царя Дмитрия. Уже мало кто верил, что он убит, а над явлением мощей царевича Дмитрия смеялись. Истома Пашков отправлял нетерпеливых к Шаховскому, Шаховской терялся, не зная, что отвечать. Держался посулами.
Еще в большей растерянности пребывал Шуйский. Ему ли не помнить, как растаяло войско Годунова, завороженное именем Дмитрия. Убит, сожжен, развеян его пепел, объявлен самозванцем, обретенные мощи царевича Дмитрия свершают чудеса исцеления, а по всей Севере, по заокским городам вновь бродит его имя. На какие полки ныне положиться? О полках ли дума, когда в своем доме, поднося ко рту чашу, опасался отравы? Брату своему Дмитрию не верил, потому, как имел он супругой отравительницу Годунова Екатерину Григорьевну. Видел ее чаяния посадить на престол своего супруга.
