— Первым делом, — перебил Рейнберн, — надо избавиться от двух последних.
— Ты знаешь, как поступили с братьями тесть твой Болеслав польский и Болеслав чешский… Конечно, — Вставила Клотильда, — и ты должен поступить так.
Святополк снова сел и задумался. Присутствовавшие следили за ним с беспокойством во взоре.
— Будь по-вашему, — заговорил он наконец. — Отроки, позвать сюда бояр Путяту и Горясера и боярцев Тольца, Еловита и Лешка.
— Привержены ли вы ко мне всем сердцем? — обратился к ним Святополк, когда они вошли в гридницу.
— Можем головы свои сложить за тебя, — ответили бояре.
— Ты, Путята, с Тольцем, Еловитом и Лешком иди на Альту к Борису, а ты, Горясер, взяв своих людей, держи путь на Муром к Глебу. Не говорите никому о том, что я приказываю вам сделать… Убейте братьев моих Бориса и Глеба…
Бояре и боярцы вздрогнули, но ни слова не проронили. Молча поклонились они и вышли из гридницы.
— Не медлите, — крикнул им вдогонку Святополк, — поезжайте сегодня же, — и, обращаясь затем к Рейнберну, жене и Фридриху, спросил: — Довольны ли теперь?
— Такого мужа я люблю, — ответила Клотильда. — Я, впрочем, и не сомневалась в тебе!
— Помни, что папа и тесть твой Болеслав поддержат тебя, — сказал Рейнберн, возводя очи к небу.
На следующий день в Десятинной церкви состоялось отпевание и погребение тела почившего великого князя. Несколько дней спустя в великокняжеский терем переселились из Вышгорода жена Святополка Клотильда, епископ Рейнберн, патер Фридрих, все бояре Святополковы и челядь. Однако вскоре Клотильда с Рейнберном и ляшской челядью уехала в Краков к своему отцу Болеславу. Рейнберн и Фридрих решили, что за легко доставшийся Святополку на первых порах великокняжеский стол ему придется еще выдержать немалую борьбу, почему Клотильда находила небезопасным оставаться в Киеве.
С Клотильдой уезжал и Рейнберн, Фридрих же должен был остаться при Святополке для руководства им и сообщения в Краков о ходе дел, причем в случае надобности предполагалось выслать Святополку подмогу из Кракова.
Немного спустя после их отъезда к великому князю был позван Якша.
— Дивлюсь, — начал Святополк, — что нет еще вестей, особенно от Путяты. От Горясера, правда, пока еще и не может быть: до Глеба далеко. Но все-таки… Боюсь, как бы люди, которые любят этих князей, узнав об убийстве их, не восстали против меня…
— Так зачем же говорить людям, — ответил Якша, — что ты приказал убить их. Будем говорить, что мы не знаем, кто их убил, что ты за всех отвечать не можешь.
— Мне кажется, — как бы не расслышав слов Якши, заговорил Святополк, — мне кажется, что Бориса и Глеба можно было б оставить. Они не опасны…
Затем князь в раздумье проговорил:
— Опаснее Ярослав. Надо подумать о нем: он хитер… Что скажут Судислав Псковский, Брячислав Полоцкий, Станислав Смоленский и Святослав Древлянский? Мстислав опасен… Правда, он далеко; он на одном конце, а Ярослав на другом, и где он — никому точно не известно. Ему с Ярославом не перекликнуться. Станислав хворает, есть даже слух, что он умер. Судислав и Брячислав Ярослава не любят. Я уверен, что они не помогут ему. Мог бы пойти ему на помощь Святослав, да он не из смелых.
— Главное, — перебил Якша, — чтобы в Киеве не было козней против нас и чтобы киевская дружина, которая пошла с Борисом на печенегов, не восстала против тебя. А раз она останется без Бориса, то что же ей делать, как не примкнуть к тебе? Ты должен, конечно, осыпать ее милостями; нужно убедить ее, что если бы сюда пришел Ярослав, то привел бы своих бояр и дружинников, которым ей пришлось бы уступить первое место. Мне кажется, что этим путем мы можем привлечь ее на свою сторону. Вот только старый волк Горисвет дичится нас и вместе с Предславой и Иларионом мутит людей.
— Подожди, справлюсь я и с этим осиным гнездом — Берестовом. Пока же нельзя его трогать. Пускай говорят: вот, мол, как великодушен Святополк, коли даже своих явных врагов не трогает! Но придет время — и я рассчитаюсь с ними. А что касается отъезда жены моей Клотильды и Рейнберна, то это очень хорошо, что они уехали. Люди косо смотрят на Рейнберна и на ляшскую челядь, окружающую Клотильду. Как ты думаешь, Якша, не распустить ли слух, что я развожусь с Клотильдой?
— Нет, — ответил, подумав, Якша, — не нужно. Если бы этот слух дошел до твоего тестя, то у него явилось бы подозрение, что ты и впрямь хочешь отделаться от нее и от него, а ведь он тебе нужен: без борьбы с Ярославом дело не обойдется.
— Да, но ведь он может и не узнать.
— Слухом земля полнится, да и Фридрих тут при тебе Разве тебе не известно, что он все сообщает в Краков?
— Пожалуй… Да, Фридрих стоит над моей душой, но придет время, когда я и от него, и от Рейнберна, и от Болеслава избавлюсь! Но вот что, Якша- я слышал, что ты оттягал у кого-то огород.
— Это тебе, княже, вероятно, на меня Фридрих наклеветал. Он хочет оттолкнуть тебя от меня..
— Может быть… Впрочем, это твое личное дело Можешь делать что тебе угодно, но теперь, пока мы еще не укрепились, надо быть осторожными. Отдай этот огород, если даже он по справедливости и твой. Я не оставлю тебя без вознаграждения теперь же… Потом, когда мы укрепимся, бери все, у кого захочешь.
— Будь по-твоему, княже, — ответил Якша, — хоть огород и по справедливости мой, пусть возьмут его, но ты меня, скудного, не оставь без вознаграждения за это лишение…
Был знойный июльский день. Краем дремучего бора медленно двигалась небольшая дружина; впереди ехали два всадника. Один из них, широкоплечий рыжий детина с квадратным загорелым лицом и короткой бородой, обтер красным платком сильно вспотевшее от страшного зноя лицо и обратился к своему товарищу, худощавому всаднику;
— Да, Еловит, скоро наше дело покончится. Получим мы награду от великого князя и погуляем с тобой знатно. Давно уже жаждет душа моя настоящего веселья.
— И я рад погулять, Путята, — отвечал сухощавый с заметной грустью, — да работа мне в этот раз не по сердцу. И сам не разберу, что со мной; Бориса ли мне вдруг жаль стало, Святополку ли служить не по сердцу, просто ли неможется мне… Никакая работа меня не занимает… Хоть и стыдно признаться, но уж открою тебе душу по-товарищески. Не первое это будет наше с тобой общее дело, а в первый раз смущается душа моя. И все мне на ум приходят речи попа Еремея о грехе, да о душе, да о будущей муке разбойников…
Путята захохотал.
— Знал бы князь, какие у тебя мысли, не выбрал бы себе в слуги для такого важного дела эдакую бабу слюнявую. Не наказание Божие ждет нас, а награда великого князя. А Борис ли, Ярослав подвернутся под руку — не все ли равно? Придет очередь Святополка — и его в землю отправим и плакать и вздыхать не будем. Одначе, — добавил он после минуты молчания, — пора нам поспешать, как бы кто не упредил нас.
— И мне, брат Путята, подозрительны показались те два молодца, что повстречались на рассвете, хотя они и показывали грамоту, будто от князя Святополка. Да куда бы он посылал их по нашему пути?
— Да, жаль, что пропустили мы их, — нахмурясь, промолвил Путята. — Надо поспешать.
Передовые всадники пришпорили коней; за ними неслась дружина с Тольцем и Лешком. Солнце садилось. Огромный красный шар близился к горизонту; через несколько минут он должен был скрыться за синей полосой леса, а с другой стороны уже виднелся бледный серп восходящего месяца. До цели Путяты и его товарищей оставалось часа два езды. Они ехали рысью…
На высоком берегу реки Альты шумела и волновалась княжеская дружина. Люди разбирали шатры, складывали походное имущество на возы, седлали коней. Дружина готовилась к спешному отъезду. Лишь несколько шатров оставались нетронутыми. У одного из них на небольшой полянке стоял высокий красивый юноша. Глаза его грустно смотрели на шумную толпу, окружавшую его. Из толпы вышел высокий старик в богатой боярской одежде.
— Выслушай, княже, последнюю нашу речь, — проговорил он. — Не видишь ли ты перста Божия в том, что мы вовремя предуведомлены о грозящей тебе опасности, хотя гонцам сестры твоей и сыну старца Андрея трудно было опередить посланных Святополком? Ты был любимым сыном Владимира, великого князя нашего, и тебе, надежде и любимцу народа, сулил он передать престол свой. Помни это. Справиться с посланными Святополка — пустая задача. Скажи слово — и от всей их дружины следа не останется. Надо будет — все мы ляжем на этом поле, а тебя сохраним для Руси…
— Благодарствую, бояре и ратники, за любовь и верность вашу, — отвечал Борис. — Но не для борьбы со своими братьями, не для пролития родной крови был я главою вашей дружины. Шел я с радостью на печенегов и для защиты родного края от басурман не жалел ничьей жизни… Теперь же дело другое. Не могу я идти с мечом против брата. Да будет воля Господня! Идите, друзья мои! Я остаюсь — и да исполнится судьба моя!..
