— Чудно, ей-богу! — пробормотал он.
Жена нахмурилась и что-то прошептала ему на ухо.
— Я знаю, что я здесь по делу, — ответил он громким шёпотом, который был слышен всем.
— Этот рыцарь не смог бы выбить из седла нашего сына, — гордо произнесла королева Арагона.
Королева Хуана ответила дипломатично:
— Было решено, что члены королевских семей не должны участвовать в турнирах из опасения несчастных случаев. И принц Фердинанд всё ещё слишком юн, не так ли?
— Но повстанцы Каталонии боятся его, и не без причины, — решительно заявил король Хуан.
В глубине шатра архиепископ Толедский, который до этого наравне с другими возбуждённо следил за ходом рыцарского турнира, теперь изобразил на лице выражение, подобающее своему духовному сану, и грозно нахмурился, явно недовольный демонстрацией ножек королевы Кастилии.
В это время Беатрис де Бобадилла, тоже сидевшая в шатре, ухватив Изабеллу за рукав, зашептала:
— Кое-кто глазеет на тебя, а не на ход сражения.
С другой стороны дон Альфонсо шепнул ей на ухо:
— У дона Фердинанда Арагонского взгляд к тебе словно прикован.
Изабелла ничего не ответила, сосредоточив всё своё внимание на поле, на котором суетились оруженосцы и слуги, разбиравшие секции деревянной загородки, и располагая их таким образом, чтобы перед королевским шатром был образован небольшой круг. Она попыталась взять себя в руки, чтобы увидеть в зрелище, ранее ею виденном неоднократно, что-то такое, чего ранее, как ей казалось по молодости лет, она не любила и не понимала.
Это зрелище должно было произойти в обнесённом забором пространстве и, завершив события дня, внести последний штрих в пышные торжества и увеселения, предшествовавшие переговорам. Зрелище, преследующее тот же эффект, что даёт маврам употребление кофе после плотного ужина или бренди, который пьют христиане, одновременно возбуждающее и успокаивающее, после чего сознание становится открытым для восприятия, а эмоции — хорошо контролируемыми, что так необходимо для трезвого решения государственных дел.
Обезьяна на лошади. Зрелище более быстрое, чем бой быков, и намного более забавное.
На арену был выведен гарцующий норовистый белый пони, не случайно белый, на нём, притороченная к седлу, восседала большая чёрная глуповатого вида обезьяна. Её лапы не были связаны; непропорционально большие ступни обезьяны вцепились в края седла пальцами нижних конечностей, как руками. Гримаса на почти человеческом лице выражала страх. Следом появились собаки, рычащие и огрызающиеся. Их вели на ремённых поводках слуги, ноги которых были плотно закрыты, так как собак для этого выступления специально долго держали голодными. На арене прислужник, державший под уздцы лошадь, бросил пригоршню перца в физиономию обезьяны, другую пригоршню в ноздри пони и быстро перепрыгнул через забор. Одновременно собачники спустили собак и поспешили убраться из опасной зоны. Обезьяна издала вопль, пони жалобно заржал, попятился назад, попав в окружение собак, которые злобно бросились на него.
Скоро стало вполне очевидно, почему пони белой масти. Кровь была лучше видна на белой шерсти, по мере того как собаки гонялись за ним и вонзали клыки в его бока. Инстинкт побуждал пони прибегать к мерам защиты, и он начал лягаться, — для лучшего эффекта его подковы были снабжены шипами; удачный удар угодил одной из собак в подбрюшье и она вылетела за пределы ограждённого участка, как ядро из катапульты, чуть не попав в королевский шатёр. Собака издыхала, её внутренности вывалились на траву. Другие собаки продолжали охоту; одной из них удалось вцепиться в горло пони, который к этому времени был весь в крови и в клочьях вырванной плоти. Главная вена была перегрызена, и голова пони повисла.
Травля пони собаками походила на травлю быка — ещё один вид широко известных зрелищ. Но присутствие в седле обезьяны превращало жестокое зрелище в настолько забавное, что зрители хохотали до колик в животе, наблюдая за поведением обезьяны. Она не могла соскочить, гак как была привязана к седлу. Нижние конечности, которыми ома до этого цеплялась за подпругу, теперь были жестоко искусаны. Обезумевшее от боли животное пыталось пинать собак, как это делал бы человек, и чисто по-обезьяньи старалось задними лапами схватить бешено лающих псов. Одновременно обезьяна беспорядочно размахивала передними лапами, цепляясь за гриву пони, нанося удары по его шее и голове, шлёпая по крупу и пытаясь поймать собак, когда они временами выпрыгивали над холкой пони. Создавалось жуткое впечатление, будто четырёхрукий всадник сошёл с ума. Вопли обезьяны, похожие на человеческие и издаваемые на высоких тонах, ржание пони, рычание собак слились воедино и вызвали оглушительный смех и крики зрителей.
Хуан, король Арагона, плотно прижимая к глазам очки, подбадривал обезьяну:
— Всадник, всадник, Бог наградил тебя четырьмя руками, пользуйся ими!
Король Генрих науськивал собак. Королева Хуана, находясь в состоянии транса, часто дышала, её груди было тесно под корсетом. Рядом с ней сидел дон Белтран, впившись взглядом в арену.
Король Луи не выказывал своих симпатий ни к кому из участников кровавой потехи. Когда Изабелла взглянула на него, то с удивлением обнаружила, что его холодный оценивающий взгляд обращён прямо на неё, как будто он стремился прочитать её мысли. Ей очень захотелось узнать, что он думал о ней: выражение лица французского короля было мягче, чем обычно. Несмотря на подступающую к горлу тошноту, Изабелла попыталась придать своему лицу весёлое выражение.
Она стала подбадривать пони, но как раз в этот момент он рухнул на землю. Собаки набросились на него всей сворой. Через минуту и обезьяна, и пони были разорваны в клочья. Представление закончилось. Служители, для удовлетворения аппетита ненасытных собак, швыряли на арену большие куски мяса. Позже, когда насытившиеся собаки впали в полудремоту, слуги вошли на арену с палками и кнутами, чтобы выгнать оттуда пригодных для дальнейших схваток собак и умертвить тех из них, которые были сильно изуродованы. В это время царственные зрители покинули расшитый золотом шатёр и попрощались друг с другом, поблагодарив короля Генриха за устроенное развлечение.
Обычно бледное лицо короля Генриха сейчас было багровым, как будто он выпил слишком много вина. Покинуть поле ему помог поддерживавший под руку паж. Ещё долго после захода солнца из его палатки раздавалось пение.
...Перед восходом солнца, когда сторожевые огни едва теплились, а цепочка дозорных была в полусонном состоянии, над спящей Изабеллой склонилась фигура человека и чья-то рука мягко закрыла ей рот.
Она вздрогнула, но вопль, который должен был призвать на помощь охрану, так и не раздался. Услышав хорошо знакомый голос, Изабелла узнала подругу.
— Беатрис, как же ты меня напугала!
— Тише, пожалуйста, тише.
— В чём дело?
— В моей палатке мужчина.
Вновь Беатрис де Бобадилле пришлось применить силу, чтобы заглушить крик.
— Нет, нет, ты не поняла. Я сама его впустила.
— О, Беатрис, какой позор! — Изабелла чуть не заплакала. — Моя подруга, моя дорогая спутница, единственная, с кем я могу говорить. Но это не твоя вина, этого не может быть. Виновата эта дикая страна; сам воздух здесь опасен, насыщен парами, влажен, как проклятая маврская баня. Но ты здесь, ты пришла ко мне и не занимаешься флиртом с наглецом. Подожди, дай я встану. Мы схватим негодяя и велим отвести его к королю. Порка — это самое малое, что его ожидает. Благодарение Богу, ты поступила разумно.
— Мужчина в моей палатке — это Франсиско де Вальдес, паж, и мы не должны отправлять его к королю.
Привязанность короля Генриха к собственному пажу была предметом одной из наиболее скандальных сплетен при дворе, и Беатрис была уверена, что Изабелла знает эти сплетни и прекрасно понимает их смысл. Разумеется, Беатрис сама никогда о них не упоминала.
Она попыталась объяснить:
— Вальдес хочет почувствовать себя мужчиной. Он говорит, что для него лучше биться на копьях на арене, чем петь для короля день и ночь. Все над ним издеваются и называют неприятными кличками. Он не может больше это выдерживать.
— Клички вроде «милый мой маленький дорогуша»?
— Я не знала, что тебе они известны.
— Мне рассказал Альфонсо, а также падре де Кока.
Её брат и её капеллан. Вероятно, она что-то услышала, заинтересовалась, и ей обо всём сообщили. Образование Изабеллы развивалось так же быстро, как и Беатрис, но никогда прежде она не сплетничала со своей лучшей подругой.
— Бедный Генрих, бедный мой странный сводный брат. Это, должно быть, колдовство или ужасное проклятие мавров. Ему необходимо отделаться от этих язычников — его приспешников.
