Шведы переглянулись в нерешительности, перекинулись короткими фразами. И унтер-офицер, вынув из-за пазухи пакеты, передал их Респе.
— Я должен ждать ответа, — сказал унтер.
— Хорошо. Щербаков, помести их в свою палатку, приставь охрану, — распорядился ротмистр. — Я — к генералу.
Респе отправился к командиру своей дивизии генералу Ливену.
— Ваше превосходительство, от шведов явился унтер-офицер с письмами фельдмаршалу, говорит. Может, что важное.
— Ну-ка давай их сюда. Я иду на обед к генералу Кейту. Там решим, как их переправить фельдмаршалу.
— Но он ждет ответа.
— Где?
— В нашей роте.
— Это долгая песня.
— Я приставил к ним охрану.
— Не забудь покормить.
— Слушаюсь, ваше превосходительство.
Респе отправился назад в свой лагерь, генерал Ливен пошел к шатру генерала Кейта, расположившегося у речки, куда по случаю праздника приглашен был в числе других офицеров.
А в это время у конногвардейцев шло жаркое обсуждение случившегося.
— Слышь, братцы, наши благородия со шведами переписку завели. Снюхались.
— Ясно, одного поля ягоды, что шведы, что немцы.
— Я своими глазами зрел, как Респе кормил шведов и о чем-то перешептывался.
— Продадут они нас, братцы, не за понюшку.
— А что ж мы смотрим-то? Эвон семеновцы немчуре в бильярдной какую баню устроили.
— Их же судили.
— Ну и что? Немцы засудили, а государыня сказала, молодцы, мол, и всех помиловала. А офицерьев-то немцев всех в тюрьму велела.
— Ну ясно. Она наша — русская, их-то не шибко жалует.
Распаляла буйные головушки, видимо, и утренняя чарка. Дальше — больше, явился среди них и отчаюга из третьей роты Ермолай Петухов, умудрившийся три чарки выпить.
— Идем, братцы, спросим шведов за письма. Може, нас немчура предать сбирается.
— Айда, управимся.
За Ермолаем отправилось человек пятнадцать, а к палатке, где находились шведы под караулом, уже намоталось к ним более полусотни. Многие из приставших не знали, с чего шум.
— Шведы в лагере.
— Шведов идем бить.
Воодушевляемый толпой, следующей за ним, Ермолай закричал на часовых, стоявших у палатки:
— А ну-у вон!
Те в растерянности смотрели друг на друга. Один из них взмолился:
— Братцы, мы ж на посту, мы ж не имеем права.
— Кто вас поставил?
— Ротмистр Респе.
— Он немец, предатель. Прочь. — Петухов схватился за ружье караульного, потянул на себя.
— Не смей! — сразу посерьезнел тот. — Отпусти, Петух! — и рванул ружье из рук Ермолая.
Меж там толпа орала, напирая:
— Шведам продались!
— Ребята, хватай ружья!
— Стойте! — подбежал Щербаков, но кто-то подставил подпоручику подножку. Он упал, его стали пинать.
— И ты, гад, за немцев!
Солдаты смяли караульных, грохнул выстрел — это успел выстрелить вверх один из них.
Из палатки выволокли шведов и стали избивать.
По лагерю уже скакали верховые, вопя:
— Шведы! Шведы!
В шатер генерала Кейта, где он обедал с офицерами, вбежал избитый Щербаков:
— Ваше превосходительство, в лагере бунт!
— Господа офицеры! — Кейт вскочил, схватил с вешалки шляпу, накрыл голову. — Все за мной!
Широким решительным шагом Кейт направился к конногвардейцам, при входе в лагерь ему попались два солдата, ведшие арестованного бледного Респе.
— Это что-о? — спросил генерал.
— Вот… арестован, ваше превосходительство, — промямлил Респе.
— Взять их! — приказал Кейт.
На конвойных набросились офицеры, отняли ружья, стали вязать.
— Мы ничего… Мы что?.. Нам приказали, — оправдывались солдаты.
— Кто приказал?
— Петухов.
— С-сукин сын.
Лагерь бурлил, словно растревоженный улей. Кейт стремительно шел по лагерю и по каким-то только ему ведомым признакам определял заводчиков, вскидывал руку и, указывая пальцем, командовал резко, словно выстреливал:
— Взять!
Вскоре повязан был и Петухов. Лежа на земле, он, грязно ругаясь, корил товарищей:
— Эх вы, тюни, я за вас… А вы? Опять под немцев ложитесь, сволочи.
Кейт прошел на площадь, оставленную меж палаток, и, выбросив в сторону правую руку, громко и протяжно скомандовал:
— Станови-и-ись!
И сразу зазвучали команды офицеров: «Первая рота… Вторая рота…» Когда все подразделения построились и в лагере наступила тишина, Кейт вышел на средину перед строем и громко крикнул, чтоб было слышно всем:
— Поз-зор! Избивать парламентеров?! Позор русской армии! — Потом уже не так громко приказал: — Ротмистрам провести перекличку. А этих под арест и под суд.
Для расследования случившегося и суда над зачинщиками в армию прибыл генерал Румянцев Александр Иванович[26]. Все семнадцать заводчиков были приговорены к смертной казни, но когда приговор поступил на утверждение императрице, она изволила наложить резолюцию: «…мы по нашему природному милосердию от казни смертной и наказания оных освобождаем…»
Однако у генералов было несколько другое мнение, все заводчики бунта были раскассированы по дальним гарнизонам. За воинские проступки наказание должно следовать обязательно.
Конечно, движение русской армии никакой Нолькен остановить не мог. Несмотря на все трудности, поскольку приходилось преодолевать много речек, болот, озер, 26 июня русские подошли к главному оплоту шведов — Фридрихсгаму.
На военном совете решено было, подтянув артиллерию, провести хорошую артподготовку, а там, смотря по обстоятельствам, или штурмовать, или начать осаду.
Однако ни того ни другого делать не пришлось. Ночью в городе начались пожары, и под покровом темноты и дыма шведы ушли из города.
— Это что-то новенькое в военном искусстве, — пожимал плечами Кейт. — Петр Семенович, может, вы объясните, в чем дело? Почему Левенгаупт ушел без боя?
— Сам дивлюсь, — отвечал Салтыков. — Или струсили, что на шведов не похоже, или отходят на более удобные позиции в Гельсингфорсе.
— Надо послать им вслед казаков.
— Я уже отправил Краснощекова, пусть пощипает их арьергард.
Но когда русские вошли в город, выяснилось, что шведы оставили всю артиллерию — сто тридцать пушек.
— Это уже похоже на панику, — сказал Салтыков.
Прибывший в Фридрихсгам главнокомандующий Ласси собрал военный совет.
— Господа генералы, мною получено из Москвы указание ее величества остановиться на реке Кюмени, закрепиться и ждать.
— Вот те раз! — воскликнул Кейт.
— В самом деле, — подал голос Салтыков, — неприятель бежит, его преследовать надо, а не закрепляться.
Главнокомандующий вздохнул вполне сочувственно к высказанному подчиненными.
— Думаете, я не понимаю? Сдается мне, это результат интриг шведского посланника и его друзей при дворе ее величества.
— Мы военные, — заметил Кейт, — и должны выполнять военные задачи. Нам нет никакого дела до интриг дипломатов. Враг практически разгромлен, его надо добивать. А если мы остановимся на Кюмени, тем самым дадим шведам передышку.
— Вы так тоже считаете, Петр Семенович? — спросил Ласси Салтыкова.
— Конечно, ваше превосходительство. У нас сейчас явилась реальная возможность сбросить Левенгаупта в море. Зачем же упускать этот шанс?
— А вы, генерал Ливен?
— Я согласен с Салтыковым.
Согласился с этим и генерал Чернцов.
— А вы что молчите, Александр Иванович? — обратился Ласси к Румянцеву, скромно сидевшему в уголке.
— Я? — удивился Румянцев. — Но я ведь, Петр Петрович, здесь по другому делу. Вы же знаете.
— Тем более мне интересно знать мнение человека, не причастного к боевым действиям.
— Я считаю, Петр Семенович дело говорит. Если мы полностью изгоним шведов из Финляндии, нам будет легче вести переговоры в Або с их представителями. Не далее как вчера государыня уполномочила меня возглавить на переговорах нашу делегацию.
— А кто еще войдет в нее? — спросил Ласси.
— Барон Любрас. Не сегодня-завтра он прибудет сюда, и мы отправимся в Або.
— А со шведской стороны кто?
— Точно будет посланник Нолькен, других пока не знаю.
— Ах, это тот самый Нолькен-лиса, полагаю, именно его интригами вызвано указание нам остановиться. Он меня уговаривал не наступать. Не вышло. Так через Москву постарался, через своих друзей. Нет уж, если им удалось затуманить голову государыне, то с нами это не пройдет. Нам здесь гораздо виднее все обстоятельства, так и напишу ее величеству: военный совет единогласно постановил — наступать. Вы согласны с нами, Александр Иванович?
— Конечно, — сказал Румянцев. — Тем более в манифесте ее величества финнам обещано освобождение от ига шведов.
