Начали плакать и сестрёнки – они тоже были голодны. Я не знал, что делать, не имел ещё самостоятельного жизненного опыта. Тут ещё услышал, что в хлеву мычит корова, блеют овцы. Передал Женьку на попечение Венеры, быстро оделся и во двор – поить, кормить скотину. Благо хоть сено и солома на сеновале были, да и воды я уже мог достать из колодца. Мама сказала, что она придёт после обеда, но уже начало смеркаться, а её всё не было. Тут уже и я забеспокоился, а остальные все в голос заревели. Я не стал их уговаривать и успокаивать – бесполезно. Но когда сил ни реветь, ни ждать не осталось – все замолкли, лишь изредка всхлипывая.
И – о радость! – мама пришла!!! Принесла Женьке молока, а нам хлеба! Позже она рассказала о своих приключениях. Хлеб начали давать по карточкам лишь после обеда, да ещё нужно было отстоять очередь. Когда хлеб всё-таки получила, то поняла, что засветло домой уже не вернётся. Торопилась, бежала, но путь-то неблизкий – в одну сторону 20 км. Стемнело, когда шла по лесу километрах в двух от деревни. Вдруг прямо на дороге увидела волка, он стоял, вздыбив шерсть. Глаза его сверкали двумя злыми зелёными огоньками. Обойти или убежать не было никакой возможности: по обеим сторонам снег метровой глубины. Бежать обратно? Двойная опасность: углубишься в лес и хищник, поняв, что добыча его испугалась, будет преследовать жертву. Поэтому мама не отступила ни на шаг. Вначале она кричала, но волк не отступал ни на шаг. Заметила палку на снегу, осторожно добралась до неё и начала громко стучать по дереву. И зверь нехотя свернул с дороги и скрылся из виду. Мама бежала, оглядывалась и молила Всевышнего, чтобы волк за ней не бросился. Тут кончился лес, и она пошла спокойнее. Впереди уже маячила мельница. Наверное, одолеть хищного и сильного зверя ей всё-таки помог инстинкт материнства.
Домой она пришла смертельно напуганная и уставшая. А тут мы, как цыплята с открытыми голодными ртами. Хлеба она принесла 6 кг – это наша десятидневная норма, которая вошла в три буханки по 2 кило каждая.
Врач приезжал периодически, посещал больных вместе с нашей мамой. Она училась у него методам лечения, гигиене и другим медицинским премудростям. Дома у нас появились кое-какие лекарства и градусники, которые имели свойство разбиваться, и мы, дети, играли шариками ртути – интересно! Эти ртутные шарики катали даже на своих ладонях. Также у нас появился перевязочный материал для оказания первой помощи. Маму признали официально в деревне медработником и к нам домой приходили с любыми болячками.
У нас был карантин и в школу мы не ходили. Тиф не отступал уже больше месяца. У руководства школы встал вопрос: как быть с нами (учащихся в деревне было более 20 человек), не оставлять же всех на второй год, если до весны карантин не снимут. Было принято решение: «Ребята в школу не ходят, а к ним раз в неделю приезжают учителя вместе с врачом». Доктору был выделен персональный конь и учителя ездили с ним. Нашей учительнице, Екатерине Ивановне, было труднее всех, так как её учеников в деревне было 11 человек. Нужно было всех собрать, проверить знания и дать домашнее задание на неделю вперёд. Собирали нас обычно в конторе (правление колхоза). Так мы и доучились до весны, и нам в итоге написали в дневниках, что мы все переведены в третий класс.
* * *После окончания второго класса я уже работал в колхозе пастухом, пас колхозных свиней в течение всех летних каникул. Так закончились детские игры, и начались трудовые будни. Поскольку я был свинопасом, то о своих подопечных расскажу чуть подробнее. То, что свинья любит грязь – это аксиома, а вот какую грязь – не хочет знать никто. Она ложится только в лечебную. Впрочем, мы-то ведь тоже иногда в лечебных целях валяемся в грязи или мажемся ею. И свинья никогда не ляжет в сточную грязюку. А вот, например, в логу, заросшем травой, находится родник, который даёт чистую влагу. Влага разжижает землю, превращая её в грязь. Вот тут-то свиньи, прорыв для себя «пятачком» пространство, ложатся и могут валяться довольно долго. А встав, идут пастись. Едят они траву пырей и её корни. Обсохнув, они стряхивают грязь и, повалявшись в чистой траве, идут на ночёвку в свинарник. Грязь избавляет их от паразитов и болезней, например, чесотки.
Ещё об уме и чистоплотности свиней. Для каждой особи в свинарнике были отдельные клетки. Каждый «свин» свою клетку знал. Мы закрывали их на ночлег на задвижку. В клетках был настоящий «свинарник» – сыро и грязно. И однажды мы втроём (три мальчишки-пастушка) решили не закрывать дверцы клеток на задвижки и постелить в каждой клетке свежей соломы, благо гумно находилось в двух десятках шагов от свинарника. И что вы думаете? Когда мы всё это сделали, в клетках стало чисто, сухо. А наши подопечные открывали сами дверки «пятачком», выходили в коридор, в середине которого была устроена сточная канава, и исполняли свою естественную нужду сразу туда. Мы сами такого результата не ожидали и были несказанно удивлены. Зато мы стали пасти чистых животных.
Они больше питались в низинах, в глубоких логах. А мы, пастушки, развлекались катанием по косогору. Поднимались вверх, ложились поперёк склона, и, раскручивая себя, неслись вниз, делая 50–100 оборотов вокруг своей оси.
Вот ещё «свинский ритуал», но уже в человеческом исполнении. Двое выгоняют из клеток свиней на пастбище, а третий, стоя в дверях свинарника, «угощает» каждую особь прутиком. Я не старался пресечь это, но сам ни разу в подобной экзекуции не участвовал. А особенно с упоением это делал Викентий. Видимо, сказывались гены отца-охотника. Сызмальства он видел животных, убитых его отцом, и считал это доблестью. Но к людям он относился хорошо – никогда не обижал слабых.
В мае месяце 1942 года маме прислали помощницу, девушку 16-17 лет, которая училась или закончила медучилище. Звали её Людмила. Красивая русская девушка, брюнетка, но не «жгучая». Скромная, но не стеснительная. Поскольку она не была жительницей нашей деревни, то ей пришлось жить у нас.
Прошлым летом я всегда ночевал на втором этаже нашего амбара. В этом году, как стало тепло, я спал там же. Когда Люда спросила, где она будет спать, мама ответила:
– В амбаре. Там спит Виталий, будешь с ним.
Хотя в амбаре было два отдельных ложа, на которых могли поместиться не менее чем по паре человек, но они были деревянными, жёсткими, а постели-то другой не было. Людмила приехала к нам с маленьким чемоданчиком, в котором был медицинский халат да выходное платье. Нам волей-неволей пришлось ложиться спать в одну постель.
Перед сном Люда сказала, что её в нашу деревню направил Райздрав из Красногорского. Ей было сказано, что у нас эпидемия тифа и она обязана срочно прибыть на место, поскольку все медработники являлись военнообязанными. Пока она шла, очень устала. К тому же, когда ей объясняли, как к нам добраться, она не очень внимательно слушала (её напугало слово «эпидемия»), и даже блудила, так как нашу богом и людьми забытую деревню не везде знали. Но язык её всё-таки «довёл». В общем, ей было уже не важно, где спать и с кем. Лишь бы лечь. Она меня приобняла и тут же заснула, и я вслед за ней заснул тоже, поскольку за день набродился со своими «свинтусами».
Утром мама пришла меня будить на работу, а мы спим в объятиях друг друга: молодая дивчина и её девятилетний сынок. Мама ничего не высказала: ни одобрения, ни осуждения.
На другой день приехал врач и познакомился с новой сотрудницей. Незаметно, ненавязчиво «прощупал» её медицинские познания и навыки. Перераспределил обязанности между мамой и Людмилой (а мама ещё работала по совместительству колхозным пчеловодом). Этим вечером, как только стемнело, мы с Людой вместе пошли в постель в амбаре. Снова спали в объятиях друг друга, но всё-таки я в её объятиях больше. Какой приятный аромат от неё исходил! Но это был не аромат парфюмерии, а аромат молодого женского тела.
Она жила у нас как член семьи. Питались вместе. Раз в неделю она ходила в Красногорское, отоваривала свои и наши хлебные карточки, заходила по работе в Райздрав. По вечерам мы с Людой стали ходить в клуб и в другие места, где молодёжь водила хороводы, танцевала и развлекалась, как могла. Мы с ней тоже участвовали. Дни мы проводили каждый на своей работе, а вечер и ночь – вместе. Так продолжалось месяца два, пока в клубе не появился наш дальний родственник – Степан Фёдоров, который где-то вдали от дома учился или работал. Родители его жили в Кваке. Было ему лет 16-17 – предпризывной возраст. Выглядел он старше своих лет, блондин, довольно крупный малый. Одевался, по сравнению с другими парнями, как «денди лондонский». Как только он увидел «мою красавицу», сразу был очарован! И «с ним была плутовка такова»…
В тот вечер пришлось мне идти домой и ложиться спать одному. А когда она пришла уже под утро, то была холодная, и запах от неё шёл какой-то незнакомый и не очень приятный.
