Елизавета всегда обожала ездить верхом; теперь, когда в её распоряжении оказались лучшие верховые кони страны, она могла предаваться и другой своей страсти — охоте. Она была великолепным стрелком; как правило, ей удавалось поразить оленя стрелой прямо в сердце. Порой она разнообразила свой досуг соколиной охотой, а бывали дни, когда она в обществе некоторых избранных любителей верховой езды мчались по аллеям парка, пока лошади не выдыхались от бешеной скачки. Все знали, что у королевы беспокойный нрав; большую часть времени она проводила на ногах и в седле; по вечерам или в плохую погоду Елизавета танцевала или устраивала для своих придворных импровизированный маскарад. Однако работать она любила не меньше, чем развлекаться. Остроумцы, поэты, лучшие танцоры и музыканты всегда могли рассчитывать на место в кругу её приближённых, а фрейлины, которые прислуживали ей — графини Уорвик, Линдсей и Эссекс, леди Сидней и Дакр — были не менее одарённы и образованны, чем их госпожа. Елизавета не переносила зануд и фанатиков, люди с косным мышлением её раздражали. Острота языка, живость мысли и приятная наружность — таковы были качества, необходимые для того, чтобы привлечь её внимание, и Роберт Дадли был одарён этими качествами в избытке.
Первоначально королева увлеклась им вполне невинно. Ей правилось бывать с ним, эти встречи давали приятное разнообразие после общения с рассудительными и здравомыслящими людьми, в обществе которых она проводила половину своей жизни. Дадли был молод и пылок, он мог говорить с ней о детстве, воскрешая в памяти немногие сохранившиеся у неё счастливые воспоминания. Он никогда её не раздражал, ни в чём ей не перечил; хотя он всегда соглашался с тем, что она говорила, это не выглядело как угодничество, у них были одинаковые вкусы и одинаковое чувство юмора, не признававшее никаких авторитетов. Роберт так хорошо танцевал, что, когда она желала блеснуть своим талантом по этой части, лучшего партнёра было не найти; владел клавесином в достаточной степени, чтобы играть с ней в четыре руки. Их общение было настолько естественным и непринуждённым, что Елизавета не сумела осознать всю ложность основ, на которых оно было построено. Её положение было исключительным; она могла приказать любому, кому пожелает, развлекать себя, преклоняться перед собой, сопровождать себя, и никто не был вправе ей отказать. Лишь этой весной, когда её отношения с Дадли давно уже стали предметом всеобщих сплетен, Елизавета обнаружила, что сама не в силах отказать Роберту.
В тот вечер они вернулись в замок с охоты. День выдался замечательный — было холодно как раз настолько, чтобы бешеная скачка бодрила и доставляла удовольствие, — и, сменив охотничий костюм на платье из тёплого красного бархата, она вышла в Длинную галерею. Платье было ей к лицу; щёки, обычно бледные, разрумянились, чёрные глаза сверкали. Первым человеком, который, спешно переодевшись сам, подошёл к ней, был Роберт Дадли; чем бы она ни была занята и сколько бы ему ни приходилось ждать, он всегда приветствовал её первым. В галерее было много народу; придворные дамы сидели на подоконниках или толпились вокруг двух каминов, которые горели в обоих концах Длинной галереи. Их голоса сливались в негромкий гул, который смолк при её появлении.
Елизавета с улыбкой протянула Дадли руку:
— Отведи меня к окну, Роберт; я не хочу толкаться в толпе.
— Я тоже, — не раздумывая, ответил он. — Какое редкое удовольствие побыть с тобой вдвоём, госпожа, хотя бы несколько минут.
Елизавета рассмеялась:
— Ты всегда рядом со мной — тебе ещё не надоело такое однообразие? — Она села на широкий подоконник, разметав вокруг себя ярко-красные юбки; лучи заходящего солнца придавали её волосам медный оттенок.
Дадли преклонил колени на полу у её ног, отвечая ему, она смотрела ему в лицо и заметила в его глазах выражение, которого раньше ей не приходилось видеть. Они всегда смеялись, лучились энергией, от них не ускользало ничто вокруг; теперь, казалось, маска упала и на неё смотрела душа этого мужчины, страстная, отчаявшаяся, на что-то решившаяся.
— Ты бы мне не надоела, доживи я хоть до ста лет, госпожа. Иногда я не могу понять, что для меня большая мука — видеть тебя каждый день и стремиться к тебе, ни на что не надеясь, или пытаться найти в себе мужество, чтобы навсегда тебя покинуть.
Елизавета напряглась, и её лицо стало медленно бледнеть.
— Что ты сказал: навсегда меня покинуть?.. О чём ты? — повторила она. — Ты не можешь меня покинуть без моего разрешения!
— Но как же я могу остаться?
— Ради Бога, не мог бы ты перестать говорить загадками и выложить всё начистоту?! — Эта вспышка заставила его насторожиться, но и ободрила. Дадли был опытным любовником: такое выражение ему не раз приходилось видеть на лицах других женщин, когда он заговаривал о том, что ему нужно их покинуть...
— Я не могу остаться здесь, — негромко произнёс Дадли, — потому что люблю тебя.
Внезапно она отвернулась; её выдавали только руки. Она сжала кулаки с такой силой, что перстни врезались в ладони.
— Все подданные обязаны любить королеву, — каким-то неестественным тоном проговорила она. — Не говори глупостей.
— Я люблю тебя как женщину, — ответил Дадли. — Скажи, что ты меня прощаешь, и позволь мне удалиться.
Елизавета медленно повернулась к нему лицом.
— Я люблю тебя как женщину, — повторил он.
Он не позволил ей ускользнуть, отмёл предложенную уловку, которая давала ему возможность сохранить прежние отношения.
— У вас есть жена, милорд, неужели вы о ней забыли?
— Совершенно. С того момента, как я увидел тебя в Хэтфилде, она перестала для меня существовать.
Казалось, они скрестили шпаги и искусно фехтуют словами и чувствами, как противники, бьющиеся не на жизнь, а на смерть. Он отчаянно пытался достигнуть недостижимого, поставив на карту своё будущее, состояние, а возможно, и жизнь, а она знала: он понимает не только ценность награды, но и тяжесть наказания в том случае, если он неправильно её оценил.
— Но если ты её забыл, какой смысл к ней возвращаться?
Её сердце так бешено билось, что она коснулась рукой груди, будто желая его успокоить; однако в мыслях, которые по быстроте не уступали её любимым ловчим соколам, Елизавета желала только одного: пусть он парирует этот выпад, если только сможет...
— Мне нет смысла вообще куда-либо идти и что-либо делать, пока не исполнилось желание моего сердца, — ни минуты не раздумывая, ответил Дадли. — А поскольку это для меня невозможно, оставаясь при дворе, я только обесчещу своё имя. Я не способен скрывать свои чувства, госпожа. Не проси меня об этом, это свыше моих сил. И не проси меня остаться здесь, где я ежечасно вижу тебя, касаюсь твоей руки, как несколько минут назад. Я знаю одно: я отдал бы свою жизнь за то, чтобы заключить тебя в объятия.
— Не только свою, но и мою. Я женщина, а королева, в отличие от короля, не вправе заводить любовников.
Спиной он заслонял её от толпившихся в галерее придворных; он взял её за руку — она была холодна, как лёд. Внезапно он припал губами к её ладони.
— Пойдём со мной, — прошептал он. — Тебе ничего не грозит... Я знаю, чего ты боишься. Пойдём со мной, всего лишь на час...
— Именно это мне уже говорил другой мужчина. — Елизавета выхватила руку, пытаясь преодолеть пронзившую её предательскую дрожь, которую вызвали у неё слова Дадли и которая испугала её так, что она чуть его не ударила. — Он поплатился за это головой, а я едва не взошла на эшафот вместе с ним. Поднимись с колен, глупец. — Она встала, и внезапно вокруг стало тихо: смех и разговоры смолкли, все вскочили на ноги. — Можете быть свободны, милорд.
Елизавета, минуя его, прошла на середину зала и поманила леди Уорвик. Обернувшись, она бросила Дадли через плечо:
— Но только до вечера. Вчера я проиграла тебе в триктрак и хочу отыграться.
Леди Уорвик взяла вышитую шёлковую туфлю и надела её королеве на ногу. Тайком она наблюдала за своей госпожой. Этим она занималась уже несколько недель; впрочем, это не мешало ей прислуживать королеве с таким усердием, что Елизавета внезапно спросила, не думает ли она найти кого-нибудь под кроватью. Леди Уорвик покраснела; она не сомневалась — если Дадли и бывал в королевской опочивальне, то отнюдь не под кроватью, а под балдахином. Все говорили, что он здесь бывает, хотя никому не было известно, как и когда им удаётся встречаться незамеченными. Но не это интересовало леди Уорвик; она пыталась убедиться, правда ли нечто гораздо более важное, о чём ходят слухи и чего не в силах скрыть даже такая незаурядная женщина, как королева. Если Елизавета беременна, это не сможет ускользнуть от леди Уорвик. Королева явно нервничает и стала такой раздражительной, что даже дала бедной леди Дакр пощёчину, когда та уронила флакон с духами. И всё же она не только не пополнела, но даже, пожалуй, похудела, и было незаметно, чтобы её тошнило или у неё появились капризы относительно еды. Нет, ребёнка она не ждёт, леди Уорвик может в этом поклясться... Внезапно королева сердито взмахнула ногой, и туфля полетела в угол.
