— Дети Перуна, бога земли и небес! Он гневается на вас. Вы дали волю назареям, христовым скотам! Идите и снимите с них овечьи шкуры, приведите на жертвенный огонь! И вы увидите, что сие есть волки а не овцы. Их происками и молитвами погибли ваши отцы, мужья и братья!
Богомил знал, что какую бы расправу ни учинил нынешней ночью народ над христианами, она не будет поставлена ему в вину. И призыв верховного жреца пал на благодатную почву. Жажда мщения прорастала стремительно. Богомил вновь возвысил голос:
— Идите в жилища назареев, властвуйте в них именем бога Перуна! Лишайте живота всех, кого схватите!
И толпа с криками повалила в христианский квартал, в коем в эту ночь никто не спал. Христиане предчувствовали, что гнев и жажда мщения обрушатся в первую голову на них, и пребывали в страхе, помня разгул язычников, допущенный волею князя Олега. Тогда идоляне разрушили их храмы и беспощадно убили множество детей Христа, не щадя ни малых, ни старых.
Бог зла еще не докатил язычников до Соборной площади, близ которой жили христиане — варяги и славяне, но там уже возникла паника и все, кто мог бежать, спешили покинуть свои жилища, унести детей. Бежали все: женщины и мужчины, отроки и отроковицы. В домах оставались лишь немощные старики и старухи. Но среди христиан, не способных защитить себя и ближних, нашелся мужественный сын Божий. То был священник церкви Святого Илии отец Григорий.
Он появился в Киеве год назад, пришел из Царьграда вместе с греческими послами. А когда те посетили храм Святого Илии, Григорий отошел от них, встал рядом с протоиереем Михаилом, да так и остался в соборной церкви. Протоиерей Михаил, родом грек, знал Григория по Византии. Там они вместе служили в монастыре Святой Мамы. Отец Михаил высоко ценил священнослужителя из россов, знал, что он книжен, что истинный христианин и тверд в вере. Протоиерей Михаил, отслуживший в Киеве уже несколько лет, был рад появлению Григория. И год их совместной службы лишь укрепил душевные чувства отца Михаила. И теперь, когда пришел час испытаний, старый и немощный протоиерей возлагал все надежды на спасение от приближающейся к ним беды на священника Григория.
Вооружившись крестом и посохом из древа Святого Павла, Григорий в эту ночь стерег храм. И в окружении трех послушников и нескольких старцев не покидал паперти собора уже несколько часов. Когда же в храм стали сбегаться верующие, он распахнул пред ними врата их последнего убежища. И лишь только на площади перед храмом появилась толпа разъяренных язычников, он поднял над головой крест и двинулся навстречу толпе. Он шел и читал молитву:
— Да воскреснет Бог Иисус Христос, и расточатся враги Его. Яко исчезает дым да исчезнут; яко тает воск от лица огня… Таки да погибнут от лица Любящих Бога и знаменующихся крестным знаменем…
Григорий шел медленно, но твердо. Толпа язычников остановилась, замерла — ни криков, ни шорохов, ярость на лицах угасла. На них шел всего один человек, но, как показалось язычникам, наделенный силой всей их толпы. Над человеком в черном одеянии сиял неопалимый свет. Но язычников он опалил, они ослепли и, закрыв руками глаза, попятились, повергнутые в ужас.
А священник Григорий все шел и шел, за его спиной уже лежала пустынная площадь, посох его стучал о землю все сильнее, крест вознесся еще выше, сияние озарило всю улицу впереди и площадь за спиною Григория.
— Господи, огради меня силою Честного и Животворящего Твоего креста и сохрани меня от всякого зла, — продолжал Григорий читать молитву, преследуя идолян.
И толпа рассеялась по улицам и переулкам, ночь помогла язычникам спрятаться по амбарам и поветям. А перед отцом Григорием остался лишь один Перунов служитель, верховный жрец Богомил. Силою духа он не уступал Григорию, твердостью характера даже превосходил. Черные глаза его метали молнии. И они поражали тех, в кого Богомил целился. Сошлись две силы, но одна из них служила злу и вела позорных язычников убивать невинных, разорять их жилища, предавать огню все, что можно было сжечь, другая же сила несла добро и призывала людей к милосердию, к любви ближнего.
— Матерь Богородица, помилуй меня, грешного, в добродетели укрепи и соблюди меня, да никакая смерть не похитит меня неготового… — вознес молитву Григорий громче прежнего и положил крестное знамение на Богомила.
Тот же не выдержал сего удара и дрогнул, и закрыл лицо широким рукавом багряного плаща, и попятился, истомно взывая к своему идолу:
— Бог мой, Перун, порази молнией и громом отступника веры отцов! — Но Перун не внял мольбе Богомила, и тот, повернувшись, скрылся в темной улице.
На площади перед храмом воцарилась тишина, лишь старцы на паперти шуршали словами молитвы да славили святого отца Григория, крестом и посохом отразившего врагов христиан.
— Полно, полно вам, старцы, похвала во вред православному христианину, — остановил их священник Григорий и добавил: — Несите бдение с помощью Господа Бога, я же помолюсь с паствою. — Но в ризнице силы покинули его. Опустившись в греческое кресло, Григорий откинул голову на высокую спинку и закрыл глаза. Он сидел неподвижно и, казалось, уснул. Но нет, сон не шел к нему, хотя он и жаждал его. В тысячный раз, может быть, Григорий окунулся в прошлое, ворошил сено сорокалетней давности, да все не удавалось доворошить до конца и предать сей труд забвению.
В ту далекую пору, на заре десятого века, он, семнадцатилетний юноша, заболел любовью к соседке, десятилетней княжне Прекрасе. А точнее сказать, болезнь пристала к нему много раньше. И первое удивление своим горячим чувствам к прекрасной девочке он испытал, когда Прекрасе было пять лет. Жили они рядом в центре Изборска, и окна его дома, где он жил с родителями, смотрели на княжеские палаты, где росла будущая великая княгиня Ольга. В пятилетием ребенке Егор распознал все, чему потом будут дивиться зрелые мужи, хотя бы раз увидевшие княжну, княгиню, славянку Прекрасу. Григорий никогда не пытался описать ее облик. У него не хватало слов выразить, какие у нее были глаза, то ласковые, то лукавые, то сердитые и даже гневные, но всегда прекрасные. Он не знал, с чем сравнить стать отроковицы, а позже — девы. В золотую косу Прекраса могла закутаться, как в беличью полость. И умна, рассудительна она была не по годам, озорна и иг рива. Да книжна. Могла просиживать за берестяными грамотами целыми днями. До восьмилетнего возраста Прекрасы Егор часто встречался с нею, случалось, играли вместе на площади перед палатами. И вдруг отец строго — настрого запретил ему даже подходить к Прекрасе. Вскоре же князь Избор вовсе увез ее из города, спрятал в деревне. И случилось сие вслед за появлением из Киева великого князя Олега. Узнал Егор в те дни, что отроковица Прекраса наречена в невесты сыну князя Рюрика Игорю. И чтобы сберечь ее от сглазу, от какого‑либо девичьего урона, ее отвезли в деревню Выдубцы под присмотр двух сестер князя Игоря и стражей у ворот дома. Сестры Игоря держали невесту в затворничестве и строгости.
Прекраса, однако, была вольнолюбива, властна и отчаянна. Она то обманывала хитростью своих домоправительниц и нянек, то открыто с лихостью покидала подворье и гуляла с деревенскими отроковицами по окрестностям деревни, где ей вздумается.
Егор в ту пору проводил лето в деревне Хвосты, отписанной еще князем Рюриком посаднику Глебу, отцу Егора. И потому он изредка осмеливался нарушать наказ отца, встречался с Прекрасой в Выдубцах. И в одну из таких встреч он истинно утвердился, что Прекраса — не его судьба. Десятилетняя отроковица сказала ему, как зрелая и мудрая женщина:
— Егорша, тщетна твоя потута: сгоришь, но не возьмешь того, чего желаешь. Потому не ищи меня более. Суждено мне быть женою князя Игоря.
— Но ты его не ведаешь, — возразил Егор, — может, он на упыря болотного похож Я же пред тобой.
— Ты пригож и ведом мне нравом мягким, да судьбу не обойдешь, не объедешь. Потому прощай и не казнись по мне, — Лицо ее в сей миг было холодно и печально.
Егор в то мгновение понял, что Прекраса из тех птиц, кои царят в поднебесье. Он ушел из Выдубцов, стеная в душе и еще не ведая, что сердечная рана его так и не зарубцуется до исхода жизни.
А ближе к осени в Выдубцах появились князья Олег и Игорь и увезли Прекрасу в Киев.
В те же дни покинул Изборск и Егор. Он подрядился гребцом на караван судов, который возвращался из Пскова в Херсонес. В Киеве караван пристал к берегу и простоял сутки. Егор порывался сбегать на княжеский теремной двор в надежде хоть одним глазом увидеть Прекрасу. Но сдержался и просидел все сутки на корме греческой скедии. А через сутки быстрая днепровская вода понесла скедию в низовья Днепра, и с нею на сорок лет уплыл из родной земли сын изборского посадника Егор.
В Херсонесе, куда вернулись греческие скедии, Егор не задержался. Он узнал, что близ селения Инкерман есть мужской монастырь, и ушел туда. Там его крестили в христианскую веру и нарекли имя Григорий, он стал послушником. Он провел в Инкерманском монастыре несколько лет, изучил греческий язык и грамоту. Не приняв монашеского сана, он однажды уплыл в Царьград. Там поселился в посаде, близ монастыря Святой Мамы, где останавливались купцы — русичи, когда прибывали в Царырад с товарами. Монастырь располагался между городской стеной и проливом Боспор. В монастыре была церковь, и Григорий почти каждый день ходил в сей храм на церковные службы и был замечен священником Михаилом. И однажды отец Михаил позвал Григория в ризницкую и там спросил:
