История – это рассказ, как сказала моя прабабушка, но писателю надо найти способ подобраться к нему. Я его пока не нашла.
И я ни за что – Бог мне свидетель – не при-знаюсь Дагу, Джошу, Лайле, даже Райану, что все лето по собственной воле работаю над рефератом, чтобы исправить четверку на пятерку.
Райан обнимает меня за плечи.
– Ты знала, что он извращенец?
Я, конечно, не в восторге от дядьки, который испортил мне средний балл, но назвать мистера Остина извращенцем я не могу – он всего лишь оказался в «Волмарте» в то же время, что и Даг Ренфрю. Однако портить веселье мне не хочется.
– Он подозрительно часто упоминал тирана Писистрата.
Тишина. Мои щеки будто лижут языки пламени. Вдруг с улицы доносятся хлопанье дверьми, музыка машинного радио, громкие голоса.
Лайла подскакивает, как и ее грудь, и хлопает в ладоши.
– Люди!
В кои-то веки я рада появлению толпы…
– Короче, ты в туалете, но не так, как будто собираешься, ну, сходить в туалет.
На диване Лайла объясняет кучке завороженных девятиклассниц, что делать фотки для «Май-Спейс» – настоящее искусство. У нее заплетается язык.
В подвале я чувствую себя как в набитом лифте; протискиваюсь к противоположному концу комнаты, где группа хоккеистов подбрасывает монетки, чтобы те отскочили от снятой с туалета крышки бачка (Райан однажды объяснил, что от нее монетка лучше всего отскакивает) в пластиковый стаканчик с пивом. Раздается крик «Пей!», и комната взрывается радостными криками – Энди Де Пальма осушает стаканчик пива комнатной температуры, чтобы достать со дна монетку. Проскальзываю к Райану, но он меня не замечает – его очередь бросать.
У входа в ванную Усик, толстый рыжий полосатый кот, трется у щиколоток неизвестных ему гостей. Не скажу, что я люблю кошек, у меня на них небольшая аллергия, но нужно найти оправдание, чтобы ни с кем не говорить, поэтому я подбираюсь к округлому зверю и опускаюсь на корточки, чтобы его погладить.
Мыслями я где-то в другом месте, не в этом битком набитом подвале. Под громкое мурчание Усика я переношусь к сундуку с дневниками, возвращаюсь к словам Кэти, к загадочной фразе прабабушки: «Ты тоже писатель».
Усик легонько царапает когтями мое бедро, как вдруг над нами нависает тень. Райан.
– Эй! – восклицает он. – Где ты была?
Усик сбегает.
– Здесь.
Райан поднимает руки и потягивается, его футболка задирается, открывая вид на светло-коричневую полосочку волос, спускающуюся в боксеры. Я бросаю взгляд на «тропу к сокровищам», как он мне однажды сказал, когда мы лежали на диване в подвале его родителей. Он видит, куда я смотрю.
– Хочешь содовую? – Он широко улыбается. Речь не о коле – это наш тайный код.
– Давай, – говорю я, радуясь возможности ненадолго с ним уединиться.
Но когда он подводит меня к холодильнику Ренфрю, я удивляюсь. Он достает мне банку колы без кофеина.
– Прости, других нет.
Тут он огибает кухонный стол и подходит ко мне. Я расслабляюсь, потому что он ставит свою банку на столешницу и берет меня за талию. Вот оно: маленький электрический заряд.
– Что делал сегодня? – спрашиваю я с улыбкой.
Он так близко, что я чувствую запах его дезодоранта. Пульс учащается.
– Я уже говорил – силовая тренировка.
– Да, но после нее?
– Да ничего, – бормочет он. – Помогал папе на участке. – Появляется его ямочка на щеке. – А ты что делала?
Он кладет руки мне на бедра.
– Помогала маме убраться на чердаке двоюродной прабабушки. Нашли там сундук…
Я запоздало осознаю, насколько несексуален рассказ о пыльном чердаке.
– Как мило с твоей стороны, – бормочет он.
– Я вообще милая.
– Правда?
Его ноги оказываются между моими, мои бедра прижаты к столешнице. Я больше не думаю о дневниках. Вот что я не могу объяснить Кэти: это пьянящее чувство, когда не только ты кого-то хочешь, но когда хотят тебя. Намного круче пива комнатной температуры.
Даг входит на кухню, и мы поспешно отодвигаемся друг от друга, приводя себя в порядок.
– Ой, идите уединитесь, что ли. – Он достает средства для уборки из-под раковины. – Только не в спальне родителей. И не в комнате сестры. Гадость.
Ходит слух, что Джош и Лайла как-то «уединились» на двухъярусной кровати сестренки Дага – на обоих ярусах.
Я недовольна, что Даг нас прервал, но у него были на то причины – Энди Де Пальму стошнило в стиральную машинку.
– Сколько времени? – спрашиваю я.
В начале лета мама предложила мне продлить комендантский час до полуночи. «Ты почти выпускница, поживи немного!» – сказала она. К ее недоумению, я отклонила это предложение, сказав, что одиннадцать меня более чем устраивает. В такие вечера меня спасал только комендантский час. Райан думает, что у меня самые строгие родители в Кине.
Он опускает взгляд на часы на запястье.
– Девять пятнадцать… – говорит он. Черт. – Эй, Даги, что они там делают?
– Не знаю. Кажется, играют в блеф, – отвечает Даг.
Это еще одна алкоигра. Даг хватает средство для мытья посуды, и мне почти – почти – хочется сказать, что чистить стиральную машинку им не стоит, но он уже убегает вниз по лестнице.
Райана осеняет:
– Хочешь сыграть?
Честно? Нет. Я хочу тишины и покоя, хочу полистать прабабушкины дневники у себя в комнате. Но зануд не любят.
– Давай! – отвечаю я. Хотя бы блефую я хорошо.
– А теперь наш следующий сегмент – «Слово дня»…
Из гостиной по телевизору доносится «Отчет Кольбера» [11]. Это папина любимая программа, хотя приходится ее записывать, потому что он всегда засыпает до ее начала. «Правдубеждение» [12], – говорит комик особым голосом, изобретенным для героя-ведущего.
Спящий папа чуть пофыркивает. Я осторожно вытаскиваю пульт у него из руки. Когда экран гаснет, папа дергается и просыпается, моргая, как маленький ребенок после тихого часа.
– Прости, – говорю я, забавляясь его удивленным взглядом. – Не хотела тебя будить.
– Нет-нет, я не спал, просто глаза прикрыл.
Чувствую внезапный прилив тепла.
– Я дома.
– Хорошо… Мама у себя в кабинете. Иди, скажи ей спокойной ночи.
Не знаю, сколько времени обычно уходит на подготовку сделки о покупке дома, но мама стала как-то часто засиживаться в кабинете. Хотя не нужно лишний раз обращать на это внимание папы.
– Слушай, – говорю я, – можно задать тебе странный вопрос? Реально странный.
Он наклоняется вперед в старом кожаном кресле коричневого цвета. Это его кресло. Механизм поскрипывает, на подножке – следы несмываемого маркера, оставленные нами с Гриффином в детстве, но это единственный предмет мебели, за который папа буквально боролся с мамой на
