перед ней на колени, застыв, как манекены, и принялась втыкать им в волосы украшения для шляп и цветы. При этом, как только ее рука касалась их голов, манекены сразу оживали.
Через какое-то время я объявил им, что пора уходить.
— Сейчас пойдем.
Сказав это, они даже не пошевелились. Наконец, мне удалось их уговорить, и тут же начались долгие рукопожатия и бесконечные прощания. Чтобы они поторопились, я решил выйти первым, но Сюзанна подозвала меня и сказала:
— Постарайтесь сделать так, чтобы они опоздали на поезд, а потом опять приведите их сюда. Мы проведем этот вечер вместе, они очень забавные.
Любому другому подобное заявление, скорее всего, окончательно раскрыло бы глаза, но к тому времени я уже был безнадежно в нее влюблен. Любовное чувство наполняло меня все больше и больше и с каждым днем становилось все сильнее. Теперь я жил только для нее и каждый вечер тратил лишь на то, чтобы обожать ее и любоваться ею. Я был самым верным ее воздыхателем, самым покорным, и одновременно самым пылким. Но интересовал ли я ее? Что я мог ей предложить? Что я мог сделать, чтобы соблазнить ее и завладеть ею?
Между тем наступил июль 1870 года, и неожиданно газеты заговорили о том, что между Францией и Пруссией возникли трения. Поначалу я не обращал внимания на газетную шумиху, зато Сюзанна совсем по-иному отнеслась к этим событиям.
— Теперь мы добьемся реванша за Ватерлоо, — сказала она, — так же, как Сольферино [17] и Севастополь стали реваншем за 1814 год. Каждая европейская страна по очереди свое получит. Наш император будет достойным продолжателем дела своего дяди.
— Я всегда полагал, что империя принесла нам мир.
— В политике надо уметь не только говорить, но и что-то делать. Император умеет и то, и другое.
Сюзанна с огромным восхищением относилась к императору, который, как она считала, сделал все возможное, чтобы Франция сияла в ореоле величия своей военной мощи и мирного процветания. Я был не в восторге от таких формулировок, но именно к ним она прибегала, когда сталкивалась с утверждениями противоположного толка. Я старался поменьше говорить с ней о политике, но она упорно провоцировала меня на такие разговоры, а я всегда малодушно шел у нее на поводу. Что сказал бы господин Шофур, если бы услышал лепет своего ученика? Но милейший папаша Шофур знал о любви лишь то, что говорили о ней классики, и для него символом любви была туника Несса [18], надев которую, человек уже не мог делать ничего, кроме глупостей.
Между тем, события развивались стремительно, а тут еще некоторые газеты начали подталкивать французское правительство к решительным действиям. Однажды вечером Сюзанна прочитала в одной такой газете: "Франция полностью готова к войне. Женщины преклонили колена, а мужчины взялись за оружие". После этих слов она до полуночи распевала "Марсельезу".
— Час настал. Мы прикладами погоним этих пруссаков.
В пятницу 15 июля поступила телеграмма с текстом заявления господина Эмиля Оливье [19]. В тот вечер я явился к Сюзанне раньше обычного. Она была в саду.
— Что я говорила! — закричала она, едва завидев меня, — вот вам и война.
— Да, будет война.
— А вы когда-нибудь смотрели на меня?
Я не понял смысла этих странных слов и внимательно посмотрел на нее.
— Ну да, — настойчиво продолжила она, — хорошо ли вы меня знаете? О чем говорят мои покатые плечи и тонкая талия?
— О том, что вы…
— Только не говорите вздор! Глядя на все это, вы должны понимать, что я смогу полюбить только военного и только за военного выйду замуж. Полагаю, что выбор у меня будет огромный, потому что, я уверена, теперь любой мужчина, у которого есть совесть, станет солдатом. Это священная война. Да здравствует император!
III
Гостей в тот вечер собралось больше обычного, и Сюзанна приказала, чтобы в гостиной зажгли самое яркое освещение, как на праздник.
Она с торжествующим видом обошла всех присутствующих и каждому сообщила то же самое, что прежде сказала мне:
— Вот вам и война.
— Да, война, — отвечали гости.
Но в тоне этих ответов совсем не чувствовалось такой же бравады, какая звучала в голосе хозяйки. К тому времени до меня уже дошли слухи, что в Париже толпы людей вышли на бульвары, распевая "Марсельезу", и все как один кричали "На Берлин!". Конечно, толпа толпе рознь. К тому же меня самого там не было, и я лично всего этого не видел. Однако то, что творилось в нашем городе, совершенно не походило на взрыв энтузиазма. Казалось, что гости Сюзанны перед тем, как явиться в дом госпожи Борденав, крепко спали и были разбужены криками "К оружию!". Теперь же они вопрошающе поглядывали друг на друга и выглядели совершенно ошеломленными. Здесь, в провинции, все помнили миролюбивую реакцию французского правительства на заявление "папаши Антуана" [20], и новость о приближении войны прозвучала как гром среди ясного неба.
Наши "честные" буржуа целых восемнадцать лет прожили в состоянии полнейшей политической апатии, а теперь их словно разбудили, причем без всякого предупреждения. Все последние годы они занимались только своими делами и хотели лишь одного: чтобы дальше все так и шло своим чередом. Они и не собирались воевать. Зачем воевать? В чьих интересах эта война? Когда их звали на выборы, политики клялись, что, отдав за них свои голоса, избиратели тем самым проголосуют за мир во всем мире. И вот, пожалуйста: после всех этих клятв не прошло и трех месяцев, как началась война. Они что, издеваются над избирателями? Правда, местные чиновники, само собой, не позволяли себе выражаться столь же решительно, однако их вытянутые физиономии говорили сами за себя. Все они напустили на себя озабоченный вид и дипломатично помалкивали, словно опасались неосторожным словом нанести вред государству, хотя на самом деле боялись они лишь одного: навредить самим себе. Взять, к примеру, муниципального инженера. Человек он пожилой, приобрел большой опыт и твердо усвоил, что молчание — золото. Так вот он, как только вошел в гостиную, сразу предложил сыграть партию в вист. И тут же за столом образовался кружок, состоявший из серьезных людей, которые, казалось, были полностью поглощены игрой, не отвечали ни на один вопрос, но и не пропускали ни одного слова, громко произнесенного по неосторожности кем-либо из присутствующих.
Браво выглядели одни только офицеры. Каждый из них входил в гостиную, держа руку на эфесе сабли, выдвинув вперед плечо и запрокинув голову назад. Всем своим видом они давали понять, что намерены
