этими «бочатами», «атандами» да «мойками». Чего уж тут, одно баловство.
— Сашка, — нехотя ответил он.
Директор жужжал, словно муха под знойным солнцем. Сиповатым голосом он стал выведывать: откуда, за что, как попал и по какой графе...
Матросову надоели допросы да расспросы. Он, не отвечая соседу, с удовольствием растянулся на койке, с головой закрывшись рыжим одеялом.
За окном уныло выл ветер, он принес откуда-то призывный звон колокола. В стекло стучались сухие ветки. Только и спать, но Директор продолжал бубнить.
— Здесь ничего себе, говорят, жить можно... Строгость не так чтобы очень... Кто хочет, может приспособиться.
— Приспособиться? — сонным голосом с расстановкой спросил Матросов.
Директор не давал ему заснуть. Саша в этот час никого не хотел видеть и слышать: ни воспитателя с блестящей плешиной, ни преисполненного долга карнача, ни этого проклятого Директора, прожужжавшего все уши. Пустой болтовней на блатном жаргоне Директор пытался пустить пыль в глаза. Знакомый прием! Саша видел его насквозь. Когда Директор, не удовлетворившись болтовней, нечаянно дотронулся до его плеча, Матрос выругался:
— Заткнись!
Этим неожиданно сорвавшимся с губ криком он выразил всю свою печаль, не дававшую ему покоя.
Ночью Саше снились нелепые сны: то Директор превращался в бородатого и, высунув язык, дразнился: «Ах, Матрос, на море потянуло!», то Бурнашев, лысый нравоучитель, в одежде монаха взбирался с веревкой на шее на одинокий и большой дуб, растущий возле самых главных ворот.
Под чистой простыней метался и стонал человек.
Сашу, по-видимому, разбудил сиплый голос соседа.
— Нас теперь вроде бы трое.
Хорошо отдохнув за ночь и как-то примирившись со своей новой судьбой, Саша был настроен в это утро более или менее благодушно.
«Откуда бы взяться третьему? Впрочем, прошла ночь, — подумал он, — а мне просто лень повернуться. Легли спать двое, и вот нате вам, стало трое».
— Протри глаза.
Любопытство взяло верх. Пальцами расчесывая всклокоченные волосы, Саша небрежно приподнялся, будто не из-за третьего, а просто так.
Видит, однако, Директор не обманул. Собственно, зачем ему напрашиваться на Сашины кулаки?
Третья койка, в самом деле, была занята. На ней разлегся чернявый паренек, не то грек, не то цыган. Ноги положил по-барски на спинку кровати, а длинные руки сложил на животе. Сам уставился в потолок, словно там интересную картину увидал.
Саша не любит набиваться в друзья. Он не таковский парень. Но все же спросил:
— Эй ты, когда появился?
Чернявый даже не моргнул глазом.
— Глухой, что ли?
Тот лишь причмокнул языком. И то лениво, почти невнятно. Будто новичок говорил ему, Сашке Матросову: «Слышать-то слышу, но что-то не хочется с тобою лясы точить. Ну вас всех к дьяволу!»
Если бы чернявый хоть малую толику вел себя как положено, Саша плюнул бы на него с седьмого этажа. А тут задело: только подумать, даже отозваться не хочет. Чернявый заинтересовал его. Что за кум королю в карантин попал?
Шаря взглядом вдоль длинного тела, Саша подумал: может, растолковать ему, что невежд он не уважает? Так, глядишь, сразу заговорит...
«Впрочем, — с досадой подумал он, — мы еще прибегнем к этому средству. А пока разные вопросики попробуем задать... Он тоже первый день в неволе. А когда ты взаперти, то всегда мечтаешь о воле. Это натурально. Может, про это заговорит? Вдруг клюнет?»
— Кому как, — осторожно начал он, подмигнув Директору. — Одним карантин вроде бы по душе, а мне вот нет. Поперек горла стоит. Хоть куда податься бы.
— Зачем?
«Видать, намерен поваландаться», — усмехнулся Саша.
— Как зачем? — переспросил Саша. — Я понимаю, нас не будут спрашивать, куда деть. Но все же... Хоть бы работать куда пристроили.
— Зачем?
Матросов даже не поверил своим ушам. «Неужели, — хотелось спросить, — ты не можешь языком разок-другой поворочать?»
— Если бы от меня зависело, я бы знал, куда держать свой компас. Подался бы до ближайшего моря-океана.
— Зачем?
Саша судорожно глотнул воздух, до такой степени руки зачесались.
— Ну, понимаешь ли, тяга у меня такая. Вроде призвания, что ли. А потом, глядишь, и в капитаны бы пробился...
— Зачем?
«У-у, зараза!» —вздохнул Саша.
— Поплавать хочется и потом побывать в разных странах.
— Зачем?
Саша стал ерошить свои вихры.
— Взглянуть хотя бы краешком глаза, как другие живут-обитают.
— Зачем?
Того и гляди он сорвется.
— Лучше или хуже нас... Я же не только о себе думаю, но и о других. Я бы, например, и тебя мог взять на свой корабль.
— Зачем?
Пришлось до боли стиснуть челюсти, чтобы не сорваться.
— Конечно, не в качестве пассажира. На первое время можно будет устроить мичманом.
— Зачем?
Что-то надломилось в Саше: «Хоть бы спорил или наплел бы с три короба...»
— Не хочешь мичманом, не надо. Так и быть, назначу боцманом. Не сразу, конечно. Боцман — это первая должность после капитана.
— Зачем?
Соскочив с кровати, он расправил плечи.
— Вот дам по морде, сразу узнаешь зачем...
Чернявый осклабился и по-смешному всплеснул руками:
— Ты спрашиваешь, чего я хочу? Я могу ответить. Я собираюсь прожить сто тридцать лет.
Саша расхохотался. Директор тоже, хотя и с опаской, но за живот схватился.
— Ну и ну, рассмешил.
Чернявый как ни в чем не бывало продолжал:
— Смейтесь, смейтесь. Я ведь на научной основе хочу прожить, а не просто так... Если хотите знать, мой родитель мировой. Про него можно еще сказать: мировой академик.
Саша не стал хвастаться родителями. Чего скажешь, если их в живых нет? Однако позавидовал чернявому: повезло парнишке. Не каждому в этой жизни удается так здорово устроиться, стать сыном академика.
— Он у меня над самой главной проблемой голову ломает: как продлить человеческую жизнь. Таких академиков на всю планету всего три штуки: один в Америке, один в Румынии и третий — мой батька. У него я выведал самый главный секрет: это больше кислородом надо питаться. Глотай его, если хочешь целый век прожить. Кислород, конечно, погуще в горах бывает. Потому кавказские пастухи больше всех и живут.
— Но ведь не все люди могут жить в горах? — насторожился Директор.
— Сообразительный, — похвалил его чернявый. — Все люди не могут жить в горах или стать пастухами. Что остается делать простому человеку? Остается одно: меньше расходовать кислорода. А как, спрашиваю вас, меньше?
Чернявый сделал предостерегающее движение, словно
