Есениус делился со своим молодым другом своими богатейшими познаниями и опытом, они вместе обсуждали новые проблемы, с которыми встречались в работе, и Есениус часто с сожалением думал: «Жаль, что мой Ферко умер. И он мог бы изучать медицину».
В этом же 1615 году скончался близкий друг Есениуса — Вавринец Бенедикти Недожерский. Он трудился до последнего дыхания, и все его помыслы и силы были отданы университету. Он добивался реформ, которые должны были вызвать к жизни новые силы находящейся в упадке Карловой академии. Как страстно он убеждал дефензоров, чешскую знать и пражских граждан заботиться о возвышении родного языка; он призывал не поддаваться инородным влияниям, чтобы чужеземная чума не поразила чешские нивы. Призыв Бенедикти Недожерского не остался без ответа. Он дождался издания закона о чешском языке и умер спокойно, примиренный с жизнью. Он завещал университету 1600 талеров своих сбережений.
Когда возвращались с похорон, профессор Кампанус, который написал в память об усопшем оду, сказал Есениусу:
— Бенедикти показал нам, как прекрасен наш родной язык. Мы пренебрегаем им ради латыни, и это неправильно. Мы должны чаще вспоминать о Бенедикти.
Прошло два года тихой жизни в Праге.
Прибой политических событий шумел вокруг Есениуса, но не касался его. Ни в каких событиях он не участвовал.
Но однажды — это было осенью 1617 года — вице-канцлер Михаловиц пригласил его для важного разговора. После краткой беседы о незначительных вещах Михаловиц приступил к делу:
— Мы хотим пригласить вас, доктор, на работу. Я позвал сюда профессора Кампануса, чтобы он объяснил вам, в чем дело.
Кампанус заговорил по знаку Михаловица:
— Если вы следите за жизнью нашей академии, то, наверное, видите, что это уже не жизнь, а прозябание. Несколько лет назад мы пригласили вас, чтобы возбудить у уважаемых господ помощью ваших анатомических работ интерес к судьбе нашего университета. Когда это не помогло, мы стали искать другой путь. Мы избрали ректором сына графа Шлика. Потом мы выбрали ректором сына пана Михаловица…
Михаловиц прервал Кампануса:
— Повторяю, что считал эту честь для сына чрезмерной и хотел отговорить нашу профессуру от их намерения. Но мне не удалось.
— Да, это так, — ответил Кампанус и объяснил Есениусу: — Юный пан Смил с полной ответственностью приступил к своей работе, но, конечно, ему недоставало опыта. И понятно, что он больше входил в нужды студентов, чем профессоров.
— И в других странах весьма распространено избирать молодых ректоров, принадлежащих к знатным семьям, — заметил Есениус, не высказывая своего отношения к вопросу.
Кампанус продолжал:
— Ведь мы возлагали на это большие надежды. Что касается пана вице-канцлера, тут мы не ошиблись. В его лице университет приобрел искреннего друга.
— Только моей дружбе немало лет, и родилась она не в тот день, когда моего сына выбрали ректором.
— Если бы все ректоры были такими, как пан Смил! Но нынешний наш ректор Стржела из Рокиц своими недостойными выходками набросил тень на доброе имя нашей академии.
Михаловиц согласился:
— Действительно, это был неудачный выбор. Я не поддержал его кандидатуры, но большинство дефензоров были со мной не согласны. Надеюсь, это послужит для нас уроком на будущее и больше подобные выборы не повторятся.
— Нет, ни в коем случае! — быстро подтвердил Кампанус. — Я верю, что вы поможете нам, уважаемый друг Есениус.
Есениус обернулся к профессору, ожидая, что он выскажется яснее.
— Мы хотели бы, чтобы вы приняли звание ректора университета, — медленно проговорил Кампанус и взглянул на Есенина.
— Это для меня великая честь, и я, в самом деле, не знаю… — просто отозвался доктор.
Но Михаловиц прервал его:
— Формальности мы оставим до выборов. Теперь поговорим по-деловому и без церемоний. Я рад, доктор, что вы согласны. Вы были уже ректором университета в Виттенберге, и, что касается академических дел, у вас есть опыт. А о вашем научном опыте не стоит и говорить.
— Вся профессура согласна с выбором, — добавил Кампанус. — Как нам известно, осенние выборы ректора а нашем университете происходят всегда в день святого Гавла. Мы сообщим о вашем согласии факультету, а потом поговорим и об остальном Я благодарю вас от имени всего профессорского совета.
В первое воскресенье после дня всех святых зала Главной коллегии до отказа наполнилась гостями.
В этот день состоялась инвеститура доктора Есениуса.
Избрание ректора считалось внутренним делом университета и происходило без участия гостей, но введение в должность — инвеститура — было главным событием в жизни университета.
Торжество должно было начаться в девятом часу, после проповеди в костеле, но первые гости начали сходиться в восьмом часу, то есть в пятнадцатом часу по принятому тогда исчислению времени. Жизнь текла тогда медленно, как могучая река, и каждая щепоть времени не расценивалась на деньги. Если люди приходили в назначенное место на час раньше, долгое ожидание не казалось им утомительным: в разговорах со знакомыми время летит быстро.
Вице-канцлер Михаловиц послал карету, чтобы отвезти Есениуса из дома до Карловой коллегии.
Трубачи в пурпурных кафтанах с позолоченными пуговицами поднимают свои трубы, и по всему широкому двору несутся торжественные звуки.
Двери распахиваются, и все присутствующие встают. В дверях появляется педель, весь в черном, в черной шелковой шапке. В руке у него жезл. Он медленно направляется к возвышению, где будет происходить инвеститура.
За педелем, словно покинутый сирота, в пышной процессии следует молодой Стржела из Рокиц — бывший ректор университета. За ним шествуют двое молодых людей в красивых ярких одеждах, с серебряными цепочками вокруг шеи. Они несут два серебряных жезла. И только за ними шествует новый ректор.
За ним — профессора, ректорский сенат, а потом все остальные преподаватели. В этой смеси черного и темно-красного цветов выделяется одеяние Есениуса. Короткие орехового цвета штаны красиво дополняет темно-зеленый кафтан с серебряными пуговицами и накрахмаленным прилегающим кружевным воротником. На кафтан накинут короткий серо-голубой плащ, подбитый белым шелком. На голове — черная профессорская шапка с белым пером.
Второй педель несет эпомидем, то есть торжественное ректорское одеяние статуты и печать университета. Он опускает эти знаки отличия на край длинного стола. Профессора усаживаются за стол.
Почти все присутствующие знакомы Есениусу — Михаловиц, Будовец, все дефензоры. Перед его мысленным взором ожили тени умерших: Бахачека, знавшего толк в радостях земного бытия; Бенедикти, который не уставал воспевать достоинства и красоты чешского языка; доктора Залужанского, столько раз успешно сражавшегося со смертью, но повергнутого в бою за свою собственную жизнь.
Это самые близкие. А сколько еще людей узнал он в Праге, сколько их умерло…
Он думает о них, но вот пришли ему на ум слова Кеплера, сказанные им при последней встрече:
«Мне придает силы мысль, что я служу не императору, но человечеству; что я тружусь не только для нынешнего поколения, но и для потомства».
С торжественным чувством принимает Есениус от вице-канцлера эпомидем и золотую цепь, символ своего звания.
Еще большая торжественность звучит в его голосе, когда он произносит присягу. Облаченный в академическую мантию, он открывает статуты и присягает университету, что будет свято чтить все законы, что будет верен королю и королевству; что будет разумно расходовать деньги, которые доверят ему; что употребит их на пользу университета и что после окончания срока его избрания он по крайней мере месяц останется в Праге, чтобы ответить, если потребуется, за все поступки на посту ректора. И, наконец, он обещает записывать все наиболее достойные памяти события.
После присяги профессоров новому ректору — ее составил проректор от имени всех профессоров — Есениус встает и начинает свою пространную речь. В речи о пользе наук он не скрыл того, в каком упадке находится некогда столь славный Карлов университет, упомянул и о причинах сего и, наконец, набросал план преобразований.
И он завершил свою речь горячим призывом к дефензорам:
— Милостивые любезные защитники и друзья, прошу вас — так же согласно, как вы побеждаете врагов наших, боритесь против варварского невежества. Если вы неукоснительно будете стремиться к этой цели, наша академия вознесется на невиданную доселе высоту. Если бы я дожил до этого времени, я считал бы, что родился в золотом веке.
Есениус имел твердое намерение вывести университет из того положения, в котором он находился в последние годы.
