Мосеев не приходил три дня, хотя зван был обедать.
— Не ограбили ль сухорукого, когда от нас шел? — предположил Филя, как и Сергей, думавший об их недавнем госте.
— Скорей, расхворался, промокнувши, — сказал Непейцын. — Завтра его навещу. Давно надо на ту сторону за покупкой для дяденьки.
День выдался солнечный. На набережной Сергей взял извозчика в Ямскую, где на постоялом дворе жил Василий Михайлович. Не без труда сыскал нужный дом. У ворот увидел молодого дворника.
— Офицер? Мосеев?.. Уехал, барин, третьего дни утром. Выискался купец-попутчик и поехали сряду. Хозяину все до копеечки заплатил. Пожаловали, должно, пособие, которого ждал. Мне пятак дал — письмо в мелочную снесть и за здоровье свое на крючок.
— Какой крючок?
— Чарка махонькая у целовальника так зовется. За письмо две копейки да за крючок три, вот и пятак.
— А где ж письмо? Может, оно ко мне писано?
— Вчерась еще отнес, как наказал. Харчей купил в дорогу хороших, а то все впроголодь…
Тот же извозчик, не поспевший уехать, довез Непейцына до Невского. Вот где вечное гулянье! Широкие каменные тротуары подметены чисто, по солнечной стороне народ валит. Посередине, по бульвару, тоже гуляют. Кабы деревяшка так не стучала да епанча за нее не путалась, все бы хорошо. А так оглядываются — вот молодой калека! Часто останавливаясь у лавочных окон, Сергей дошел до Мойки. Тут в Английском магазине купил розовой, голубой, зеленой бумаги, цветных сургучей. Пока выбирал и завертывали покупки, отдохнул на подставленном приказчиком стуле и решил пройтись еще ко дворцу — когда еще сюда выберешься?
Мимо земляных в пожелтевшей траве валов Адмиралтейства вышел на набережную. Вот где ветер свищет, шляпу с головы рвет! От гранитной пристани ходят ялики. Переехать Неву? Или всю жизнь из-за деревяшки в лодку не садиться?
Яличники, стоя на пристани, подтянув за корму багром свои лодочки, выкрикивали:
— А кто, почтенные, на Васильевский?.. На Петроградску, к Троице!.. На Выборгску, к гошпиталю!..
Непейцын сошел по ступенькам в кучку ежившихся на ветру пассажиров. А вот и знакомый — пожилой писарь из седьмой экспедиции. Продрогший, еще бледней выглядит, чем в канцелярии.
— Здравия желаю, ваше благородие!
— Здравствуй, друг мой. Что ж ты без епанчи?
— Нам заказано до ноября. У меня под мундиром пухайка.
Поехали в одном ялике. Сергей сел на корму, а писарь стал посередине — нижнему чину рядом с офицером сидеть не разрешено. Кроме них, еще две пожилые женщины. Яличник навалился на весла, повел наперерез течению, к пристани у Академии наук. Ветер здесь еще сильней прохватывает. Волна бьет в борт, брызги в лицо летят. Писарь, бедняга, совсем голову в плечи вобрал, руки в рукава сунул. Сергей откинул полу епанчи:
— Эй, служба, садись рядом, закройся малость.
— Нельзя, ваше благородие, покорно благодарим.
— Садись! Я приказал, я и в ответе. Кто тут увидит.
Непейцын подвинулся, сели рядом, широкой епанчи хватило прикрыть плечо и бок писаря. Красная рука в обшлаге с затертым галуном ухватилась за край полы.
— Далеко ль бегал? — спросил Сергей.
— В Артиллерийскую экспедицию, на Литейную.
— Неужто молодого послать не могли?
— Начальству не укажешь. И свое дело там у меня…
Когда подъезжали, писарь вывернулся из-под епанчи и снова встал. Первым выскочил на пристань, помог Непейцыну выйти, крикнул: «Спасибо, ваше благородие!» — и убежал вприскочку, хлопая руками накрест по предплечьям, как делают зимой, греясь, извозчики.
Вечером Сергей, отстегнув деревяшку, сидел за чтением. На дворе кто-то застучал кольцом калитки. Филя пошел открывать. Стучал кто-то чужой — свои, дернув с той стороны за проволочку, отодвигали закладку. Вернувшись, он доложил:
— Сергей Васильевич, к вам.
На пороге стоял писарь седьмой экспедиции.
— Неужто ответ пришел из Ясс? — обрадовался Непейцын.
— Не с тем, ваше благородие. — Писарь глянул на Филю.
— Говори при нем, он дядька мой с детства, человек вернейший. Да иди ближе и скажи, как звать тебя.
— Иваном.
— А по отчеству?
— Какое у нас отчество… Назаром отца кликали…
— Так рассказывай, Иван Назарович, зачем пришел.
Сергей почти насильно посадил посетителя. Сам сел напротив.
— Только не выдайте, ваше благородие…
— Зачем, кому выдавать? Я с твоим начальством не знаюсь.
— Ну, так дело ваше к нам зазря подано.
— Как же?
— Вы ведь не пенсию, а место просите?
— Истинно.
— А у нас дела по призрению — по богадельням помещение раненых воинов, пенсии да устройство сирот военного звания, школы, ихние команды. Так ведь и называется — Военно-сиротская экспедиция. А ежели желательно место получить, хоть и не строевое, то следовало подать во вторую экспедицию, в армейскую.
— Но ведь я-то подавал бумаги дежурному офицеру, он должен был знать, куда их направить.
— Он-то, видать, и ошибся поначалу. Не вникнув толком…
— Где ему вникнуть было, двух минут не поговоривши? Но почему потом от вас-то дело куда след не передали?
— Вот тут и загвоздка! Не иначе, как генерал наш крепкий зуб на вас имеет, потому и приказал писать в канцелярию светлейшего, хотя и так явственно, что до нас дело не относится.
— Что-нибудь не то, наверно, — усомнился Непейцын. — За что ему зуб иметь, вовек меня не видавши?
— Нет, оно так-с, — настаивал писарь. — Поначалу мне велели спросить, отколь родом, помните? И как доложил, то усмехаясь молвили: «Ну, поманежу его, голубчика!»
— А как, почтенный, генерала прозвание? — спросил Филя.
— Милованов, Федор Иванович.
Филя значительно посмотрел на Сергея:
— Поняли, сударь?
— Нет…
— А когда в корпус поступали, то от господина бригадира на Фонтанке Семен Степанович съехали… Аль забыли?
Теперь и Непейцын вспомнил.
— Экая душа мелкая! — сказал он. — Мне за дяденьку мстит. Фу, дрянь какая!.. Но что делать надо, Иван Назарыч? Может, того дежурного разыскать и потребовать, чтоб ошибку свою исправил?
— Вот про то я и пришел вашему благородию доложить. Только обещайтесь: никому ничего, ни-ни. А то дознается генерал, что вам разъяснил, и мне тогда не житье…
Тут Филя поставил перед Назарычем поднос с графином и домашними закусками. Тот, не чинясь, налил, поклонился Сергею, выпил, закусил и продолжал:
— Так вот-с, прослышал я, что выходит генералу отпуск, едет в тверскую вотчину, что дочке назначил, которая за князя Голицына идет. Три месяца будет нами править полковник Перфильев, безденежная душа и генералу не угодник. Вот к нему явившись, и доложите, что вышла, мол, оплошка, и просите дело передать во вторую экспедицию. Он генералу в пику сряду так и сделает.
— А во второй экспедиции опять когда еще что решат, — сказал огорченно Сергей. — Ведь три месяца здесь без толку живу.
— Срок ли то, ваше благородие? Но там, правду сказать, есть у меня кум, тоже старший писарь. Я ему такое про вас распишу, что, чаю, вперед других с назначением проведет.
— Э, Назарыч, не расписывай, пожалуй. Ведь и там, поди, люди вроде ваших, вовсе не имущие и тоже подолгу ждут.
Писарь, наливший вторую рюмку и несший ее ко рту, при последних словах Сергея остановил руку и всмотрелся в лицо офицера.
— Понятно, неимущие, а то чего бы им службы искать? — сказал он с глубоким убеждением. — Кто ж половчей и потороватей, те и места вперед получают. Не вы, так другой самых бедняков все равно обгонит. Хоть нынче капитан Савурский при двух крестах, как вы, да весь в новеньком одевши, прямо к генералу — скок! И такое расписал, что сряду пенсион назначен. Герой — слов нет, рукой раненой не владеет, но и ловок… Так что посоветую вашему благородию, как подам знак, что генерал уехал, то идтить к полковнику Перфильеву. Далее же я все сделаю… — Вот только когда Назарыч, как бы поставив точку, выпил вторую рюмку и, закусив, разгладил привычные морщины на лбу.
Прощаясь, Непейцын пытался сунуть писарю золотой, но тот уклонился:
— Как перейдет дело к куму да место покажется, тогда и наградите… А пока за добро ваше…
— Что ж я тебе сделал?
— А в лодке кто рядом посадил, укрыть не побрезговал?..
Когда писарь ушел, Филя, помогая Сергею раздеться, выспросил, что произошло в ялике.
— Дяденьку благодарите, — сказал он, задувши свечу.
— Что генерал мстить вздумал?.. Да ну его!
— Что выучил вас с простым человеком обходиться…
— Савурский… Савурский… Где я слышал такую фамилию? — ворочался в постели Непейцын. — Не из бугских ли егерей? Рукой не владеет, ранен… Ох! Неужто?.. Светлейшего курьер, шулер, которого Осип в трактире проколол… Да нет, откуда у того два креста? Однако ранен именно в плечо, как помнится. Костенецкий сказывал… И вот Мосеев, храбрец, на войне калеченый, ни с чем уехал, чуть с голоду не помер, а такой ловкач… Но, вернее, однофамилец какой-нибудь…
