– Ммм?
– Клобуков, я с тобой разговариваю!
– О чем? – Оторвался, наконец, от бумажек. Удостоил внимания. Рожа недовольная. – Слушай, ты же знаешь. У меня тоже в некотором роде первая операция – первая с профессором Зельдовичем. В зависимости от того, как она пройдет, он или возьмет меня в постоянные анестезисты, или нет. Во-первых, мы на мели, нужен новый источник заработка. Во-вторых, работать с Зельдовичем будет одно удовольствие. Он очень интересный хирург. В отличие от Логинова берется только за самые сложные операции. И этот случай тоже мудреный. Давай я тебе расскажу. Может быть, посоветуешь что-нибудь…
– Ты лучше расскажи, почему от Логинова ушел.
С вражиной и контриком Логиновым Мирра готовилась вести долгую позиционную войну, чтобы постепенно освободить мужа от чужеземного ига, вывести из-под зловредного логиновского влияния. Но неделю назад Антон вдруг пришел домой мрачный и объявил: «Всё, с профессором больше не работаю. Готовься к тощим временам». И как она ни приставала – что такое, что случилось, – не раскалывается. Молчит, как большевик в деникинской контрразведке.
С одной стороны, Мирра, конечно, была ужасно рада. Но все-таки что у них стряслось? Почему такая таинственность?
Момент был удачный. Антон увлечен работой, не хочет от нее отрываться.
Подошла, крепко взяла его ладонями за щеки, подняла лицо кверху.
– Из-за чего ты поссорился с Логиновым? Я от тебя не отстану, пока не ответишь толком. Не дам работать, честное комсомольское. В результате ты опозоришься перед Зельдовичем, тебя выгонят и будешь работать анестезистом у ветеринара. А ну говори!
Клобуков знал, что «честным комсомольским» она зря не разбрасывается. Покосился вниз, на свои записи. Вздохнул.
– Профессор сказал, что мое… что изменения в моем семейном положении плохо сказываются на работе. Что я стал отказываться от командировок. Что у настоящего врача есть Дело, а потом уже всё остальное. А у меня теперь сначала всё остальное, и только потом Дело… Что это вопрос приоритетов и что нужно выбрать. – Говорил он через силу, неохотно. – Мне не понравилось, что он назвал тебя «всё остальное». Слово за слово… Ну и, в общем, я сказал, что ухожу…
– То есть Дело и я, по его мнению, несовместимы? – удивилась Мирра.
– Он, в сущности, прав. Работа, конечно, может стоять в жизни человека не на главном месте. Но если работа для человека – Дело, так не получится… Посмотри, как мы с тобой работаем. – Он показал на перегородку. – У тебя свое дело, у меня свое. Мы постоянно отрываем друг друга от работы, мешаем. Разве не так? Но я тебе вот что скажу. Пускай. Мой приоритет – ты. Я это сказал Логинову. И ему это не понравилось.
Она смотрела на его лицо, сплющенное между ее ладонями, и думала: какой он сейчас красивый! Просто невыносимо красивый.
– Дурак твой Логинов. Во-первых, скоро я стану настоящим хирургом, и мне тоже понадобится хороший анестезист. Будем работать вместе, одной командой: лучший в СССР косметический хирург М. Носик и лучший на свете анестезист А. Клобуков. Никакой борьбы приоритетов.
– Я не буду с тобой работать, извини, – сказал Антон. – Я с уважением отношусь к избранной тобой специальности. Косметическая хирургия – дело хорошее и важное. Но на мой век хватит операций, когда человеческая жизнь в опасности и ее нужно спасать.
Как с этим поспоришь? Мирра и не стала.
– Ну и пожалуйста. Пусть каждый из нас занимается своим делом. Найду себе другого анестезиста. А в сложных случаях буду звать тебя. Ты ведь не откажешь?
– Если в этот момент не будет настоящей операции.
Она стукнула его по лбу:
– Какой же ты, Клобуков, зануда со своей честностью!
– Ты сказала «во-первых». А что во-вторых?
Он тер освобожденную мятую щеку.
– А во-вторых, я тебе еще не говорила, что я тебя люблю?
Антон моргнул.
– Нет. Я тебе много раз, а ты мне никогда. Я знаю, что ты не признаешь «телячьих нежностей».
– Ну вот запиши себе, на память. Число поставь. В следующий раз такое услышишь от меня нескоро.
Наклонилась и поцеловала его: в лоб и в нос коротко, в губы подольше.
– Это тебе за то, что не поддался гаду Логинову… А я знаю, как это было трудно… Проси в награду чего хочешь.
У Клобукова сверкнули глаза. Он обнял Мирру за талию.
– Ты знаешь, чего я хочу.
– Стоп. Мы же договорились. – Она уперлась руками ему в плечи. – До операции шуры-муры отменяются. Они сбивают настрой, потом невозможно сосредоточиться на работе…
– Сама сказала: «Проси чего хочешь». Кто постоянно хвастается: «Я человек слова, я человек слова»?
– Ладно, хрен с тобой. Только давай сам. Не заводи меня. Чик-чирик, быстренько.
Антон оскорбленно продекламировал:
Я ненавижу, когда отдается мне женщина с виду,
А на уме недопрядённая шерсть;
Сласть мне не в сласть, коль из чувства даруется долга, –
Ни от какой из девиц долга не надобно мне.
И поднял палец:
– Овидий. Две тысячи лет назад сказано.
– Была бы честь предложена. Не хочешь – не надо. Расходимся по отсекам.
Мирра сделала вид, что уходит, и его принципиальность моментально испарилась.
Пять минут спустя, в ванной, приводя себя в порядок и глядя, как раскрасневшийся Антон причесывает растрепанные волосы, Мирра сказала:
– Клобуков, ты без меня, как лампочка без электричества. Вот перегорят у меня пробки, и ты погаснешь. Будешь висеть холодной стекляшкой.
Он оглянулся. В глазах – страх.
– Я не могу такого представить. Что я есть, а тебя нет… То есть могу, и это ужасная мысль. Почему ты вдруг про перегоревшие пробки?..
– Так просто, – легкомысленно качнула головой Мирра. – Приятно думать, как много я для тебя значу.
Но Клобуков не успокоился. Кажется, она случайно попала на больную тему.
– Приятно? – Он поежился. – А у меня иногда мороз по коже… Я много об этом думаю, только с тобой не делюсь, потому что ты не любишь таких разговоров… Знаешь, я совсем иначе представлял себе любовь. Оказывается, я не знал про нее главного. Плохого и страшного. Она лишает свободы и мужества. А может сделать подлецом.
Мирра присвистнула:
– Ну ты дал, Клобуков. Как это?
– Очень легко могу представить ситуацию, когда я окажусь перед выбором – отказаться от тебя или от дела всей моей жизни. Даже хуже: предать тебя или совершить какой-нибудь чудовищно подлый поступок… Я знаю, что выберу тебя. И окажусь подлецом… Вот в чем ужас.
Ему, глупенькому, кажется, в самом деле было страшно, а Мирра слушала – прямо таяла.
– Говори, Клобуков, говори. Ты сегодня прямо соловей. Ты, конечно, несешь чушь. Но очень приятную. – Не удержалась. Прижала его, обняла, поцеловала. Сказала ласково: – Ну кто от тебя потребует, чтобы ты предал либо меня, либо дело или свой долг? Итальянские фашисты? Белопанская Польша? А, знаю. Клика Чжан Цзолина. «Пледай, глажданин Клобукова, свою сисилистисескую лодину, не то отбелем у тебя глажданку Носик и все ее сиси-писи»? – просюсюкала она с китайским акцентом.
Антон засмеялся. Она тоже.
– Замри-ка, жена-мироносица. Не двигайся. – Он попятился из ванной. – Остановлю мгновение. Оно прекрасно.
– Ты куда?
Но Клобуков уже вернулся, с фотокамерой.
– Хочу сделать снимок на память о дне, когда ты впервые сказала, что меня любишь… – Он приложился к видоискателю, недовольно фыркнул. – Нет, тени просто ужасные. Давай спустимся во двор, под яблоню. Там сейчас должен быть отличный полуденный свет. Только не убирай улыбку. Не меняй выражение лица. Пусть остается таким же, как сейчас. Точь-в-точь.
Мирра прыснула:
– Навечно?
(Из клетчатой тетради)
Настоящая Настоящая Любовь
Вот я и подошел к финалу моего «трактата внутри трактата». Перед последней главой остановился, не зная, есть ли у меня ответ на основной вопрос. Перечитал всё, написанное выше, что-то исправлял, вычеркивал, дополнял. И в конце концов, как мне кажется, нашел выход – или, вернее будет сказать, вход.
Даже два входа, две двери, ведущие в правильную, то есть не только счастливую, но и осмысленную, не только осмысленную, но и счастливую жизнь. Первая из них открывается со стороны Малого Мира, вторая – со стороны Большого.
Помогла мне одна выхваченная из контекста цитата и, как ни странно это прозвучит, посещение балета.
Сначала про цитату. У современного философа Бертрана Рассела я наткнулся на мысль, которая на первый взгляд тривиальна и не удерживает читательского внимания: «Правильная жизнь вдохновляется любовью и направляется знанием… Цель жизни – счастье; средства достижения – любовь и знание». Стоило мне внести в эту максиму небольшую коррекцию, и всё встало на свои места.
