Утром в пятницу, двадцать первого июня, Форстер получил записку с третьим голубем: «Завтра в два часа дня. Песни. Услышав сигнал «Давай!», перебросьте лестницу через забор».
В субботу в половине второго Пилигрим с Кесслером спустились в «тюремный двор». Пилигрим выглядел куда более объемистым, чем раньше. Дело в том, что под костюмом на нем была пижама, а в карманах — удостоверение личности, чековая книжка, дневник и стопка его любимых носовых платков, надушенных одеколоном «Букет Бленхейма». Бутылочку ему пришлось оставить. Кроме того, он вынул из серебряной рамки фотографию Сибил Куотермэн и положил в карман жилета, между складками одного из дущистых платков. Костюм на нем был темный, из переплетенных черных и синих нитей. «В конце концов, — решил он, — я убегаю в ночь».
На небе не бьшо ни облачка. В руках Пилигрим нес черный зонт, словно собираясь открыть его для защиты от солнца. Вместо этого он незаметно бросил зонт через забор, где Форстер поймал его и положил на заднее сиденье маленького «рено». Со стороны Пилигрима это был рискованный шаг, но он сознательно пошел на него, чтобы посмотреть, обратит кто-нибудь внимание или нет. Никто не обратил.
В четверть третьего во двор вышли актриса-ребенок и schwester Дора. У актрисы был чрезвычайно трогательный вид. Возможно, она играла маленькую Нелл (Персонаж романа Ч.Диккенса «Лавка древностей»). В руках у нее были цветы, в волосах — ленты, а в глазах — слезы.
— Вы пели вчера, — обратился к ней Пилигрим.
— Да. Я люблю петь.
— А мне больше всего нравятся песни-считалки, — сказал Пилигрим. — Вы их знаете?
— Я могу спеть вам «Три», — ответила маленькая Нелл.
— Что еще за «Три»? — спросил Пилигрим, никогда не слышавший такой песенки.
— Один плюс один плюс один будет три, — пропела женщина. — Четыре минус один — три, и два плюс один — тоже три. Трижды один — снова три. Я, моя плоть и душа — тоже три.
— Очень глубокомысленно, — сказал Пилигрим.
Женщина-ребенок улыбнулась.
— У меня десять пальцев на руках, десять пальцев на ногах, две руки, две ноги, две губы, два уха и одна голова. А остальное — сплошная неразбериха.
— Понятно.
— Вы умеете считать? — спросила она.
— Да, это мое любимое занятие.
— Вы знаете «Расти, камыш, и зеленей»?
— Вроде бы. Но я давно ее не пел.
У женщины были огромные блестящие глаза, производившие тревожное впечатление, поскольку она ни начем не могла остановить взгляд.
— Давайте встанем в круг, — предложила она, схватив Schwester за руку, — и спляшем.
Пилигрима это совершенно не устраивало. Он надеялся, что петь будут другие, и не собирался принимать в этом участия.
— Я буду дирижировать, — сказал он.
Женщина заткнула букетик за пояс и восторженно раскинула руки в стороны. Хозяйка борделя, каннибал и человек-собака незамедлительно к ней присоединились. А также Schwester Дора и другие санитары, включая Кесслера.
— Начинайте! — крикнула актриса.
Пилигрим начал:
— Я спою вам двенадцать, эй! Расти, камыш, и зеленей!
Все послушно повторили:
— Я спою вам двенадцать, эй! Расти, камыш, и зеленей!
— Что для вас двенадцать? — спросил нараспев Пилигрим.
Все закричали наперебой. Одни, ничего не понимая, несли какую-то чушь, но другие вопили:
— Это двенадцать апостолов, эй!
Они начали сужать круг, в центре которого стоял Пилигрим.
— Одиннадцать? — пропел Пилигрим.
— Те из них, что попали в рай!
— Десять?
— Десять заповедей!
Пилигрим повернулся и посмотрел на забор. — Девять? — крикнул он.
— Девять небесных планет, эй! Расти, камыш, и зеленей!
— Восемь?
Пилигрим нырнул под руки поющих, водивших хоровод, и начал пятиться назад.
— Смелых парней!
— Семь?
— Семь сияющих звезд! Шесть несбыточных грез!
— Пять?
— Это знак у твоих дверей! Расти, камыш, и зеленей!
— Четыре?
— Святых евангелиста, и в их числе Матфей!
— Три?
Пилигрим добрался до середины забора. Певцы и танцоры смотрели под ноги, поскольку двигались то в одну сторону, то в другую.
— Любовный треугольник, эй! — пропели они.
— Давай! — крикнул Пилигрим, обернувшись к забору, после чего крикнул во двор: — Два?
— Два мальчика, поехавших в лицей! Расти, камыш, и зеленей!
Веревочная лестница упала на землю.
Пилигрим начал карабкаться наверх.
— Один! — крикнул он через плечо. — Один.
— Один — сам себе господин! И будет таким до седин!
Пилигрим остановился на секунду. Несмотря на то что ступеньки лестницы были обмотаны тканью, ладони у него стерлись до крови.
Не важно.
Он глянул назад.
Все, с этим покончено.
Пилигрим осторожно поставил ноги на плечи Форстера и спрыгнул на землю. Форстер стащил лестницу с забора.
— Один — сам себе господин! И будет таким до седин! самозабвенно пел хор.
Пилигрим побежал за Форстером. Тот бросил лестницу на заднее сиденье автомобиля. Никто из них не промолвил ни слова.
Пилигрим вытащил пару носовых платков и обмотал ладони. Раны были неглубокими.
— Поехали, — прошептал он.
Сегодня утром, на рассвете, он выпустил четвертого голубя с запиской, адресованной герру доктору К. Г. Юнгу, в клинику Бюргхольцли Цюрихского университета.
Там было написано всего одно слово: «Прощайте».
1
Когда Пилигрим с Форстером приехали в Базель, уже стемнело. Черный «рено» был небольшой, компактный и чистенький. Форстер прошел краткий курс обучения у продавца, объяснившего ему элементарные вещи, которые нужно знать шоферу: как сменить шину, куда заливать масло и воду, как нажимать на клаксон и что делать, если барахлит зажигание. Кроме того, Форстер научился водить машину и приобрел демонический вид заправского гонщика. Увидев на снимках в газете «лихих ребят, мчащихся со скоростью шестьдесят миль в час», он купил твидoвyю кепочку и надел ее задом наперед. Кепочку дополняли большие затемненные очки и кожаные перчатки с крагами. Форстера предупредили, что масло может запачкать рукава пиджака, поскольку имеет обыкновение «плеваться» во время езды.
Мысль о плюющихся маслом канистрах показалась Форстеру забавной.
Но одежде угрожало не только масло. Вас мог ошпарить радиатор, причем он не просто плевался, а рыгал, шипел и извергал вам в лицо клубы пара. Именно поэтому и перчатки с крагами, и очки, и защитная одежда были необходимы. Форстер приобрел непромокаемый плащ, чувствуя себя героем детского приключенческого рассказа.
Во время поездки Пилигрим и Форстер в основном молчали. Пилигрим, чья память бьmа затуманена перспективой бесконечного заточения, начал понемногу вспоминать недавнее прошлое. Его камердинер вынырнул из пучины забвения и превратился в знакомую фигуру, навевающую душевныи покой, поскольку она занимала в жизни Пилигрима совершенно определенное место. Они знали друг друга как свои пять пальцев, и поэтому разговаривать им было не о чем. Да они и раньше-то не беседовали подолгу. В этом не было необходимости. Их общая страсть к голубям не требовала слов. А для того чтобы справиться о самочувствии хозяина, его ближайших планах и о том, какую приготовить одежду, Форстеру хватало нескольких фраз.
Званые ужины устраивались редко (Пилигрим терпеть не мог роль хозяина), но если в доме собирались гости, Форстер из кожи вон лез, чтобы сделать это событие незабываемым. Книги миссис Битон (Изабелла Битон (1836–1877) — английская писательница, автор поваренных книг и книг о домоводстве), хранившиеся у него на полке в кладовой, он прочел откорки до корки раз двадцать. Когда Форстер не соглашался с ее советами, он попросту их игнорировал и поступал по своему усмотрению. Однако обычно он послушно следовал им, поскольку восхищался ее безупречным вкусом. Форстеру нравилось управлять домом, и он делал свое дело спокойно и с донстоинством, тем более что потребности его хозяина, истинного джентльмена, были немногочисленны — хотя исполнять их следовало в точности. Когда съезжались гости, ровно через пятнадцать минут на серебряном подносе подавались бокалы и графин с шерри. Два раза в день нужно было выгулять собаку. А кроме того, естественно, в обязанности Форстера входило приготовить хозяину ванну, следить за его гардеробом и обслуживать за столом.
В общем, Форстер прекрасно ладил с миссис Матсон, хотя и спорил с ней порой. Обсуждая меню, они подчас, хотя и крайне редко, расходились во мнении о том, у кого лучше покупать продукты. Но в целом порядок в доме поддерживался идеальный. Форстер был главным управляющим, а когда в штат прислуги включили Альфреда, они с миссис Матсон вздохнули с облегчением, почувствовав некую уверенность в будущем. Что же касается личной жизни Пилигрима, тут дело обстояло иначе.
