Дипломатические «кухни» России и «Священного союза» были окутаны покровом тайны: встречи монархов «с глазу на глаз», совещания в узком составе «при закрытых дверях», секретная переписка. Информация в ту пору о международных делах распространялась по неофициальным каналам, порождая различные слухи и мифы. Поэтому для Боливара, как и для многих других деятелей, политика российского императора полностью отождествлялась с деятельностью «Священного союза». Имидж России для них ассоциировался только с продажей в 1817 году военных кораблей Мадриду (хотя они едва держались на плаву), с так называемым секретным Веронским договором об интервенции европейских держав в испанскую Америку и удушением буржуазных революций в Италии и Испании.
В связи с неожиданной кончиной Александра I Освободитель в переписке с коллегами трижды возвращался к обсуждению международных последствий этого события. «Известия о смерти Александра подтвердились, – писал он Сантандеру в апреле 1826 года. – Я рассматриваю эту кончину как подарок судьбы для нас… В конечном счете ее последствия могут подорвать «Священный союз», так как ушел в небытие деятель, его вдохновлявший». Позднее Боливар выразил свое мнение о восшествии на российский престол Николая и его циркуляре европейским кабинетам о приверженности доктрине легитимизма. «Вся разница между двумя братьями лишь в именах» [461], – подчеркивал Освободитель. Его анализ подтвердился: Россия признала независимость только бразильской империи, а дипломатические отношения с испаноамериканскими республиками начала устанавливать лишь в конце XIX века.
Иным было отношение либеральной и особенно передовой революционной общественности России к борьбе народов испанской Америки за освобождение и к их руководителям. Реакционно-монархические издания смотрели на события в испанской Америке глазами Мадрида, откуда черпали всю информацию. Лучшие русские журналы – «Сын отечества», «Исторический журнал», «Московский телеграф», прорываясь сквозь цензурные ограничения, публиковали в 20-х годах на своих страницах новости и обзоры событий в Новом Свете, будившие сочувствие к патриотам и вселявшие уверенность в торжестве их справедливого дела. «Симон Боливар, Президент республики Венесуэльской и Генерал-Капитан армий сей республики и Новой Гранады, по справедливости может почитаем быть одним из необыкновенных мужей нашего времени. Мужество, соединенное с некоторым величием в его планах, привязывает к нему армию» [462], – сообщалось в «Историческом журнале».
Для передовой общественности в далекой России Боливар был «истинно великим человеком и гражданином». Его высоко ценили А. С. Пушкин и декабристы, многие видные писатели и ученые. К. А. Тимирязев говорил в конце XIX века, что Боливар «для поколения наших отцов был чем-то вроде Гарибальди для нашего». Когда в Европе торжествовала легитимистская реакция и подавлялись буржуазные революции 20-х годов, пламя свободы в испанской Америке вдохновляло русских дворянских революционеров. Они выражали восхищение подвигами патриотов и, используя эзопов язык, находили пути легальной пропаганды своей программы революционного переустройства России.
В России тогда даже вошла в моду шляпа «а ля Боливар», что символизировало приверженность к свободомыслию. Именно по этой причине пушкинский Евгений Онегин отдавал предпочтение «боливару». В одном из номеров «Московского телеграфа» на первой странице однажды появился портрет Боливара. Его издатель Н. А. Полевой назвал Освободителя «человеком выше человеческого».
Таким образом, несмотря на огромные расстояния, разделявшие Россию и Новый Свет, свободолюбивые идеи Боливара находили отклик у лучшей части русского общества.
В европейской политике Боливара особое место занимал вопрос о мире с Испанией. Официальное прекращение состояния войны и признание Мадридом независимости бывших колоний не только укрепили бы завоеванный ими суверенитет, но и устранили бы препятствия для нормализации отношений со всеми государствами Европы. Дипломатия Боливара, налаживая связи с Англией, Францией, Голландией, Ватиканом и другими странами Старого Света, всегда помнила о Мадриде: ослабить поддержку со стороны Европы непримиримого Фердинанда VII, использовать посреднические услуги или влияние Англии, например для начала переговоров о мире с Испанией.
Победа буржуазной революции в Испании в 1820 году, казалось, открыла возможности для примирения. В 1822 году Гуаль получил конфиденциальную информацию о решении испанских кортесов послать мирную миссию в Америку. Боливар проявил огромный интерес к этому известию. «Я не сомневаюсь, что нас признают Испания и другие государства и скоро воцарится мир», – писал Боливар. Он просил Гуаля держать его полностью в курсе будущих переговоров, а Сантандеру направил указание ни на йоту не отступать от принципиальной позиции. Никаких сепаратных сделок между Мадридом и отдельными независимыми государствами региона – Испания должна признать независимость всех и одновременно [463].
Когда в конце 1822 года посланцы кортесов наконец прибыли в испанскую Америку, выяснилось, что они не имели полномочий для переговоров о мире. Мадрид предлагал заключить только соглашение о новом перемирии на 16 месяцев. В течение этого срока предполагалось начать переговоры об установлении мира. Боливар считал необходимым использовать и этот шанс [464]. В частности, он выдвинул компромиссное предложение: заключить перемирие сроком на 20 лет. Восстановление французскими интервентами абсолютной монархии в Испании сорвало переговоры.
Последний период правления Фердинанда VII (1823- 1833 гг.) вошел в историю под названием «черного десятилетия». Разгул реакции достиг апогея. Сам король все больше погружался в трясину дворцовых интриг, а государственные дела вершила камарилья. Фердинанд VII отклонил последнюю попытку европейских держав сыграть роль посредников (переговоры 1823-1825 гг.). Он не хотел и слышать об уступках испанской Америке. Фердинанду VII приписывали такое изречение, сказанное в назидание министрам правительства: «Я готов отрубить свою руку, если она поднимется утвердить признание независимости колоний». В королевском дворце строились химерические планы реконкисты испаноамериканских стран. На Кубе колониальные власти по указанию Мадрида вели интенсивную подготовку военных экспедиций на континент.
Боливар внимательно следил за происками мадридского двора. Их нельзя было упускать из виду. В мае 1826 года Освободитель сообщил генералу Г. Фуэнте о том, что, по поступившим сведениям, на Кубе «продолжается концентрация испанских войск и военных кораблей с несомненной целью вторжения в Колумбию», и советовал ему быть начеку: «Что о нас будут говорить, если мы позволим испанской экспедиции застать нас врасплох?» [465]. Опасения Боливара не были беспочвенными. Позднее испанцы предприняли попытку вторгнуться с Кубы на территорию Мексики, но были быстро разгромлены.
Для укрепления единого фронта испаноамериканских государств против Фердинанда VII Освободитель предложил обсудить «испанский вопрос» на Панамском конгрессе. В случае успеха освободительной экспедиции на Кубу и Пуэрто-Рико он считал возможным предпринять попытку помочь братскому испанскому народу сбросить со своих плеч тирана, то есть направить освободительную экспедицию в Испанию. Единодушное одобрение такого плана Панамским конгрессом, надеялся Боливар, заставит Фердинанда VII пойти на мирные переговоры. Гуаль открыто заявлял в Панаме, что следует до такой степени напугать Мадрид, чтобы король сам запросил мира [466]. В то же время Боливар отрицательно относился к обсуждавшимся неофициальным предложениям выкупить у Испании признание независимости молодых государств за 200 млн. золотых песо. «За такие огромные деньги можно завоевать всю державу Бурбонов, – говорил Освободитель. – Патриоты оплатили свою свободу пролитой кровью, и они не должны платить выкуп королю» [467].
Намерение дипломатии Боливара оказать давление на Мадрид не означало отказа от проекта освободительной экспедиции в Испанию. Собрать многотысячную армию и перебросить ее через океан испаноамериканским государствам, разоренным длительной войной, вряд ли было по силам. Но снарядить небольшую экспедицию «солдат свободы» наподобие той, которая в свое время отплыла из Гаити в Венесуэлу, и направить ее к берегам Испании, чтобы поднять народ этой страны на борьбу, было вполне возможно и отвечало традициям патриотов. Разброд среди государств региона после Панамского конгресса и нарастание внутренних трудностей не позволили приступить к реализации этих планов.
