для экспедитора неоценимая выгода, и Комотовка недалеко с ее конюшнями, пастбищем и запасным складом. Затем: экспедиторское дело — не галантерея и не парфюмерия, тут ни к чему шик и блеск; экспедиторство — ремесло серьезное, многотрудное, тут не поработаешь в лайковых перчатках да в цилиндре, потому как, нарядись экспедитор в перчатки и цилиндр, заказчик не поверит в его солидность и надежность, и поэтому известная замшелость, известная старообразность дома самым благоприятным образом воздействует на разумных людей. Арендованное Мартином домовладение, пусть невзрачное, имеет зато все, что нужно: большой двор, сухой склад и подвалы, довольно места для конторы и упаковочной, для двух конюшен, из которых каждая свободно вместит по три пары лошадей, есть место для сенного сарая и для мастерской, где будут чинить фургоны, и для собственной кузни, и въезд достаточно широк, и колонка своя… Мартин не докончил: упоминание о собственной колонке совершенно убедило Валентину, и она прервала его защитную речь примирительным поцелуем и сняла все свои возражения.
Мартин «обмозговал» все до последней точки, и, в общем, он ни в чем не ошибся; однако для того, чтобы идеальные его замыслы и планы могли воплотиться в жизнь, потребовалась помощь Валентины, причем не только ее деньги, но и личное ее участие в деле — и Валентина не отказала в этом. Благодаря ей отец Мартина, до той поры упрямей мула, стал мягким как воск. Когда Мартин впервые — по железной дороге, конечно, — привез Валентину в Рокицаны представить родителям и ввести в семью, батюшка и матушка несколько испугались ее, оробели; матушке Валентина показалась слишком старой, батюшке — больно уж сиреневой; матушке — излишне полной, батюшке — чересчур важной; матушке — щеголихой, батюшке — очень уж городской, и обоим — слишком накладной, дорогой и капризной. Но когда выяснилось, что Валентина умеет говорить по-ихнему, когда она, по привычке, сняла свой городской наряд и переоделась в матушкино платье, когда увидели, что она, пусть богатая и роскошная, а умеет и корову подоить, — оба старика были завоеваны. Они и оглянуться не успели, как Валентина уже величала их «маменька» и «папенька», матушке она помогла чистить картошку, а батюшке, зная от Мартина, что старик в последнее время страдает извечным возчицким недугом — астмой, привезла из Праги картузик кореньев, которыми надо было курить и вдыхать дым, отчего старому Недобылу действительно полегчало. Одним словом, Валентина делала все возможное, чтобы привлечь стариков на свою сторону, и это ей удалось в такой мере, что она очаровала не только их, но и самого Мартина, чья любовь, если это возможно, возросла, а желание усилилось.
— Хороша, а? — сказал он отцу, выйдя с ним вечером за порог, во двор, где пахло лошадьми и холодным вечерним дымком; в это время Валентина с матушкой, перебивая друг друга, вели в избе оживленный разговор — о повидле, о черничном варенье, о мариновании грибков и огурчиков, а также о том, как — рецепт Валентины — сохранять сливы в винном уксусе, чтобы можно было и среди зимы делать кнедлики со свежими сливами, посыпанные творогом и маком.
— Хороша? — спросил Мартин, и отец кивнул:
— Хороша.
Через некоторое время он повторил: «Хороша!», затем пригладил и подкрутил свои белые, как крылья голубя, усы, после чего в третий раз молвил: «Хороша!»
И Мартин чуть не лопался от гордости и счастья.
Два дня провела Валентина в Рокицанах под крышей Мартинова дома, и это были два дня бурного, непрекращающегося успеха; одно лишь облачко, с точки зрения матушки довольно огорчительное, омрачило этот успех: красавица нареченная Мартина познакомилась и сдружилась не только с достойными, безупречными соседями Недобылов справа, с торговцами лошадьми, она завоевала и опутала не только пани-маму Ружичкову, но сблизилась — подумайте! — с угрюмыми соседями слева, с теми самыми, которые распяли господа Иисуса Христа.
Матушка Недобылова буквально ахнула от испуга, когда выглянула в окно и застала свою будущую сноху за оживленным разговором со старухой Коминиковой, сгорбленной, крючконосой и высохшей, как баба-яга. И разговор был, видно, очень интересный, потому что клюка, с которой, как уже было рассказано, старая Коминичиха так ловко обращалась, прямо жила в ее руке, словно срослась с нею; уже не клюка это была, а какой-то чудовищно длинный тощий палец, и Коминичиха размахивала им перед грудью пани Валентины, как обычно в беседе размахивают указательным пальцем.
Видела это не одна матушка Недобылова, но и пани-мама Ружичкова, которую, как нарочно, черт понес полоскать белье на речку, — и к вечеру уже весь городок был извещен, что Мартинова невеста водит компанию с той, которая колотит христианских детей, бросая в них клюку, а по субботам, справляя шабаш, читает «Отче наш» задом наперед. Несколькими годами позднее легенда о проступке Валентины была дополнена преувеличенным утверждением, будто Мартиново богатство пошло именно оттуда, из домишка старой Коминичихи. Однако кое-что в этом утверждении было справедливо.
Дело в том, что когда Валентина завязала с Коминиковой разговор об их торговле козьими и козлячьими шкурками, она сказала:
— Ну, знаете, никто меня не убедит, что так и надо делать, а иначе никак нельзя… Да ведь это же сущая нелепица — продавать шкуры в Лейпциг, а потом чтоб наши же покупали их в Лейпциге, — до чего нескладно!
Коминикова возразила: мол, нескладно-то оно нескладно, да так уж повелось; по всей Австрийской империи скупщики отправляют товар в Лейпциг, она сама, Коминикова, знает таких скупщиков дюжин пять, по большей части это люди из ее и мужниной родни — и все они имеют дело с Лейпцигом, и только с Лейпцигом, потому что Лейпциг платит — не много, ой-вей, куда там, скудно платит Лейпциг за такой ценный, кровавым потом добытой товар, — но хоть платит надежно, хоть быстро выплачивает ту малость, ту чепуху, которую дает за товар, так что всегда заранее знаешь, что, правда, ничего за свои труды не получишь, зато уж знаешь это с точностью до крейцера. Они, Коминики, дерут шкуру с дохлых коз, а Лейпциг дерет шкуру с живых Комиников, но тут уж ничего не изменишь, потому что ни в Праге, ни в Вене никто не занимается скупкой невыделанных козьих кож. Перчаточников в Чехии хоть пруд пруди, вон хотя бы вся Книнская область только перчаточным промыслом и кормится, но кожа для каждой лайковой пары, что попадает к мастеру, а потом в магазин, обязательно должна сначала проделать путь из Чехии в Лейпциг, а уж из Лейпцига обратно в Чехию. Такой уж тут «браух», обычай такой.
Вот
