Бомбы «Оока», будучи самыми драматичными образцами японской самоубийственной тактики в тихоокеанской войне, ни в коем случае не занимали главного места в эпосе камикадзе.[752] История образования соединений смертников как основной части военной стратегии началась приблизительно за полгода до того, когда впервые использовались бомбы «Оока». 17 октября 1944 года японские силы на Филиппинах готовились встретить мощную атаку американцев, а из Токио прибыл вице-адмирал Ониси, чтобы возглавить первое соединение морской авиации в Маниле.[753] Два дня спустя он посетил Мабалакат — маленький город где-то в пятидесяти милях к северо-западу от столицы, командный пункт 201 авиационной группы. База в Мабалакате стала местом, где произошло одно из самых решающих совещаний времен войны на Тихом океане.
Главное действующее лицо, Ониси Такадзиро, сделал себе имя в самом начале военных действий, когда он сотрудничал со знаменитым адмиралом Ямамото в планировании нападения на Пёрл-харбор. На императорском флоте он и Ямамото были самыми активными сторонниками авиационной тактики как ключа к японской стратегии в Тихом океане, и они работали в тесном сотрудничестве вплоть до внезапной смерти Ямамото в 1943 году.[754] Сам Ониси летал на всех-типах воздушных аппаратов; на первом, удачном этапе войны он осуществлял личное, командование в качестве начальника штаба сил наземного базирования воздушными операциями в районе Филиппин и морским сражением у Малайского архипелага. Когда в 1944 году ситуация для Японии стала критической, он был назначен на главную должность в департамент авиации Министерства боеприпасов, и вскоре осознал безнадежную отсталость своей страны в производстве летательных аппаратов по сравнению с неограниченными возможностями противника. Подобно Ямамото, он обладал изощренным и находчивым умом и без сомнения именно в то время стал искать новую форму авиационной стратегии, которая могла бы возместить колоссальную разницу в ресурсах Японии и США.
Относительно центральной роли, которую играл в конце войны вице-адмирал Ониси, известно чрезвычайно мало. На немногих опубликованных фотографиях изображен крупный, с добрым выражением лица мужчина, с чертам округленными и несколько отекшими. Он, безусловно, не походит на непроницаемых, мрачного вида японских офицеров, глядящих на нас с большинства фотографий того времени. На императорском флоте это была противоречивая фигура с репутацией «одиночки», как и у адмирала Ямамото. Небогатый политик, грубоватый, прямолинейный, бескомпромиссный, он был наделен той простосердечной искренностью, которая столь часто характеризовала героев-нонконформистов японской истории. Подобно Сайго Такамори и более ранним представителям традиции, он подчеркивал важность решительных действий в противовес говорильне, превосходство силы духа над умопостроениями.[755] Опять-таки, подобно Сайго, он был известен, как мастер каллиграфии; он был умелым (хотя и не особенно одаренным) сочинителем трехстиший хайку.
За мягкой внешностью Ониси скрывалась жесткость человека, много требовавшего от других, но еще больше — от себя. Он был отмечен за свою кипучую энергию и храбрость, граничившую с безрассудством: вице-адмирал Ониси был первым в Японии военным, прыгнувшим с парашютом; часто во время войны он подвергал себя реальной опасности. Практически во всех отношениях он был идеальным лидером для организации стратегии камикадзе.
Хотя Ониси и был признан первым офицером в морской авиации, в коридорах власти он был далеко не столь популярен. Из-за его резкого, даже несколько нетактичного поведения, многие считали его агрессивным, грубым, даже опасным, — типичный выступающий гвоздь, требующий крепкого удара по шляпке.[756]
Однако, среди своих людей, особенно молодых пилотов, его, похоже, любили, а он поддерживал такое к себе отношение, утверждая их в качестве «сокровища нации», объявив своим красивым каллиграфическим стилем, что «Чистота юности возвестит приход Божественного Ветра».[757]
Это были молодые люди, чьи намеренные и систематические самопожертвования он предложил на совещании 19 октября. Адмирал устал и плохо себя чувствовал, когда добрался до штаба командования в Мабалакате; необычность совещания, вероятно, только добавила напряжения. Обращаясь к собравшимся офицерам он стал вновь перечислять слишком известные факты о недостатках материальных ресурсов в Японии.[758] Поставив кажущуюся неразрешимой проблему, он предложил идею, формировавшуюся в его сознании в последние месяцы: «По моему мнению, есть лишь один способ стать уверенными, что наши недостаточные силы будут эффективными в максимальной степени. Это — образовать боевые подразделения из истребителей „Зеро“, оснащенных 250-килограммовыми бомбами, каждый из которых должен врезаться во вражеский авианосец… Что вы об этом думаете?»
Капитан Иногути — старший офицер из присутствовавших на совещании, так описывал этот момент: «Глаза адмирала буравили нас через стол. Некоторое время никто не говорил ни слова, но слова адмирала высекли искру в душе каждого из нас.» Решение надо было принимать немедленно, поскольку время быстро истекало. Ответственность перешла к командиру Тамаи, старшему офицеру 201-го авиасоединения, который извинился и вышел из комнаты с целью оценить возможную реакцию самих пилотов. Тамаи вскоре вернулся и сообщил: «Облеченный полной ответственностью перед командованием, я целиком разделяю мнение, выраженное адмиралом; 201-е авиасоединение поддержит его предложение. Могу ли я просить вас оставить на наше усмотрение формирование таранного подразделения?» Ни у кого из присутствовавших офицеров не было возражений. Решение прибегнуть к тактике организованных самоубийств было принято в течении нескольких минут, однако его психологическая основа закладывалась на протяжении многих веков. Менее, чем через неделю первые самолеты с камикадзе поднялись с Мабалаката, чтобы атаковать американский флот. Капитан Иногути так заканчивает описание совещания: «Я хорошо помню выра жение лица адмирала Ониси, когда он молча кивнул в знак согласия. В нем читалось облегчение с некоторым налетом грусти.» Ониси действительно был «отцом» соединений камикадзе, однако в отношении своего «потомства» его обуревали смешанные чувства. Конечно, он знал, что при обычной тактике не оставалось ни малейшего шанса остановить врага. К тому же он придавал особое значение «духовному» аспекту операции, совершенно вне зависимости от того, какой практический эффект она могла принести. В речи, сказанной несколькими месяцами позже перед первым отрядом камикадзе на Тайване, он заявил: «Даже если мы будем побеждены, благородный дух атакующих групп камикадзе убережет нашу страну от разрушения. Без такого духовного настроя за поражением непременно последует разрушение.[759]»
Такие слова, произнесенные командующим офицером в период, когда «пораженчество» рассматривалось в качестве одного из тягчайших преступлений, могут показаться неким поразительным сантиментом, однако их, безусловно, следует отнести к японской героической традиции, ставившей искренность намерений выше практической действенности. В то же время, нам известно, что Ониси рассматривал операции с участием камикадзе скорее в качестве трагической необходимости, нежели как источник удовлетворения. Однажды утром вскоре после формирования первых подразделений, отсиживаясь в укрытии во время воздушного надета вместе с капитаном Иногути, он припомнил, что похожая тактика рассматривалась и ранее, но что тогда он отказался прибегнуть к ней. «Во время взрывов пулеметных очередей он неотрывно глядел в стенку, а затем продолжил: „Тот факт, что [сейчас] нам приходится прибегнуть [к этому методу] показывает, сколь бедна была наша стратегия с самого начала.[760]“ Тут Ониси замолчал, а затем заметил: „А вы знаете, ведь это — отклонение от правильных методов командования“».[761]
Если даже Ониси — основное ответственное лицо, инициатор самоубийственной стратегии, высказывал подобные колебания, то что удивляться тому, что и у других военных руководителей не столь высокого ранга были свои сомнения. Императорская ставка хотя и дала официальное одобрение созданий подразделений камикадзе, однако относилась к этому плану с недоверием. Разумеется, дело было не в каких-то сомнениях гуманистического характера; наличествовало откровенно скептическое отношение к Ониси и недоверие к его новой тактике, однако прежде всего оно проистекало из того, что эта новая тактика шла заметно вразрез к ортодоксальным принципам и установкам, основывавшимся на положении об «огромных кораблях и гигантских пушках» (тайкан-кехо-сюги).[762]
