Но вернемся в довоенное время, к поэтической самодеятельности. В двадцатые годы работать в поэзию шли с производства, как в милицию по набору. Журнал «Огонек» печатал энтузиастов. Поэт Колычев любил писать о стройках:
Подымаю умное бревно,
Пробую легонько и не падаю.
Знаю, что податливо оно
И нести его легко, как радугу.
Будет дом, просторный и большой!
С окнами, чуланами и спальнями.
Только б в нем жилося хорошо,
Чтоб сияла в нем заря зеркальная.
Всем своим чадом, скрежетом и вредоносностью вошел производственный процесс в творчество Ивана Устинова. В его стихотворении «ГЭТ», посвященном введению в строй в 1929 году завода электрических трансформаторов, есть такие бодрые строки:
Река бумаги золотом плывет
Из лакировки по валам широким,
И льется в чаны желтоватый мед,
И липнет к горлу выгорклая окись.
Беря пример с железных лошадей,
Здесь все интернационально.
И радостно куется новый день
На пролетарской наковальне.
В конце двадцатых годов поэт-футурист Сергей Третьяков сравнил современную литературу с вокзалом, от которого поезда расходятся в различных направлениях. Сам Третьяков гремел кандалами железных рифм. Они прямо-таки разили противников:
А мы ему — брось,
А мы ему — брысь.
А мы его враз.
Нацелив глаз,
Мордой в грязь —
Хрясь!
Впрочем, поэту был не чужд не только мордобой, но и любовная лирика:
Сердце — не цепь,
Пускай погасает.
Сердце — собака:
Сорвется — искусает.
Укушенных сердцем называли влюбленными. Уколы от укусов не помогали, и поэты тянулись к водке или политике.
К стенке банкиров!
Долой растяп!
Рабочий мира,
«Даешь Октябрь!» —
призывал поэт Третьяков, а упомянутый выше Колычев писал о Ленине:
И Москва — словно песня!..
Простора
Век не знал этот город нелепый,
В этой склоке усов и бород
Проходил он в потертой кепке.
Ведь починкой России болея,
Я, не гордый его подручный,
Вечно отперта дверь мавзолея:
Мы и с трупом его неразлучны!
Счастлив был тот, чьи поэтические порывы совпали со временем, кто искренне мог воспевать романтику буден и твердую поступь социализма. Они печатались в газетах и журналах, выступали на митингах, встречались с пионерами, дарили хорошеньким журналисткам свои интервью. Некоторые строчки их стихотворений были особенно пронзительными и въедались в душу. Вспомните хотя бы строки Багрицкого: «Нас водила молодость в сабельный поход. / Нас бросала молодость на кронштадтский лед. / Боевые лошади уносили нас. / На широкой площади убивали нас, / но в крови горячечной…» и т. д. или слова Павла Когана о том, «…что мальчики иных веков, быть может, будут плакать ночью о времени большевиков…».
Ну а те, кто восторга по поводу современности не разделял, кто злобствовал или просто считал свою поэзию личным делом, кто не печатался, а сочиненное рвал, выбрасывал или хранил как память о своих творческих порывах? Что с ними? У каждого своя судьба. Вообще, «теневая» поэзия России огромна. Сколько можно было бы найти в ней прекрасных и интересных произведений, если бы все написанное «для себя» сохранилось!
Часть этого богатства уцелела благодаря работникам НКВД, которые изымали стихи, как и прозу, и письма, и дневники при обысках, и приобщали к делу в качестве вещественных доказательств. Вот одно из таких «преступных» стихотворений, написанных в 1939 году. Называется оно «Куда вы летите?». Поэт, обращаясь к птицам, летящим в теплые края, просит их рассказать людям о том,
Как нас обирают
И в тюрьмах гноят.
Он просит:
Вы спойте им песню
Про наших дегей,
Как горько их детство
От наших аластей.
Как с ручкою крошка
Весь день, не часок,
Стоит у окошка
И просит кусок,
По грязным столовкам,
Пока не следят,
Движением ловким
Охлебки едят,
Мне больше не в силу
Неволю терпеть
И легче в могилу
Холодную лечь.
В другом стихотворении есть такие строки:
Кто кричал «вся власть Советам!»,
Кто стрелял по юнкерам,
Кто по Зимнему при этом
Приказал бить крейсерам?
Кто старался в ряд три года
Коммунистов защитить?
Кто считал, что всем свобода —
Лишь отнять да разделить?
Значит, ты теперь не кайся,
Кто виновник — понимай.
Знай живи да улыбайся,
Вечно руки поднимай.
Кто сумел создать Советы,
Тот колхознику сродни,
Поищи его в себе ты,
Что посеял, то и жни!
Другой поэт, еще в 1928 году, обращаясь к русскому народу, писал:
Так возьми ж ты всю власть в свои руки,
Укажи человечеству путь
И избавь нас от страшной сей муки,
Хоть немножечко дай отдохнуть.
Нередко самодеятельные поэты прибегали к переделке широко известных поэтических произведений на новый лад. Например, «Размышление у дверей исполкома» на мотив некрасовского «Размышления у парадного подъезда». В нем есть такие строчки:
Стонешь ты от нужды, размышляя,
Где кусок тебе хлеба добыть,
И привычная совесть тупая
Твой старается ум умертвить…
Как и Н. А. Некрасов, поэт обращался в нем к простому русскому человеку, бессильному перед равнодушным чиновником, на сей раз советским. Для придания особого веса сказанному люди прибегали к мелким литературным фальсификациям. В тридцатые-сороковые годы появились стихи, письма, интервью Сергея Есенина. От имени вымышленного Александра Бериенгофа (очевидно, перепутали с Анатолием Мариенгофом) неизвестным автором было написано письмо Есенину. В нем есть такие строки: «Помнишь, в двадцатом году мы ехали в поезде, а комиссары с руганью отбирали хлеб да картошку, вели борьбу с беззащитными мешочниками. Поезд тронулся с какой-то станции, а ты смотрел с грустью в окно и вполголоса запел по-рязански частушки:
Комиссаров у нас много,
То бандит, то хулиган,
Лаять начали на Бога,
За ремнем носить наган.
За разор своих отцов
Одним бы душу я потешил —
Всех бы этих подлецов
На осинах перевешал».
Есенину приписывались и такие строки:
А если виноват народ страны,
Убив царя, нарушив веру в Бога,
Обрушатся все козни сатаны,
А стало быть, туда ему дорога.
Есенину также приписывали пророческие высказывания о коллективизации, о войне с Германией и Японией и пр.
В сочиненном неизвестным автором письме Есенина Бухарину говорится: «Итог моей жизни — добровольная смерть. Со смертью России умрет и Есенин».
Видно, тяжело было на душе у людей. Они искали опору. Авторитет любимых поэтов помогал им выжить. Подавляющая масса самодеятельной поэзии, как и самодеятельных изобретений, была убога и примитивна, будь то гражданская лирика или антисоветские частушки, блатные песни или эротические стихи и поэмы. Переделывали и гимн страны, в то время это был «Интернационал». Уголовники пели:
Никто не даст нам избавленья,
Ни туз, ни дама, ни валет,
Добьемся мы освобожденья:
Четыре сбоку — ваших нет
когда держишь нож, четыре пальца всегда оказываются сбоку.
В начале тридцатых годов появился «Интернационал» «политический». Вот его текст:
Терпи, проклятьем заклейменный
Народ, привыкший быть рабом,
Молчит наш разум возмущенный,
Бессильный справиться с умом,
В одно мгновенье все разбито,
И как исправить, вот вопрос,
Мы у разбитого корыта
Теперь сидим, повеся нос,
Никто не создал нам несчастья:
Ни черт, ни жид, ни кто другой,
Добились мы советской власти
Своею собственной рукой.
Чтоб нам покончить с этой властью,
Чтоб на Руси не правил жид,
Не надо думать задней частью,
А тем, чем думать надлежит,
Лишь сынам международным
Семьи пархатого жида Дано
Россией править целой,
Самим же русским никогда,
И если гром великий грянет
И сгинет комиссаров рать,
Тогда нам сердце перестанет
Лучи на карточки менять.
Припев.
Это есть наш последний
И жестокий урок,
Чтобы каждый из русских
Призадуматься мог.
В 1935 году до Москвы из Ленинграда дошло стихотворение, написанное, по мнению работников НКВД, Алексеем Васильевичем Репиным. Вот оно:
