«Перестань орать на всю улицу», – сказал я.
«Вылечили! Чудо! Господин не заикается! Господина вылечили!» – еще громче заорал раб, схватил меня, подбросил в воздух, а потом прижал к себе и потащил в дом – в прихожую и оттуда в атриум.
В атриуме он поставил меня на пол и тут же выбежал обратно в прихожую.
На пороге кухни я увидел Лусену. Она стояла как изваяние, с безжизненным лицом и остекленелым взглядом. Затем щеки у нее дрогнули, глаза ожили, рот искривился, ноги будто подкосились; она села на порог и, глядя на меня, стала улыбаться – беспомощной, виноватой улыбкой.
Потом обхватила голову руками, лицо уткнула в колени и, судя по всему, заплакала, потому что плечи у нее стали вздрагивать.
А я стоял на середине атриума и говорил:
«Лусена… Мама… Не надо… Всё в порядке… Ты зря боялась… Всё хорошо… – Тут мне подумалось, что эти короткие фразы, пожалуй, похожи на заикание, и заговорил свободно и звучно: – Рыбак выполнил свое обещание. Он очистил меня и снял с меня порчу. Я больше никогда не буду заикаться. Он – великий врач и мастер своего дела. Можешь мне поверить!»
Я понимал, что должен подойти к Лусене, обнять, приласкаться. Но не мог этого сделать.
А Лусена еще некоторое время прятала лицо и вздрагивала плечами. Потом подняла голову, взмахнула руками, словно сбрасывая слезы…
Представь себе, Луций, ни единой слезинки я не увидел на ее лице, и глаза были совершенно сухими!
«Слава Белой Лани! Она услышала мои молитвы! – воскликнула Лусена, глядя на небо в комплувии. А потом посмотрела на воду в имплувии и прошептала: – Какой Рыбак? Отец заманил нас и бросил. А мы теперь сами спасаемся…»
Больше она ничего не сказала. Ушла на кухню. А потом до вечера исчезла из дома.
Вернувшийся с поля Коризий, наш хозяин, забеспокоился и отправил Фера на розыски госпожи.
Тот ни с чем вернулся через час. Коризий ударил его кулаком по лицу и снова выгнал на улицу. А следом за ним снарядил Диада.
Но только Диад отправился, на пустынной кухне загремели медные кастрюли. Мы с Коризием бросились на кухню и увидели там Лусену.
«Где ты была?!»
«Готовлю вам ужин», – последовал ответ…
Да, Луций, после гибели отца эта странная женщина приобрела еще одну способность – незаметно исчезать и неожиданно появляться.
За ужином много говорил Коризий, рассказывая о событиях в городе, – недавно прошли выборы новых магистратов.
Еще больше говорил я, демонстрируя свою здоровую и свободную речь.
Лусена молчала.
Но перед отходом ко сну, когда, пожелав покойной ночи Коризию и мачехе, я поднялся на второй этаж и вошел в комнату, Лусена догнала меня, обхватила, прижала к себе и долго так стояла, ничего не говоря и мне не давая говорить, своею рукою бережно зажав мне рот. А потом ласково оттолкнула и сбежала вниз по лестнице.
II. На следующее утро, после завтрака, Лусена протянула мне золотую монету – самую крупную и дорогую из остатков своего ожерелья – и сказала:
«Отнеси своему доктору. Скажи ему, что вдова римского всадника Марка Понтия Пилата век будет молиться богам о его благоденствии».
Я тут же побежал в деревню.
III. Рыбака я застал возле хижины под орехом. Он задумчиво созерцал воду в пруду.
Когда я вручил ему монету и передал слова благодарности Лусены, гельвет весело усмехнулся и сказал:
«Денег я не беру. Орел не велит».
«Это – не деньги. Это – самое дорогое украшение, которое есть у моей мачехи».
«Значит, пожертвование?» – спросил Рыбак.
«Именно. Пожертвование».
«Ладно. Отдадим лебедю. Пусть купит себе новое тело», – совершенно серьезно сказал гельвет.
Я засмеялся. А Рыбак объявил:
«Пойдем. Я уже всё приготовил. Настало время совершить перепросмотр».
IV. Тебя, наверное, удивляет это слово. Да, Луций, в нашем языке оно отсутствует. Но, как мне потом объяснил мой наставник, такой термин существует в языке воинов знания. Более того, этот «перепросмотр» считается одной из важных процедур в школе друидов, если угодно, своего рода священнодействием, в ходе которого охотник за силой под руководством своего учителя как бы заново просматривает свои поступки, анализирует в свете новых знаний – то есть, просматривая, переосмысливает, переоценивает, заново переживая. Одним словом – перепросматривает.
Мой первый перепросмотр был организован следующим образом:
Рыбак повел меня на озеро, но не к причалам, а чуть левее от них – на самое острие мыса. Там было что-то вроде плетеного навеса.
Под этим навесом на гладких камнях лежала столешница и рядом – тростниковая циновка и шкура, по виду – бычья.
Столешница прикрыта была рогожкой.
Перед навесом туда и сюда чинно прогуливался серый лебедь.
Рыбак вошел под навес, снял рогожку, и я увидел на столе широкое медное блюдо, на котором лежала большая вареная рыба, обложенная по бокам пучками сельдерея. Рядом с блюдом прямо на столешнице разложены были овощи: свежие огурцы, вареная свекла и пареная репа. Чуть поодаль стояли два глиняных кувшина и две глиняные миски. На краю стола в плетеной корзине лежали ячменные и ржаные лепешки.
Одну из лепешек Рыбак стал разламывать на мелкие кусочки, к этим кусочкам добавлял катышки сырого мяса, которые доставал из-под плаща, и катышки с кусочками протягивал лебедю. Тот, вытянув шею, аккуратно брал у него с ладони и неторопливо, я бы сказал, деликатно проглатывал, после каждого глотка выпрямляясь и благодарно заглядывая в лицо Рыбаку своими зелеными глазами.
Кончив кормить птицу, гельвет сказал:
«Спасибо за службу. Теперь никто не утащит. Можешь быть свободен».
Лебедь в ответ сначала присел, склонив голову до самой земли, затем выпрямился и три раза будто в приветствии взмахнул крыльями. А после, тяжело прошествовав к воде и бесшумно в нее соскользнув, незаметно исчез – хотя я следил за птицей, и озеро хорошо просматривалось с того места, на котором я находился.
V. «Я тебя сразу заметил, – сказал Рыбак. – Как только ты появился в деревне и стал наблюдать за нами (см. 12.I). Я тебя притягивал. И это для меня было знаком. Начинающего охотника всегда притягивает, когда он видит воина знания».
«Второй знак подал мне лебедь, – продолжал гельвет. – Он никого из людей не трогает. А тебя заметил, подошел и поцеловал (см. 12.II). Или, как ты говоришь, укусил… С той поры тебя еще сильнее стало притягивать. Разве не так?»
Я поспешил кивнуть. А Рыбак:
«Нужен был третий знак. Мне нужно было грубо оттолкнуть тебя, прогнать и проследить, вернешься ты назад или не вернешься (см. 12.VII). Воин всегда так делает, когда к нему прилипает человек, похожий на начинающего охотника… Я не ожидал, что ты так скоро вернешься. В тот же день (см. 12.VIII). Я понял, что имею дело с очень сильным притяжением, которому никакая грубость не может создать препятствия. Неужели не ясно?»
Я опять кивнул. Но сказал:
«Немного не так было. Понимаешь, когда ты прогнал меня, и я пришел домой, я случайно увидел…»
Рыбак не дал мне договорить.
«Во время перепросмотра вожатый говорит, а ведомый чутко слушает и внимательно перепросматривает события своего пути, – сурово объявил гельвет и продолжал: – И часа не прошло, как ты вернулся обратно. И сел под деревом. Я увидел, что тебе некуда идти. А это крайне важно для начинающего охотника. Когда человеку некуда идти – ему легче идти за силой».
Я молчал и думал о несчастной Лусене и грязном животном – Коризии.
«Может быть, сядем?» – предложил Рыбак, указав рукой на застолье.
Мы вошли под навес. Я сел на циновку. Гельвет – на шкуру.
VI. «Ты тогда заикался и хотел, чтобы я тебя вылечил, – продолжал мой наставник. – Я мог быстро тебя исцелить. День или два, чтобы установить причину. Два или три дня, чтобы подобрать средства… Тебя бы я вылечил дней за пять. Но… – Рыбак усмехнулся, насмешливо на меня глянул и грустно объявил: – Но я не собирался тебя лечить. Орел послал мне заику. Не будь ты заикой, ты бы ко мне не пришел. Ведь боги часто помогают человеку тем, что для начала сильно вредят ему… Ты не согласен?»
«Я слушаю и перепросматриваю», – учтиво ответил я.
«Вот-вот, – кивнул головой и пожал плечами гельвет. – Мне надо было к тебе присмотреться, с тобой познакомиться. Я лишь предчувствовал, что ты обладаешь даром охотника… Короче, в первой долине я не лечил тебя. Я тебя проверял и заодно решал три первые задачи вожатого. Первая – представить трехликим. Вторая – начать знакомить с учением. И третья – приступить к освобождению от краннона, глупого и обманчивого мира».
«Ты ни о чем не хочешь меня спросить?» – вдруг спросил Рыбак.
«А мне разве можно спрашивать?» – спросил я.
«Раз я спрашиваю, значит можно», – ответил гельвет.
И я, не зная, о чем спросить, спросил о том, что первым пришло в голову:
«Зачем ты в первое время – да и потом – часто говорил со мной по-гельветски, и так, что я ни слова не понимал?»
