Фантазии девочки подкреплялись тем фактом, что король воров внушал страх и уважение, где бы он ни появлялся. Толпа, собиравшаяся на Гревской площади в ожидании казни, покорно расступалась, как Красное море перед Моисеем, и Гриманд без помех шел сквозь нее. Он кивал на виселицы и говорил Эстель: «Когда-нибудь ты увидишь, как я скачу на этой бледной кобыле. А когда это случится, я хочу, чтобы ты мной гордилась». Она не верила. Конечно, в сказках драконов убивают – но не вешают.
В первый раз Эстель увидела его на рынке в Ле-Але, куда пришла вместе со своей матерью, Тифани. Мать, как всегда, задержалась у розовых речных раков – и, как всегда, не купила их, после чего, выругавшись, повернулась к угрю. Тут огромная рука схватила сразу трех раков, другая бросила монету продавцу рыбы, а потом раки со стуком упали в корзинку Тифани.
Эстель в восхищении смотрела на гиганта, руки которого проделали это чудо. Ей он сразу же показался великолепным. Она не считала его лицо уродливым, хотя и понимала, что остальные думают именно так. Но для девочки его лицо просто было очень большим. Больше, чем все остальные. Самый большой лоб, самые большие скулы, самые большие губы. Он смотрел на нее сверху вниз и улыбался – такой большой улыбки она не видела никогда в жизни. У него были щербатые зубы – обычное дело, – но не хватало только одного, у самого края рта, где просвет между зубами был больше остальных. Нос у этого мужчины был как у каменных львов фонтана, а глаза цвета золота. Он подмигнул, и Эстель улыбнулась ему в ответ.
Потом ее мать разразилась ругательствами в адрес великана, и он отступил, не произнеся ни слова. Когда Тифани тащила дочь с рыбного рынка, Эстель оглянулась, но гигант исчез. Она спросила мать, кто это был, но та ответила, что это чудовище и о нем нужно забыть. Всех трех раков Тифани съела сама, за исключением одной клешни, доставшейся девочке.
Тифани и ее братья, Жоко и Гоббо, научили ее срезать кошельки и обворовывать дома. Иногда Эстель казалось, что им хочется, чтобы ее поймали и повесили, но она была очень ловкой и даже изобретала собственные трюки.
Однажды в Ле-Але, рядом с сырным рынком, она заметила женщину в дорогих черных шелках, на сгибе локтя у которой висела плетеная корзинка с крышкой. Хитрая складка на ее юбке скрывала слегка выпирающий кошелек, привязанный под ней на талии, но Эстель смогла разглядеть эту выпуклость. Она вытащила нож из ножен, зашитых в пояс платья, и нырнула в толпу, сделав вид, что хочет обогнать женщину. Схватив жертву за подол юбки, Эстель повернула ее к себе, словно борзую, и крепко схватила. Потом она ударила ее плечом в живот, и та упала спиной в грязь, а девочка сунула левую руку в складки ее платья. Когда Эстель взмахнула ножом, незнакомка закрыла лицо руками, но лезвие лишь перерезало ремешок кошелька. Увернувшись от какого-то человека, бросившегося на помощь, девочка полоснула его ладонь ножом и, воспользовавшись суматохой, нырнула в переулок. Там ее ждал шум, крики и вытаращенные глаза прохожих. Толстый мужчина перегородил узкий проход. Эстель притворилась, что бежит влево, потом метнулась вправо и почувствовала, как сильные пальцы ухватили ее за волосы. Она нанесла два быстрых, как укусы собаки, укола ножом, а затем рубанула им по державшей ее руке, так что лезвие дошло до кости. Мужчина выпустил ее волосы, но схватил корзинку.
Эстель оставила ему добычу и бросилась бежать, зажав в руках кошелек. Впереди появились еще двое, один позади другого. Девочка остановилась, но первый вдруг застонал и повалился назад.
Когда он упал, Эстель увидела, что вторым был тот самый гигант, купивший им раков.
– Беги, Ля Росса, беги! – скомандовал он. – На кладбище.
Так начались ее полеты с драконом. Гриманд сказал, чтобы она прекратила срезать кошельки, потому что в лучшем случае это закончится каторгой для неисправимых преступников далеко от Парижа. Он обещал возместить ей потери и сдержал слово. Они виделись реже, чем ей хотелось, но этот человек был ее светом. На улице Гран-Труандери жили не самые законопослушные люди, но и там люди втайне боялись Дворов, хотя не признавались в этом. По крайней мере, жителя Труандери можно разыскать. Дворы не предлагали своим обитателям ничего, кроме глубокой ямы бедности и большого риска умереть. Но Кокейн очаровывал Эстель, как королевство из волшебной сказки.
Когда она шла за Гримандом из Ле-Аля на север, к Дворам, Гриманд ругал ее и всегда отсылал обратно, к Тифани, но все чаще и чаще привлекал к своим делам, хотя ни разу не приводил к себе домой. Ля Росса думала, что Тифани ничего не знает о ее тайной жизни, пока на прошлой неделе мать не убедила ее попросить Гриманда, чтобы тот дал работу Жоко и Гоббо.
– Если он твой друг, пусть поможет, – сказала Тифани. – Это ведь и для тебя деньги. На еду. На одежду. Если не захочет – откажет.
Эстель рассказала об этом разговоре Гриманду.
– Значит, мать не запретит тебе видеться со мной? – спросил он, а потом прибавил, что поговорит с Жоко.
А теперь Эстель изгнали. Из-за дамы с юга. Карлы. Девочка не любила слезы. Она привыкла плакать только с какой-то целью, что случалось нечасто. Но теперь, кружа по Ле-Алю и продвигаясь на север по Рю Сен-Дени, она плакала.
Ля Росса слышала голоса, крики, но не обращала на них внимания. Она видела горы мертвых тел, отряды вооруженных топорами и пиками людей, но ей было все равно, а сами они словно не замечали ее. Карла не была злой, даже несмотря на то, что девочка поступила с ней плохо. Карла была ласковой. Сказала Гриманду, что Эстель храбрая. И не позволила Алтану ее убить. Эстель это понимала. И в то же время она понимала, что именно эта женщина стала причиной ее изгнания.
Она не могла ненавидеть Гриманда. Гриманд – король и должен время от времени быть несправедливым, даже к ней, хотя раньше такого не случалось. Но больше всего девочка расстраивалась из-за того, что Гриманд привел Карлу к себе в дом.
Почему?
Он никогда не приглашал Эстель к себе. Ни разу.
Слезы наконец иссякли. Живот сводило от голода, голова кружилась. Эстель пошла домой.
Тифани снимала две комнаты на втором этаже. Два ее брата жили с ними вот уже третье лето. Подойдя к двери, Эстель услышала, что мать и Жоко ссорятся. К этому она привыкла и даже могла спать во время перебранок.
– Ему отрезали член и яйца, – хныкал Жоко.
– Невелика потеря, да и он сам тоже! Мне давно следовало избавиться от вас, ублюдков. Посмотри на меня. Я спала с графом – и не один раз.
– А то мы не знаем. Вся улица знает. Черт!
Жоко протяжно застонал. Войдя в комнату, Эстель увидела, что он сидит на кровати, хватая ртом воздух. Спина у него выгнулась дугой, а пальцы отчаянно цеплялись за матрас. Тихонько повизгивая, парень осторожно лег на кровать, словно она была усыпана битым стеклом. Дыхание его было неглубоким и осторожным, как будто при каждом вдохе в его тело вонзался нож.
– Должно быть, он сломал мне по пять ребер с каждой стороны. Или позвоночник.
– И ты не получил ни су? Говнюк, – припечатала его Тифани. – А яйца тебе тоже отрезали?
– Тебе бы только смеяться!
– Этот проклятый Богом ублюдок хотел поиздеваться надо мной! Хотя нет, у него не хватило бы ума загадывать так далеко.
– Мне нужно помочиться. Господи!
Жоко захныкал от очередного приступа боли.
– Гриманд заставил его есть дохлую собаку, – сказала Эстель.
– Заткнись, крысиная морда, – огрызнулся ее дядя. – Тифани, дай мне горшок.
– Сам возьми.
– Я даже сесть не могу. Хочешь, чтобы я мочился в кровать? Дай мне тот кувшин.
Мать Ля Россы вылила из кувшина вино в две чаши и бросила его на живот своего брата. Пока тот со стонами возился на кровати, она повернулась к дочери:
– Где ты была? Я вся извелась.
Эстель ни на секунду ей не поверила. Тифани сохранила стройность, а ее темно-рыжие волосы оставались густыми. Когда-то девочка считала ее красивой, но потом что-то изменилось. Тифани часто повторяла дочери, что происходит из ирландского королевского рода, и Эстель ей верила. А однажды, напившись, мать заявила, что в ее жилах течет кровь французских королей. Впрочем, это было всего один раз, и Эстель сомневалась в ее словах.
– Где ты порвала платье? – сердито спросила женщина. – Его придется выбросить.
– Я есть хочу, – сказала Эстель.
– На кухне хлеб и холодный суп, – отмахнулась от нее мать. – Слишком жарко, чтобы разводить огонь.
Пока девочка ела, Тифани насмехалась над Жоко. Глаза у Эстель закрывались. Разбудил ее громкий стук в дверь, и она съела еще несколько ложек супа. К двум голосам присоединился третий, и Эстель вздрогнула. Она узнала этот голос. Высокий, гнусавый, не похожий на другие. Малыш Кристьен. Ля Россу охватил страх. Она подошла к двери и стала слушать. Кристьен расспрашивал мать о ночном нападении на дом д’Обре. Откуда он узнал об этом? Хотя Кристьен из той породы лизоблюдов, которые вечно все вынюхивают. Хорошо, что он говорит о ночном грабеже, а не о ней.
